Платон, Политик

Σωκράτης, Θεόδωρος, Ξένος, Σωκράτης ὁ Νεώτερος

Σωκράτης: ἦ πολλὴν χάριν ὀφείλω σοι τῆς Θεαιτήτου γνωρίσεως, ὦ Θεόδωρε, ἅμα καὶ τῆς τοῦ ξένου.
Θεόδωρος: τάχα δέ [γε], ὦ Σώκρατες, ὀφειλήσεις ταύτης τριπλασίαν: ἐπειδὰν τόν τε πολιτικὸν ἀπεργάσωνταί σοι καὶ τὸν φιλόσοφον.
Σωκράτης: εἶεν: οὕτω τοῦτο, ὦ φίλε Θεόδωρε, φήσομεν ἀκηκοότες εἶναι τοῦ περὶ λογισμοὺς καὶ τὰ γεωμετρικὰ κρατίστου;

Θεόδωρος: πῶς, ὦ Σώκρατες;
Σωκράτης: τῶν ἀνδρῶν ἕκαστον θέντος τῆς ἴσης ἀξίας, οἳ τῇ τιμῇ πλέον ἀλλήλων ἀφεστᾶσιν ἢ κατὰ τὴν ἀναλογίαν τὴν τῆς ὑμετέρας τέχνης.
Θεόδωρος: εὖ γε νὴ τὸν ἡμέτερον θεόν, ὦ Σώκρατες, τὸν Ἄμμωνα, καὶ δικαίως, καὶ πάνυ μὲν οὖν μνημονικῶς ἐπέπληξάς μοι τὸ περὶ τοὺς λογισμοὺς ἁμάρτημα. καὶ σὲ μὲν ἀντὶ τούτων εἰς αὖθις μέτειμι: σὺ δ' ἡμῖν, ὦ ξένε, μηδαμῶς ἀποκάμῃς χαριζόμενος, ἀλλ' ἑξῆς, εἴτε τὸν πολιτικὸν ἄνδρα

πρότερον εἴτε τὸν φιλόσοφον προαιρῇ, προελόμενος διέξελθε.
Ξένος: ταῦτ', ὦ Θεόδωρε, ποιητέον: ἐπείπερ ἅπαξ γε ἐγκεχειρήκαμεν, [καὶ] οὐκ ἀποστατέον πρὶν ἂν αὐτῶν πρὸς τὸ τέλος ἔλθωμεν. ἀλλὰ γὰρ περὶ Θεαιτήτου τοῦδε τί χρὴ δρᾶν με;
Θεόδωρος: τοῦ πέρι;
Ξένος: διαναπαύσωμεν αὐτὸν μεταλαβόντες αὐτοῦ τὸν συγγυμναστὴν τόνδε Σωκράτη; ἢ πῶς συμβουλεύεις;
Θεόδωρος: καθάπερ εἶπες, μεταλάμβανε: νέω γὰρ ὄντε ῥᾷον οἴσετον πάντα πόνον ἀναπαυομένω.

Σωκράτης: καὶ μὴν κινδυνεύετον, ὦ ξένε, ἄμφω ποθὲν ἐμοὶ συγγένειαν ἔχειν τινά. τὸν μέν γε οὖν ὑμεῖς κατὰ τὴν τοῦ προσώπου φύσιν ὅμοιον ἐμοὶ φαίνεσθαί φατε, τοῦ δ' ἡμῖν ἡ

κλῆσις ὁμώνυμος οὖσα καὶ ἡ πρόσρησις παρέχεταί τινα οἰκειότητα. δεῖ δὴ τούς γε συγγενεῖς ἡμᾶς ἀεὶ προθύμως διὰ λόγων ἀναγνωρίζειν. Θεαιτήτῳ μὲν οὖν αὐτός τε συνέμειξα χθὲς διὰ λόγων καὶ νῦν ἀκήκοα ἀποκρινομένου, Σωκράτους δὲ οὐδέτερα: δεῖ δὲ σκέψασθαι καὶ τοῦτον. ἐμοὶ μὲν οὖν εἰς αὖθις, σοὶ δὲ νῦν ἀποκρινέσθω.
Ξένος: ταῦτ' ἔσται. ὦ Σώκρατες, ἀκούεις δὴ Σωκράτους;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: συγχωρεῖς οὖν οἷς λέγει;
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.

Ξένος: οὐ τὰ σὰ κωλύειν φαίνεται, δεῖ δὲ ἴσως ἔτι ἧττον τἀμὰ διακωλύειν. ἀλλὰ δὴ μετὰ τὸν σοφιστὴν ἀναγκαῖον, ὡς ἐμοὶ φαίνεται, πολιτικὸν [τὸν ἄνδρα] διαζητεῖν νῷν: καί μοι λέγε πότερον τῶν ἐπιστημόνων τιν' ἡμῖν καὶ τοῦτον θετέον, ἢ πῶς;
Νεώτερος Σωκράτης: οὕτως.
Ξένος: τὰς ἐπιστήμας ἄρα διαληπτέον, ὥσπερ ἡνίκα τὸν πρότερον ἐσκοποῦμεν;
Νεώτερος Σωκράτης: τάχ' ἄν.
Ξένος: οὐ μὲν δὴ κατὰ ταὐτόν γε, ὦ Σώκρατες, φαίνεταί μοι τμῆμα.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;

Ξένος: κατ' ἄλλο.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔοικέν γε.
Ξένος: τὴν οὖν πολιτικὴν ἀτραπὸν πῇ τις ἀνευρήσει; δεῖ γὰρ αὐτὴν ἀνευρεῖν, καὶ χωρὶς ἀφελόντας ἀπὸ τῶν ἄλλων ἰδέαν αὐτῇ μίαν ἐπισφραγίσασθαι, καὶ ταῖς ἄλλαις ἐκτροπαῖς ἓν ἄλλο εἶδος ἐπισημηναμένους πάσας τὰς ἐπιστήμας ὡς οὔσας δύο εἴδη διανοηθῆναι τὴν ψυχὴν ἡμῶν ποιῆσαι.
Νεώτερος Σωκράτης: τοῦτ' ἤδη σὸν οἶμαι τὸ ἔργον, ὦ ξένε, ἀλλ' οὐκ ἐμὸν γίγνεται.

Ξένος: δεῖ γε μήν, ὦ Σώκρατες, αὐτὸ εἶναι καὶ σόν, ὅταν ἐμφανὲς ἡμῖν γένηται.
Νεώτερος Σωκράτης: καλῶς εἶπες.
Ξένος: ἆρ' οὖν οὐκ ἀριθμητικὴ μὲν καί τινες ἕτεραι ταύτῃ συγγενεῖς τέχναι ψιλαὶ τῶν πράξεών εἰσι, τὸ δὲ γνῶναι παρέσχοντο μόνον;
Νεώτερος Σωκράτης: ἔστιν οὕτως.
Ξένος: αἱ δέ γε περὶ τεκτονικὴν αὖ καὶ σύμπασαν χειρουργίαν ὥσπερ ἐν ταῖς πράξεσιν ἐνοῦσαν σύμφυτον τὴν

ἐπιστήμην κέκτηνται, καὶ συναποτελοῦσι τὰ γιγνόμενα ὑπ' αὐτῶν σώματα πρότερον οὐκ ὄντα.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: ταύτῃ τοίνυν συμπάσας ἐπιστήμας διαίρει, τὴν μὲν πρακτικὴν προσειπών, τὴν δὲ μόνον γνωστικήν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔστω σοι ταῦθ' ὡς μιᾶς ἐπιστήμης τῆς ὅλης εἴδη δύο.
Ξένος: πότερον οὖν τὸν πολιτικὸν καὶ βασιλέα καὶ δεσπότην καὶ ἔτ' οἰκονόμον θήσομεν ὡς ἓν πάντα ταῦτα προσαγορεύοντες, ἢ τοσαύτας τέχνας αὐτὰς εἶναι φῶμεν ὅσαπερ ὀνόματα ἐρρήθη; μᾶλλον δέ μοι δεῦρο ἕπου.
Νεώτερος Σωκράτης: πῇ;

Ξένος: τῇδε. εἴ τῴ τις τῶν δημοσιευόντων ἰατρῶν ἱκανὸς συμβουλεύειν ἰδιωτεύων αὐτός, ἆρ' οὐκ ἀναγκαῖον αὐτῷ προσαγορεύεσθαι τοὔνομα τῆς τέχνης ταὐτὸν ὅπερ ᾧ συμβουλεύει;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: τί δ'; ὅστις βασιλεύοντι χώρας ἀνδρὶ παραινεῖν δεινὸς ἰδιώτης ὢν αὐτός, ἆρ' οὐ φήσομεν ἔχειν αὐτὸν τὴν ἐπιστήμην ἣν ἔδει τὸν ἄρχοντα αὐτὸν κεκτῆσθαι;
Νεώτερος Σωκράτης: φήσομεν.

Ξένος: ἀλλὰ μὴν ἥ γε ἀληθινοῦ βασιλέως βασιλική;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: ταύτην δὲ ὁ κεκτημένος οὐκ, ἄντε ἄρχων ἄντε ἰδιώτης ὢν τυγχάνῃ, πάντως κατά γε τὴν τέχνην αὐτὴν βασιλικὸς ὀρθῶς προσρηθήσεται;
Νεώτερος Σωκράτης: δίκαιον γοῦν.
Ξένος: καὶ μὴν οἰκονόμος γε καὶ δεσπότης ταὐτόν.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: τί δέ; μεγάλης σχῆμα οἰκήσεως ἢ σμικρᾶς αὖ πόλεως ὄγκος μῶν τι πρὸς ἀρχὴν διοίσετον;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδέν.

Ξένος: οὐκοῦν, ὃ νυνδὴ διεσκοπούμεθα, φανερὸν ὡς ἐπιστήμη μία περὶ πάντ' ἐστὶ ταῦτα: ταύτην δὲ εἴτε βασιλικὴν εἴτε πολιτικὴν εἴτε οἰκονομικήν τις ὀνομάζει, μηδὲν αὐτῷ διαφερώμεθα.
Νεώτερος Σωκράτης: τί γάρ;
Ξένος: ἀλλὰ μὴν τόδε γε δῆλον, ὡς βασιλεὺς ἅπας χερσὶ καὶ σύμπαντι τῷ σώματι σμίκρ' ἄττα εἰς τὸ κατέχειν τὴν ἀρχὴν δύναται πρὸς τὴν τῆς ψυχῆς σύνεσιν καὶ ῥώμην.
Νεώτερος Σωκράτης: δῆλον.
Ξένος: τῆς δὴ γνωστικῆς μᾶλλον ἢ τῆς χειροτεχνικῆς καὶ

ὅλως πρακτικῆς βούλει τὸν βασιλέα φῶμεν οἰκειότερον εἶναι;
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: τὴν ἄρα πολιτικὴν καὶ πολιτικὸν καὶ βασιλικὴν καὶ βασιλικὸν εἰς ταὐτὸν ὡς ἓν πάντα ταῦτα συνθήσομεν;
Νεώτερος Σωκράτης: δῆλον.
Ξένος: οὐκοῦν πορευοίμεθ' ἂν ἑξῆς, εἰ μετὰ ταῦτα τὴν γνωστικὴν διοριζοίμεθα;
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ γε.
Ξένος: πρόσεχε δὴ τὸν νοῦν ἂν ἄρα ἐν αὐτῇ τινα διαφυὴν κατανοήσωμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: φράζε ποίαν.

Ξένος: τοιάνδε. λογιστική πού τις ἡμῖν ἦν τέχνη.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: τῶν γνωστικῶν γε οἶμαι παντάπασι τεχνῶν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: γνούσῃ δὴ λογιστικῇ τὴν ἐν τοῖς ἀριθμοῖς διαφορὰν μῶν τι πλέον ἔργον δώσομεν ἢ τὰ γνωσθέντα κρῖναι;
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: καὶ γὰρ ἀρχιτέκτων γε πᾶς οὐκ αὐτὸς ἐργατικὸς ἀλλ' ἐργατῶν ἄρχων.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: παρεχόμενός γέ που γνῶσιν ἀλλ' οὐ χειρουργίαν.
Νεώτερος Σωκράτης: οὕτως.

Ξένος: δικαίως δὴ μετέχειν ἂν λέγοιτο τῆς γνωστικῆς ἐπιστήμης.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ γε.
Ξένος: τούτῳ δέ γε οἶμαι προσήκει κρίναντι μὴ τέλος ἔχειν μηδ' ἀπηλλάχθαι, καθάπερ ὁ λογιστὴς ἀπήλλακτο, προστάττειν δὲ ἑκάστοις τῶν ἐργατῶν τό γε πρόσφορον ἕως ἂν ἀπεργάσωνται τὸ προσταχθέν.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: οὐκοῦν γνωστικαὶ μὲν αἵ τε τοιαῦται σύμπασαι καὶ ὁπόσαι συνέπονται τῇ λογιστικῇ, κρίσει δὲ καὶ ἐπιτάξει

διαφέρετον ἀλλήλοιν τούτω τὼ γένη;
Νεώτερος Σωκράτης: φαίνεσθον.
Ξένος: ἆρ' οὖν συμπάσης τῆς γνωστικῆς εἰ τὸ μὲν ἐπιτακτικὸν μέρος, τὸ δὲ κριτικὸν διαιρούμενοι προσείποιμεν, ἐμμελῶς ἂν φαῖμεν διῃρῆσθαι;
Νεώτερος Σωκράτης: κατά γε τὴν ἐμὴν δόξαν.
Ξένος: ἀλλὰ μὴν τοῖς γε κοινῇ τι πράττουσιν ἀγαπητὸν ὁμονοεῖν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: τούτου τοίνυν μέχριπερ ἂν αὐτοὶ κοινωνῶμεν, ἐατέον τά γε τῶν ἄλλων δοξάσματα χαίρειν.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;

Ξένος: φέρε δή, τούτοιν τοῖν τέχναιν ἡμῖν τὸν βασιλικὸν ἐν ποτέρᾳ θετέον; ἆρ' ἐν τῇ κριτικῇ, καθάπερ τινὰ θεατήν, ἢ μᾶλλον τῆς ἐπιτακτικῆς ὡς ὄντα αὐτὸν τέχνης θήσομεν, δεσπόζοντά γε;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ οὐ μᾶλλον;
Ξένος: τὴν ἐπιτακτικὴν δὴ τέχνην πάλιν ἂν εἴη θεατέον εἴ πῃ διέστηκεν. καί μοι δοκεῖ τῇδέ πῃ, καθάπερ ἡ τῶν καπήλων τέχνη τῆς τῶν αὐτοπωλῶν διώρισται τέχνης, καὶ

τὸ βασιλικὸν γένος ἔοικεν ἀπὸ τοῦ τῶν κηρύκων γένους ἀφωρίσθαι.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: πωληθέντα που πρότερον ἔργα ἀλλότρια παραδεχόμενοι δεύτερον πωλοῦσι πάλιν οἱ κάπηλοι.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: οὐκοῦν καὶ τὸ κηρυκικὸν φῦλον ἐπιταχθέντ' ἀλλότρια νοήματα παραδεχόμενον αὐτὸ δεύτερον ἐπιτάττει πάλιν ἑτέροις.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθέστατα.
Ξένος: τί οὖν; εἰς ταὐτὸν μείξομεν βασιλικὴν ἑρμηνευτικῇ,

κελευστικῇ, μαντικῇ, κηρυκικῇ, καὶ πολλαῖς ἑτέραις τούτων τέχναις συγγενέσιν, αἳ σύμπασαι τό γ' ἐπιτάττειν ἔχουσιν; ἢ βούλει, καθάπερ ᾐκάζομεν νυνδή, καὶ τοὔνομα παρεικάσωμεν, ἐπειδὴ καὶ σχεδὸν ἀνώνυμον ὂν τυγχάνει τὸ τῶν αὐτεπιτακτῶν γένος, καὶ ταύτῃ ταῦτα διελώμεθα, τὸ μὲν τῶν βασιλέων γένος εἰς τὴν αὐτεπιτακτικὴν θέντες, τοῦ δὲ ἄλλου παντὸς ἀμελήσαντες, ὄνομα ἕτερον αὐτοῖς παραχωρήσαντες θέσθαι τινά; τοῦ γὰρ ἄρχοντος ἕνεκα ἡμῖν ἡ μέθοδος ἦν

ἀλλ' οὐχὶ τοῦ ἐναντίου.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: οὐκοῦν ἐπειδὴ τοῦτο μετρίως ἀφέστηκεν ἀπ' ἐκείνων, ἀλλοτριότητι διορισθὲν πρὸς οἰκειότητα, τοῦτο αὐτὸ πάλιν αὖ διαιρεῖν ἀναγκαῖον, εἴ τινα τομὴν ἔτι ἔχομεν ὑπείκουσαν ἐν τούτῳ;
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ γε.
Ξένος: καὶ μὴν φαινόμεθα ἔχειν: ἀλλ' ἐπακολουθῶν σύντεμνε.
Νεώτερος Σωκράτης: πῇ;
Ξένος: πάντας ὁπόσους ἂν ἄρχοντας διανοηθῶμεν ἐπιτάξει

προσχρωμένους ἆρ' οὐχ εὑρήσομεν γενέσεώς τινος ἕνεκα προστάττοντας;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: καὶ μὴν τά γε γιγνόμενα πάντα δίχα διαλαβεῖν οὐ παντάπασι χαλεπόν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῇ;
Ξένος: τὰ μὲν ἄψυχα αὐτῶν ἐστί που συμπάντων, τὰ δ' ἔμψυχα.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: τούτοις δέ γε αὐτοῖς τὸ τοῦ γνωστικοῦ μέρος ἐπιτακτικὸν ὄν, εἴπερ βουλόμεθα τέμνειν, τεμοῦμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: κατὰ τί;
Ξένος: τὸ μὲν ἐπὶ ταῖς τῶν ἀψύχων γενέσεσιν αὐτοῦ τάττοντες,

τὸ δ' ἐπὶ <ταῖσ> τῶν ἐμψύχων: καὶ πᾶν οὕτως ἤδη διαιρήσεται δίχα.
Νεώτερος Σωκράτης: παντάπασί γε.
Ξένος: τὸ μὲν τοίνυν αὐτῶν παραλίπωμεν, τὸ δ' ἀναλάβωμεν, ἀναλαβόντες δὲ μερισώμεθα εἰς δύο τὸ σύμπαν.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγεις δ' αὐτοῖν ἀναληπτέον εἶναι πότερον;
Ξένος: πάντως που τὸ περὶ τὰ ζῷα ἐπιτακτικόν. οὐ γὰρ δὴ τό γε τῆς βασιλικῆς ἐπιστήμης ἐστί ποτε τῶν ἀψύχων ἐπιστατοῦν, οἷον ἀρχιτεκτονικόν, ἀλλὰ γενναιότερον, ἐν τοῖς

ζῴοις καὶ περὶ αὐτὰ ταῦτα τὴν δύναμιν ἀεὶ κεκτημένον.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: τήν γε μὴν τῶν ζῴων γένεσιν καὶ τροφὴν τὴν μέν τις ἂν ἴδοι μονοτροφίαν οὖσαν, τὴν δὲ κοινὴν τῶν ἐν ταῖς ἀγέλαις θρεμμάτων ἐπιμέλειαν.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: ἀλλ' οὐ μὴν τόν γε πολιτικὸν εὑρήσομεν ἰδιοτρόφον, ὥσπερ βοηλάτην ἤ τινα ἱπποκόμον, ἀλλ' ἱπποφορβῷ τε καὶ βουφορβῷ μᾶλλον προσεοικότα.
Νεώτερος Σωκράτης: φαίνεταί γε δὴ ῥηθὲν νῦν.

Ξένος: πότερον οὖν τῆς ζῳοτροφίας τὴν τῶν συμπόλλων κοινὴν τροφὴν ἀγελαιοτροφίαν ἢ κοινοτροφικήν τινα ὀνομάζομεν;
Νεώτερος Σωκράτης: ὁπότερον ἂν ἐν τῷ λόγῳ συμβαίνῃ.
Ξένος: καλῶς γε, ὦ Σώκρατες: κἂν διαφυλάξῃς τὸ μὴ σπουδάζειν ἐπὶ τοῖς ὀνόμασιν, πλουσιώτερος εἰς τὸ γῆρας ἀναφανήσῃ φρονήσεως. νῦν δὲ τοῦτο μέν, καθάπερ διακελεύῃ, ποιητέον: τὴν δὲ ἀγελαιοτροφικὴν ἆρ' ἐννοεῖς πῇ

τις δίδυμον ἀποφήνας τὸ ζητούμενον ἐν διπλασίοισι τὰ νῦν ἐν τοῖς ἡμίσεσιν εἰς τότε ποιήσει ζητεῖσθαι;
Νεώτερος Σωκράτης: προθυμήσομαι. καί μοι δοκεῖ τῶν μὲν ἀνθρώπων ἑτέρα τις εἶναι, τῶν δ' αὖ θηρίων ἄλλη τροφή.
Ξένος: παντάπασί γε προθυμότατα καὶ ἀνδρειότατα διῄρησαι: μὴ μέντοι τοῦτό γε εἰς αὖθις κατὰ δύναμιν πάσχωμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: μὴ σμικρὸν μόριον ἓν πρὸς μεγάλα καὶ πολλὰ

ἀφαιρῶμεν, μηδὲ εἴδους χωρίς: ἀλλὰ τὸ μέρος ἅμα εἶδος ἐχέτω. κάλλιστον μὲν γὰρ ἀπὸ τῶν ἄλλων εὐθὺς διαχωρίζειν τὸ ζητούμενον, ἂν ὀρθῶς ἔχῃ, καθάπερ ὀλίγον σὺ πρότερον οἰηθεὶς ἔχειν τὴν διαίρεσιν ἐπέσπευσας τὸν λόγον, ἰδὼν ἐπ' ἀνθρώπους πορευόμενον: ἀλλὰ γάρ, ὦ φίλε, λεπτουργεῖν οὐκ ἀσφαλές, διὰ μέσων δὲ ἀσφαλέστερον ἰέναι τέμνοντας, καὶ μᾶλλον ἰδέαις ἄν τις προστυγχάνοι. τοῦτο δὲ διαφέρει τὸ

πᾶν πρὸς τὰς ζητήσεις.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς, ὦ ξένε, λέγεις τοῦτο;
Ξένος: πειρατέον ἔτι σαφέστερον φράζειν εὐνοίᾳ τῆς σῆς φύσεως, ὦ Σώκρατες. ἐν τῷ μὲν οὖν παρεστηκότι τὰ νῦν δηλῶσαι μηδὲν ἐνδεῶς ἀδύνατον: ἐπιχειρητέον δέ τι καὶ σμικρῷ πλέον αὐτὸ προαγαγεῖν εἰς τὸ πρόσθεν σαφηνείας ἕνεκα.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖον οὖν δὴ φράζεις διαιρουμένους ἡμᾶς οὐκ ὀρθῶς ἄρτι δρᾶν;
Ξένος: τοιόνδε, οἷον εἴ τις τἀνθρώπινον ἐπιχειρήσας δίχα

διελέσθαι γένος διαιροῖ καθάπερ οἱ πολλοὶ τῶν ἐνθάδε διανέμουσι, τὸ μὲν Ἑλληνικὸν ὡς ἓν ἀπὸ πάντων ἀφαιροῦντες χωρίς, σύμπασι δὲ τοῖς ἄλλοις γένεσιν, ἀπείροις οὖσι καὶ ἀμείκτοις καὶ ἀσυμφώνοις πρὸς ἄλληλα, βάρβαρον μιᾷ κλήσει προσειπόντες αὐτὸ διὰ ταύτην τὴν μίαν κλῆσιν καὶ γένος ἓν αὐτὸ εἶναι προσδοκῶσιν: ἢ τὸν ἀριθμόν τις αὖ νομίζοι κατ' εἴδη δύο διαιρεῖν μυριάδα ἀποτεμνόμενος ἀπὸ πάντων,

ὡς ἓν εἶδος ἀποχωρίζων, καὶ τῷ λοιπῷ δὴ παντὶ θέμενος ἓν ὄνομα διὰ τὴν κλῆσιν αὖ καὶ τοῦτ' ἀξιοῖ γένος ἐκείνου χωρὶς ἕτερον ἓν γίγνεσθαι. κάλλιον δέ που καὶ μᾶλλον κατ' εἴδη καὶ δίχα διαιροῖτ' ἄν, εἰ τὸν μὲν ἀριθμὸν ἀρτίῳ καὶ περιττῷ τις τέμνοι, τὸ δὲ αὖ τῶν ἀνθρώπων γένος ἄρρενι καὶ θήλει, Λυδοὺς δὲ ἢ Φρύγας ἤ τινας ἑτέρους πρὸς ἅπαντας τάττων ἀποσχίζοι τότε, ἡνίκα ἀποροῖ γένος ἅμα καὶ μέρος εὑρίσκειν

ἑκάτερον τῶν σχισθέντων.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθότατα: ἀλλὰ γὰρ τοῦτο αὐτό, ὦ ξένε, πῶς ἄν τις γένος καὶ μέρος ἐναργέστερον γνοίη, ὡς οὐ ταὐτόν ἐστον ἀλλ' ἕτερον ἀλλήλοιν;
Ξένος: ὦ βέλτιστε ἀνδρῶν, οὐ φαῦλον προστάττεις, Σώκρατες. ἡμεῖς μὲν καὶ νῦν μακροτέραν τοῦ δέοντος ἀπὸ τοῦ προτεθέντος λόγου πεπλανήμεθα, σὺ δὲ ἔτι πλέον ἡμᾶς κελεύεις πλανηθῆναι. νῦν μὲν οὖν, ὥσπερ εἰκός, ἐπανίωμεν

πάλιν: ταῦτα δὲ εἰς αὖθις κατὰ σχολὴν καθάπερ ἰχνεύοντες μέτιμεν. οὐ μὴν ἀλλὰ τοῦτό γε αὖ παντάπασιν φύλαξαι, μή ποτε παρ' ἐμοῦ δόξῃς αὐτὸ ἐναργῶς διωρισμένον ἀκηκοέναι.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: εἶδός τε καὶ μέρος ἕτερον ἀλλήλων εἶναι.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: ὡς εἶδος μὲν ὅταν ᾖ του, καὶ μέρος αὐτὸ ἀναγκαῖον εἶναι τοῦ πράγματος ὅτουπερ ἂν εἶδος λέγηται: μέρος δὲ εἶδος οὐδεμία ἀνάγκη. ταύτῃ με ἢ 'κείνῃ μᾶλλον, ὦ Σώκρατες, ἀεὶ φάθι λέγειν.
Νεώτερος Σωκράτης: ταῦτ' ἔσται.

Ξένος: φράσον δή μοι τὸ μετὰ τοῦτο.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖον;
Ξένος: τὸ τῆς ἀποπλανήσεως ὁπόθεν ἡμᾶς δεῦρ' ἤγαγεν. οἶμαι μὲν γὰρ μάλιστα, ὅθεν ἐρωτηθεὶς σὺ τὴν ἀγελαιοτροφίαν ὅπῃ διαιρετέον εἶπες μάλα προθύμως δύ' εἶναι ζῴων γένη, τὸ μὲν ἀνθρώπινον, ἕτερον δὲ τῶν ἄλλων συμπάντων θηρίων ἕν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθῆ.
Ξένος: καὶ ἔμοιγε δὴ τότ' ἐφάνης μέρος ἀφαιρῶν ἡγεῖσθαι καταλιπεῖν τὸ λοιπὸν αὖ πάντων γένος ἕν, ὅτι πᾶσι ταὐτὸν

ἐπονομάζειν ἔσχες ὄνομα, θηρία καλέσας.
Νεώτερος Σωκράτης: ἦν καὶ ταῦτα οὕτως.
Ξένος: τὸ δέ γε, ὦ πάντων ἀνδρειότατε, τάχ' ἄν, εἴ που φρόνιμόν ἐστί τι ζῷον ἕτερον, οἷον δοκεῖ τὸ τῶν γεράνων, ἤ τι τοιοῦτον ἄλλο, ὃ κατὰ ταὐτὰ ἴσως διονομάζει καθάπερ καὶ σύ, γεράνους μὲν ἓν γένος ἀντιτιθὲν τοῖς ἄλλοις ζῴοις καὶ σεμνῦνον αὐτὸ ἑαυτό, τὰ δὲ ἄλλα μετὰ τῶν ἀνθρώπων συλλαβὸν εἰς ταὐτὸ οὐδὲν ἄλλο πλὴν ἴσως θηρία προσείποι.

πειραθῶμεν οὖν ἡμεῖς ἐξευλαβεῖσθαι πάνθ' ὁπόσα τοιαῦτα.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: μὴ πᾶν τὸ τῶν ζῴων γένος διαιρούμενοι, ἵνα ἧττον αὐτὰ πάσχωμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδὲν γὰρ δεῖ.
Ξένος: καὶ γὰρ οὖν καὶ τότε ἡμαρτάνετο ταύτῃ.
Νεώτερος Σωκράτης: τί δή;
Ξένος: τῆς γνωστικῆς ὅσον ἐπιτακτικὸν ἡμῖν μέρος ἦν που τοῦ ζῳοτροφικοῦ γένους, ἀγελαίων μὴν ζῴων. ἦ γάρ;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.

Ξένος: διῄρητο τοίνυν ἤδη καὶ τότε σύμπαν τὸ ζῷον τῷ τιθασῷ καὶ ἀγρίῳ. τὰ μὲν γὰρ ἔχοντα τιθασεύεσθαι φύσιν ἥμερα προσείρηται, τὰ δὲ μὴ 'θέλοντα ἄγρια.
Νεώτερος Σωκράτης: καλῶς.
Ξένος: ἣν δέ γε θηρεύομεν ἐπιστήμην, ἐν τοῖς ἡμέροις ἦν τε καὶ ἔστιν, ἐπὶ τοῖς ἀγελαίοις μὴν ζητητέα θρέμμασιν.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: μὴ τοίνυν διαιρώμεθα ὥσπερ τότε πρὸς ἅπαντα ἀποβλέψαντες, μηδὲ σπεύσαντες, ἵνα δὴ ταχὺ γενώμεθα

πρὸς τῇ πολιτικῇ. πεποίηκε γὰρ ἡμᾶς καὶ νῦν παθεῖν τὸ κατὰ τὴν παροιμίαν πάθος.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖον;
Ξένος: οὐχ ἡσύχους εὖ διαιροῦντας ἠνυκέναι βραδύτερον.
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ καλῶς γε, ὦ ξένε, πεποίηκε.
Ξένος: ταῦτ' ἔστω. πάλιν δ' οὖν ἐξ ἀρχῆς τὴν κοινοτροφικὴν πειρώμεθα διαιρεῖν: ἴσως γὰρ καὶ τοῦτο ὃ σὺ προθυμῇ διαπεραινόμενος ὁ λόγος αὐτός σοι κάλλιον μηνύσει. καί μοι φράζε.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖον δή;
Ξένος: τόδε, εἴ τινων πολλάκις ἄρα διακήκοας: οὐ γὰρ δὴ

προστυχής γε αὐτὸς οἶδ' ὅτι γέγονας ταῖς ἐν τῷ Νείλῳ τιθασείαις τῶν ἰχθύων καὶ τῶν ἐν ταῖς βασιλικαῖς λίμναις. ἐν μὲν γὰρ κρήναις τάχ' ἂν ἴσως εἴης ᾐσθημένος.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν καὶ ταῦτα τεθέαμαι κἀκεῖνα πολλῶν ἀκήκοα.
Ξένος: καὶ μὴν χηνοβωτίας γε καὶ γερανοβωτίας, εἰ καὶ μὴ πεπλάνησαι περὶ τὰ Θετταλικὰ πεδία, πέπυσαι γοῦν καὶ πιστεύεις εἶναι.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;

Ξένος: τοῦδ' ἕνεκά τοι πάντα ἠρώτησα ταῦτα, διότι τῆς τῶν ἀγελαίων τροφῆς ἔστι μὲν ἔνυδρον, ἔστι δὲ καὶ ξηροβατικόν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔστι γὰρ οὖν.
Ξένος: ἆρ' οὖν καὶ σοὶ συνδοκεῖ ταύτῃ δεῖν διχάζειν τὴν κοινοτροφικὴν ἐπιστήμην, ἐφ' ἑκατέρῳ τούτων τὸ μέρος αὐτῆς ἐπινέμοντας ἑκάτερον, τὸ μὲν ἕτερον ὑγροτροφικὸν ὀνομάζοντας, τὸ δ' ἕτερον ξηροτροφικόν;
Νεώτερος Σωκράτης: ἔμοιγε.
Ξένος: καὶ μὴν καὶ τὸ βασιλικὸν οὕτως οὐ ζητήσομεν

ὁποτέρας ἐστὶ τῆς τέχνης: δῆλον [δὴ] γὰρ παντί.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: πᾶς μὲν δὴ τό γε ξηροτροφικὸν τῆς ἀγελαιοτροφίας διέλοιτ' ἂν φῦλον.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: τῷ πτηνῷ τε καὶ πεζῷ διορισάμενος.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθέστατα.
Ξένος: τί δέ; τὸ πολιτικὸν ἦ περὶ τὸ πεζὸν ζητητέον; ἢ οὐκ οἴει καὶ τὸν ἀφρονέστατον ὡς ἔπος εἰπεῖν δοξάζειν οὕτως;
Νεώτερος Σωκράτης: ἔγωγε.
Ξένος: τὴν δὲ πεζονομικήν, καθάπερ ἄρτι τὸν ἀριθμόν, δεῖ τεμνομένην δίχα ἀποφαίνειν.
Νεώτερος Σωκράτης: δῆλον.

Ξένος: καὶ μὴν ἐφ' ὅ γε μέρος ὥρμηκεν ἡμῖν ὁ λόγος, ἐπ' ἐκεῖνο δύο τινὲ καθορᾶν ὁδὼ τεταμένα φαίνεται, τὴν μὲν θάττω, πρὸς μέγα μέρος σμικρὸν διαιρουμένην, τὴν δέ, ὅπερ ἐν τῷ πρόσθεν ἐλέγομεν ὅτι δεῖ μεσοτομεῖν ὡς μάλιστα, τοῦτ' ἔχουσαν μᾶλλον, μακροτέραν γε μήν. ἔξεστιν οὖν ὁποτέραν ἂν βουληθῶμεν, ταύτην πορευθῆναι.
Νεώτερος Σωκράτης: τί δέ; ἀμφοτέρας ἀδύνατον;
Ξένος: ἅμα γ', ὦ θαυμαστέ: ἐν μέρει γε μὴν δῆλον ὅτι δυνατόν.

Νεώτερος Σωκράτης: ἐν μέρει τοίνυν ἔγωγε ἀμφοτέρας αἱροῦμαι.
Ξένος: ῥᾴδιον, ἐπειδὴ τὸ λοιπὸν βραχύ: κατ' ἀρχὰς μὴν καὶ μεσοῦσιν ἅμα τῆς πορείας χαλεπὸν ἂν ἦν ἡμῖν τὸ πρόσταγμα. νῦν δ', ἐπειδὴ δοκεῖ ταύτῃ, τὴν μακροτέραν πρότερον ἴωμεν: νεαλέστεροι γὰρ ὄντες ῥᾷον αὐτὴν πορευσόμεθα. τὴν δὲ δὴ διαίρεσιν ὅρα.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγε.
Ξένος: τὰ πεζὰ ἡμῖν τῶν ἡμέρων, ὅσαπερ ἀγελαῖα, διῃρημένα ἐστὶ φύσει δίχα.
Νεώτερος Σωκράτης: τίνι;
Ξένος: τῷ τῶν μὲν τὴν γένεσιν ἄκερων εἶναι, τῶν δὲ κερασφόρον.

Νεώτερος Σωκράτης: φαίνεται.
Ξένος: τὴν δὴ πεζονομικὴν διελὼν ἀπόδος ἑκατέρῳ τῷ μέρει λόγῳ χρώμενος. ἂν γὰρ ὀνομάζειν αὐτὰ βουληθῇς, ἔσται σοι περιπεπλεγμένον μᾶλλον τοῦ δέοντος.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς οὖν χρὴ λέγειν;
Ξένος: ὧδε: τῆς πεζονομικῆς ἐπιστήμης δίχα διαιρεθείσης τὸ μόριον θάτερον ἐπὶ τῷ κερασφόρῳ μέρει τῷ τῆς ἀγέλης ἐπιτετάχθαι, τὸ δὲ ἕτερον ἐπὶ τῷ τῆς ἀκεράτου.

Νεώτερος Σωκράτης: ταῦτ' ἔστω ταύτῃ λεχθέντα: πάντως γὰρ ἱκανῶς δεδήλωται.
Ξένος: καὶ μὴν ὅ γε βασιλεὺς ἡμῖν αὖ καταφανὴς ὅτι κολοβὸν ἀγέλην τινὰ κεράτων νομεύει.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ οὐ δῆλος;
Ξένος: ταύτην τοίνυν καταθραύσαντες τὸ γιγνόμενον αὐτῷ πειρώμεθα ἀποδοῦναι.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ γε.
Ξένος: πότερον οὖν βούλει τῷ σχιστῷ τε καὶ τῷ καλουμένῳ μώνυχι διαιρεῖν αὐτὴν ἢ τῇ κοινογονίᾳ τε καὶ ἰδιογονίᾳ; μανθάνεις γάρ που.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;

Ξένος: ὅτι τὸ μὲν τῶν ἵππων καὶ ὄνων πέφυκεν ἐξ ἀλλήλων γεννᾶν.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: τὸ δέ γε λοιπὸν ἔτι τῆς λείας ἀγέλης τῶν ἡμέρων ἀμιγὲς γένει πρὸς ἄλληλα.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: τί δ'; ὁ πολιτικὸς ἄρ' ἐπιμέλειαν ἔχειν φαίνεται πότερα κοινογενοῦς φύσεως ἤ τινος ἰδιογενοῦς;
Νεώτερος Σωκράτης: δῆλον ὅτι τῆς ἀμείκτου.
Ξένος: ταύτην δὴ δεῖ καθάπερ τὰ ἔμπροσθεν, ὡς ἔοικεν, ἡμᾶς δίχα διαστέλλειν.
Νεώτερος Σωκράτης: δεῖ γὰρ οὖν.

Ξένος: καὶ μὴν τό γε ζῷον, ὅσον ἥμερον καὶ ἀγελαῖον, σχεδὸν πλὴν γενοῖν δυοῖν πᾶν ἤδη κατακεκερμάτισται. τὸ γὰρ τῶν κυνῶν οὐκ ἐπάξιον καταριθμεῖν γένος ὡς ἐν ἀγελαίοις θρέμμασιν.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐ γὰρ οὖν. ἀλλὰ τίνι δὴ τὼ δύο διαιροῦμεν;
Ξένος: ὧιπερ καὶ δίκαιόν γε Θεαίτητόν τε καὶ σὲ διανέμειν, ἐπειδὴ καὶ γεωμετρίας ἅπτεσθον.
Νεώτερος Σωκράτης: τῷ;
Ξένος: τῇ διαμέτρῳ δήπου καὶ πάλιν τῇ τῆς διαμέτρου διαμέτρῳ.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς εἶπες;

Ξένος: ἡ φύσις, ἣν τὸ γένος ἡμῶν τῶν ἀνθρώπων κέκτηται, μῶν ἄλλως πως εἰς τὴν πορείαν πέφυκεν ἢ καθάπερ ἡ διάμετρος ἡ δυνάμει δίπους;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκ ἄλλως.
Ξένος: καὶ μὴν ἥ γε τοῦ λοιποῦ γένους πάλιν ἐστὶ κατὰ δύναμιν αὖ τῆς ἡμετέρας δυνάμεως διάμετρος, εἴπερ δυοῖν γέ ἐστι ποδοῖν δὶς πεφυκυῖα.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὐκ ἔστι; καὶ δὴ καὶ σχεδὸν ὃ βούλει δηλοῦν μανθάνω.
Ξένος: πρὸς δὴ τούτοις ἕτερον αὖ τι τῶν πρὸς γέλωτα

εὐδοκιμησάντων ἄν, ὦ Σώκρατες, ἆρα καθορῶμεν ἡμῖν γεγονὸς ἐν τοῖς διῃρημένοις;
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: τἀνθρώπινον ἡμῶν ἅμα γένος συνειληχὸς καὶ συνδεδραμηκὸς γένει τῷ τῶν ὄντων γενναιοτάτῳ καὶ ἅμα εὐχερεστάτῳ.
Νεώτερος Σωκράτης: καθορῶ καὶ μάλ' ἀτόπως συμβαῖνον.
Ξένος: τί δ'; οὐκ εἰκὸς ὕστατα ἀφικνεῖσθαι τὰ βραδύτατα;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί, τοῦτό γε.
Ξένος: τόδε δὲ οὐκ ἐννοοῦμεν, ὡς ἔτι γελοιότερος ὁ βασιλεὺς φαίνεται μετὰ τῆς ἀγέλης συνδιαθέων καὶ σύνδρομα

πεπορευμένος τῷ τῶν ἀνδρῶν αὖ πρὸς τὸν εὐχερῆ βίον ἄριστα γεγυμνασμένῳ;
Νεώτερος Σωκράτης: παντάπασι μὲν οὖν.
Ξένος: νῦν γάρ, ὦ Σώκρατες, ἐκεῖνό ἐστι καταφανὲς μᾶλλον τὸ ῥηθὲν τότ' ἐν τῇ περὶ τὸν σοφιστὴν ζητήσει.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: ὅτι τῇ τοιᾷδε μεθόδῳ τῶν λόγων οὔτε σεμνοτέρου μᾶλλον ἐμέλησεν ἢ μή, τόν τε σμικρότερον οὐδὲν ἠτίμακε πρὸ τοῦ μείζονος, ἀεὶ δὲ καθ' αὑτὴν περαίνει τἀληθέστατον.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔοικεν.
Ξένος: οὐκοῦν μετὰ τοῦτο, ἵνα μή με φθῇς ἐρωτήσας τὴν

βραχυτέραν ὁδὸν ἥτις τότε ἦν ἐπὶ τὸν τοῦ βασιλέως ὅρον, αὐτός σοι πρότερον ἔλθω;
Νεώτερος Σωκράτης: σφόδρα γε.
Ξένος: λέγω δὴ δεῖν τότε εὐθὺς τὸ πεζὸν τῷ δίποδι πρὸς τὸ τετράπουν γένος διανεῖμαι, κατιδόντα δὲ τἀνθρώπινον ἔτι μόνῳ τῷ πτηνῷ συνειληχὸς τὴν δίποδα ἀγέλην πάλιν τῷ ψιλῷ καὶ τῷ πτεροφυεῖ τέμνειν, τμηθείσης δὲ αὐτῆς καὶ τότ' ἤδη τῆς ἀνθρωπονομικῆς δηλωθείσης τέχνης, φέροντα τὸν πολιτικὸν καὶ βασιλικὸν οἷον ἡνίοχον εἰς αὐτὴν ἐνστήσαντα, παραδοῦναι τὰς τῆς πόλεως ἡνίας ὡς οἰκείας καὶ αὐτῷ ταύτης οὔσης τῆς ἐπιστήμης.

Νεώτερος Σωκράτης: καλῶς καὶ καθαπερεὶ χρέος ἀπέδωκάς μοι τὸν λόγον, προσθεὶς τὴν ἐκτροπὴν οἷον τόκον καὶ ἀναπληρώσας αὐτόν.
Ξένος: φέρε δὴ καὶ συνείρωμεν ἐπανελθόντες ἐπὶ τὴν ἀρχὴν μέχρι τῆς τελευτῆς τὸν λόγον τοῦ ὀνόματος τῆς τοῦ πολιτικοῦ τέχνης.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: τῆς γνωστικῆς τοίνυν ἐπιστήμης ἡμῖν ἦν κατ' ἀρχὰς μέρος ἐπιτακτικόν: τούτου δὲ ἀπεικασθὲν τὸ μόριον αὐτεπιτακτικὸν

ἐρρήθη. ζῳοτροφικὴ δὲ πάλιν αὐτεπιτακτικῆς οὐ τὸ σμικρότατον τῶν γενῶν ἀπεσχίζετο: καὶ ζῳοτροφικῆς εἶδος ἀγελαιοτροφικόν, ἀγελαιοτροφικοῦ δ' αὖ πεζονομικόν: τοῦ δὲ πεζονομικοῦ μάλιστα ἀπετέμνετο τέχνη τῆς ἀκεράτου φύσεως θρεπτική. ταύτης δ' αὖ τὸ μέρος οὐκ ἔλαττον τριπλοῦν συμπλέκειν ἀναγκαῖον, ἂν εἰς ἕν τις αὐτὸ ὄνομα συναγαγεῖν βουληθῇ, γενέσεως ἀμείκτου νομευτικὴν ἐπιστήμην προσαγορεύων.

τὸ δ' ἀπὸ τούτου τμῆμα, ἐπὶ ποίμνῃ δίποδι μέρος ἀνθρωπονομικὸν ἔτι λειφθὲν μόνον, τοῦτ' αὐτό ἐστιν ἤδη τὸ ζητηθέν, ἅμα βασιλικὸν ταὐτὸν κληθὲν καὶ πολιτικόν.
Νεώτερος Σωκράτης: παντάπασι μὲν οὖν.
Ξένος: ἆρά γ', ὦ Σώκρατες, ἀληθῶς ἡμῖν τοῦτο καθάπερ σὺ νῦν εἴρηκας οὕτως ἐστὶ καὶ πεπραγμένον;
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον δή;
Ξένος: τὸ παντάπασιν ἱκανῶς εἰρῆσθαι τὸ προτεθέν; ἢ τοῦτ' αὐτὸ καὶ μάλιστα ἡ ζήτησις ἐλλείπει, τὸ τὸν λόγον

εἰρῆσθαι μέν πως, οὐ μὴν παντάπασί γε τελέως ἀπειργάσθαι;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς εἶπες;
Ξένος: ἐγὼ νῷν πειράσομαι τοῦτ' αὐτὸ ὃ διανοοῦμαι νῦν ἔτι μᾶλλον δηλῶσαι.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγοις ἄν.
Ξένος: οὐκοῦν τῶν νομευτικῶν ἡμῖν πολλῶν φανεισῶν ἄρτι τεχνῶν μία τις ἦν ἡ πολιτικὴ καὶ μιᾶς τινος ἀγέλης ἐπιμέλεια;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: ταύτην δέ γε διώριζεν ὁ λόγος οὐχ ἵππων εἶναι τροφὸν οὐδ' ἄλλων θηρίων, ἀλλ' ἀνθρώπων κοινοτροφικὴν ἐπιστήμην.
Νεώτερος Σωκράτης: οὕτως.

Ξένος: τὸ δὴ τῶν νομέων πάντων διάφορον καὶ τὸ τῶν βασιλέων θεασώμεθα.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: εἴ τις τῶν ἄλλων τῳ, τέχνης ἄλλης ὄνομα ἔχων, κοινῇ τῆς ἀγέλης σύντροφος εἶναί φησι καὶ προσποιεῖται.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς φῄς;
Ξένος: οἷον οἱ ἔμποροι καὶ γεωργοὶ καὶ σιτουργοὶ πάντες, καὶ πρὸς τούτοις γυμνασταὶ καὶ τὸ τῶν ἰατρῶν γένος, οἶσθ' ὅτι τοῖς περὶ τὰ ἀνθρώπινα νομεῦσιν, οὓς πολιτικοὺς ἐκαλέσαμεν,

παντάπασι τῷ λόγῳ διαμάχοιντ' ἂν οὗτοι σύμπαντες, ὡς σφεῖς τῆς τροφῆς ἐπιμελοῦνται τῆς ἀνθρωπίνης, οὐ μόνον ἀγελαίων ἀνθρώπων ἀλλὰ καὶ τῆς τῶν ἀρχόντων αὐτῶν;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκοῦν ὀρθῶς ἂν λέγοιεν;
Ξένος: ἴσως. καὶ τοῦτο μὲν ἐπισκεψόμεθα, τόδε δὲ ἴσμεν, ὅτι βουκόλῳ γε οὐδεὶς ἀμφισβητήσει περὶ τούτων οὐδενός, ἀλλ' αὐτὸς τῆς ἀγέλης τροφὸς ὁ βουφορβός, αὐτὸς ἰατρός, αὐτὸς οἷον νυμφευτὴς καὶ περὶ τοὺς τῶν γιγνομένων τόκους

καὶ λοχείας μόνος ἐπιστήμων τῆς μαιευτικῆς. ἔτι τοίνυν παιδιᾶς καὶ μουσικῆς ἐφ' ὅσον αὐτοῦ τὰ θρέμματα φύσει μετείληφεν, οὐκ ἄλλος κρείττων παραμυθεῖσθαι καὶ κηλῶν πραύ+νειν, μετά τε ὀργάνων καὶ ψιλῷ τῷ στόματι τὴν τῆς αὑτοῦ ποίμνης ἄριστα μεταχειριζόμενος μουσικήν. καὶ δὴ καὶ τῶν ἄλλων πέρι νομέων ὁ αὐτὸς τρόπος. ἦ γάρ;
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθότατα.
Ξένος: πῶς οὖν ἡμῖν ὁ λόγος ὀρθὸς φανεῖται καὶ ἀκέραιος

ὁ περὶ τοῦ βασιλέως, ὅταν αὐτὸν νομέα καὶ τροφὸν ἀγέλης ἀνθρωπίνης θῶμεν μόνον ἐκκρίνοντες μυρίων ἄλλων ἀμφισβητούντων;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδαμῶς.
Ξένος: οὐκοῦν ὀρθῶς ὀλίγον ἔμπροσθεν ἐφοβήθημεν ὑποπτεύσαντες μὴ λέγοντες μέν τι τυγχάνοιμεν σχῆμα βασιλικόν, οὐ μὴν ἀπειργασμένοι γε εἶμέν πω δι' ἀκριβείας τὸν πολιτικόν, ἕως ἂν τοὺς περικεχυμένους αὐτῷ καὶ τῆς συννομῆς αὐτῷ ἀντιποιουμένους περιελόντες καὶ χωρίσαντες ἀπ' ἐκείνων καθαρὸν μόνον αὐτὸν ἀποφήνωμεν;

Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθότατα μὲν οὖν.
Ξένος: τοῦτο τοίνυν, ὦ Σώκρατες, ἡμῖν ποιητέον, εἰ μὴ μέλλομεν ἐπὶ τῷ τέλει καταισχῦναι τὸν λόγον.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀλλὰ μὴν οὐδαμῶς τοῦτό γε δραστέον.
Ξένος: πάλιν τοίνυν ἐξ ἄλλης ἀρχῆς δεῖ καθ' ἑτέραν ὁδὸν πορευθῆναί τινα.
Νεώτερος Σωκράτης: ποίαν δή;
Ξένος: σχεδὸν παιδιὰν ἐγκερασαμένους: συχνῷ γὰρ μέρει δεῖ μεγάλου μύθου προσχρήσασθαι, καὶ τὸ λοιπὸν δή, καθάπερ

ἐν τοῖς πρόσθεν, μέρος ἀεὶ μέρους ἀφαιρουμένους ἐπ' ἄκρον ἀφικνεῖσθαι τὸ ζητούμενον. οὐκοῦν χρή;
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: ἀλλὰ δὴ τῷ μύθῳ μου πάνυ πρόσεχε τὸν νοῦν, καθάπερ οἱ παῖδες: πάντως οὐ πολλὰ ἐκφεύγεις παιδιὰς ἔτη.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγοις ἄν.
Ξένος: ἦν τοίνυν καὶ ἔτι ἔσται τῶν πάλαι λεχθέντων πολλά τε ἄλλα καὶ δὴ καὶ τὸ περὶ τὴν Ἀτρέως τε καὶ Θυέστου λεχθεῖσαν ἔριν φάσμα. ἀκήκοας γάρ που καὶ ἀπομνημονεύεις ὅ φασι γενέσθαι τότε.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ περὶ τῆς χρυσῆς ἀρνὸς ἴσως σημεῖον φράζεις.

Ξένος: οὐδαμῶς, ἀλλὰ τὸ περὶ τῆς μεταβολῆς δύσεώς τε καὶ ἀνατολῆς ἡλίου καὶ τῶν ἄλλων ἄστρων, ὡς ἄρα ὅθεν μὲν ἀνατέλλει νῦν εἰς τοῦτον τότε τὸν τόπον ἐδύετο, ἀνέτελλε δ' ἐκ τοῦ ἐναντίου, τότε δὲ δὴ μαρτυρήσας ἄρα ὁ θεὸς Ἀτρεῖ μετέβαλεν αὐτὸ ἐπὶ τὸ νῦν σχῆμα.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγεται γὰρ οὖν δὴ καὶ τοῦτο.
Ξένος: καὶ μὴν αὖ καὶ τήν γε βασιλείαν ἣν ἦρξε Κρόνος πολλῶν ἀκηκόαμεν.

Νεώτερος Σωκράτης: πλείστων μὲν οὖν.
Ξένος: τί δέ; τὸ τοὺς ἔμπροσθεν φύεσθαι γηγενεῖς καὶ μὴ ἐξ ἀλλήλων γεννᾶσθαι;
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ τοῦτο ἓν τῶν πάλαι λεχθέντων.
Ξένος: ταῦτα τοίνυν ἔστι μὲν σύμπαντα ἐκ ταὐτοῦ πάθους, καὶ πρὸς τούτοις ἕτερα μυρία καὶ τούτων ἔτι θαυμαστότερα, διὰ δὲ χρόνου πλῆθος τὰ μὲν αὐτῶν ἀπέσβηκε, τὰ δὲ διεσπαρμένα εἴρηται χωρὶς ἕκαστα ἀπ' ἀλλήλων. ὃ δ' ἐστὶν πᾶσι

τούτοις αἴτιον τὸ πάθος οὐδεὶς εἴρηκεν, νῦν δὲ δὴ λεκτέον: εἰς γὰρ τὴν τοῦ βασιλέως ἀπόδειξιν πρέψει ῥηθέν.
Νεώτερος Σωκράτης: κάλλιστ' εἶπες, καὶ λέγε μηδὲν ἐλλείπων.
Ξένος: ἀκούοις ἄν. τὸ γὰρ πᾶν τόδε τοτὲ μὲν αὐτὸς ὁ θεὸς συμποδηγεῖ πορευόμενον καὶ συγκυκλεῖ, τοτὲ δὲ ἀνῆκεν, ὅταν αἱ περίοδοι τοῦ προσήκοντος αὐτῷ μέτρον εἰλήφωσιν ἤδη χρόνου, τὸ δὲ πάλιν αὐτόματον εἰς τἀναντία περιάγεται,

ζῷον ὂν καὶ φρόνησιν εἰληχὸς ἐκ τοῦ συναρμόσαντος αὐτὸ κατ' ἀρχάς. τοῦτο δὲ αὐτῷ τὸ ἀνάπαλιν ἰέναι διὰ τόδ' ἐξ ἀνάγκης ἔμφυτον γέγονε.
Νεώτερος Σωκράτης: διὰ τὸ ποῖον δή;
Ξένος: τὸ κατὰ ταὐτὰ καὶ ὡσαύτως ἔχειν ἀεὶ καὶ ταὐτὸν εἶναι τοῖς πάντων θειοτάτοις προσήκει μόνοις, σώματος δὲ φύσις οὐ ταύτης τῆς τάξεως. ὃν δὲ οὐρανὸν καὶ κόσμον ἐπωνομάκαμεν, πολλῶν μὲν καὶ μακαρίων παρὰ τοῦ γεννήσαντος μετείληφεν, ἀτὰρ οὖν δὴ κεκοινώνηκέ γε

καὶ σώματος: ὅθεν αὐτῷ μεταβολῆς ἀμοίρῳ γίγνεσθαι διὰ παντὸς ἀδύνατον, κατὰ δύναμίν γε μὴν ὅτι μάλιστα ἐν τῷ αὐτῷ κατὰ ταὐτὰ μίαν φορὰν κινεῖται: διὸ τὴν ἀνακύκλησιν εἴληχεν, ὅτι σμικροτάτην τῆς αὑτοῦ κινήσεως παράλλαξιν. αὐτὸ δὲ ἑαυτὸ στρέφειν ἀεὶ σχεδὸν οὐδενὶ δυνατὸν πλὴν τῷ τῶν κινουμένων αὖ πάντων ἡγουμένῳ: κινεῖν δὲ τούτῳ τοτὲ μὲν ἄλλως, αὖθις δὲ ἐναντίως οὐ θέμις. ἐκ πάντων δὴ τούτων τὸν κόσμον μήτε αὐτὸν χρὴ φάναι στρέφειν ἑαυτὸν ἀεί, μήτ' αὖ ὅλον ἀεὶ ὑπὸ θεοῦ στρέφεσθαι διττὰς καὶ ἐνανίας

περιαγωγάς, μήτ' αὖ δύο τινὲ θεὼ φρονοῦντε ἑαυτοῖς ἐναντία στρέφειν αὐτόν, ἀλλ' ὅπερ ἄρτι ἐρρήθη καὶ μόνον λοιπόν, τοτὲ μὲν ὑπ' ἄλλης συμποδηγεῖσθαι θείας αἰτίας, τὸ ζῆν πάλιν ἐπικτώμενον καὶ λαμβάνοντα ἀθανασίαν ἐπισκευαστὴν παρὰ τοῦ δημιουργοῦ, τοτὲ δ' ὅταν ἀνεθῇ, δι' ἑαυτοῦ αὐτὸν ἰέναι, κατὰ καιρὸν ἀφεθέντα τοιοῦτον, ὥστε ἀνάπαλιν πορεύεσθαι πολλὰς περιόδων μυριάδας διὰ δὴ τὸ μέγιστον ὂν καὶ ἰσορροπώτατον ἐπὶ μικροτάτου βαῖνον ποδὸς ἰέναι.

Νεώτερος Σωκράτης: φαίνεται γοῦν δὴ καὶ μάλα εἰκότως εἰρῆσθαι πάνθ' ὅσα διελήλυθας.
Ξένος: λογισάμενοι δὴ συννοήσωμεν τὸ πάθος ἐκ τῶν νῦν λεχθέντων, ὃ πάντων ἔφαμεν εἶναι τῶν θαυμαστῶν αἴτιον. ἔστι γὰρ οὖν δὴ τοῦτ' αὐτό.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: τὸ τὴν τοῦ παντὸς φορὰν τοτὲ μὲν ἐφ' ἃ νῦν κυκλεῖται φέρεσθαι, τοτὲ δ' ἐπὶ τἀναντία.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δή;
Ξένος: ταύτην τὴν μεταβολὴν ἡγεῖσθαι δεῖ τῶν περὶ τὸν

οὐρανὸν γιγνομένων τροπῶν πασῶν εἶναι μεγίστην καὶ τελεωτάτην τροπήν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔοικε γοῦν.
Ξένος: μεγίστας τοίνυν καὶ μεταβολὰς χρὴ νομίζειν γίγνεσθαι τότε τοῖς ἐντὸς ἡμῖν οἰκοῦσιν αὐτοῦ.
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ τοῦτο εἰκός.
Ξένος: μεταβολὰς δὲ μεγάλας καὶ πολλὰς καὶ παντοίας συμφερομένας ἆρ' οὐκ ἴσμεν τὴν τῶν ζῴων φύσιν ὅτι χαλεπῶς ἀνέχεται;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: φθοραὶ τοίνυν ἐξ ἀνάγκης τότε μέγισται συμβαίνουσι τῶν τε ἄλλων ζῴων, καὶ δὴ καὶ τὸ τῶν ἀνθρώπων

γένος ὀλίγον τι περιλείπεται: περὶ δὲ τούτους ἄλλα τε παθήματα πολλὰ καὶ θαυμαστὰ καὶ καινὰ συμπίπτει, μέγιστον δὲ τόδε καὶ συνεπόμενον τῇ τοῦ παντὸς ἀνειλίξει τότε, ὅταν ἡ τῆς νῦν καθεστηκυίας ἐναντία γίγνηται τροπή.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: ἣν ἡλικίαν ἕκαστον εἶχε τῶν ζῴων, αὕτη πρῶτον μὲν ἔστη πάντων, καὶ ἐπαύσατο πᾶν ὅσον ἦν θνητὸν ἐπὶ τὸ γεραίτερον ἰδεῖν πορευόμενον, μεταβάλλον δὲ πάλιν ἐπὶ

τοὐναντίον οἷον νεώτερον καὶ ἁπαλώτερον ἐφύετο: καὶ τῶν μὲν πρεσβυτέρων αἱ λευκαὶ τρίχες ἐμελαίνοντο, τῶν δ' αὖ γενειώντων αἱ παρειαὶ λεαινόμεναι πάλιν ἐπὶ τὴν παρελθοῦσαν ὥραν ἕκαστον καθίστασαν, τῶν δὲ ἡβώντων τὰ σώματα λεαινόμενα καὶ σμικρότερα καθ' ἡμέραν καὶ νύκτα ἑκάστην γιγνόμενα πάλιν εἰς τὴν τοῦ νεογενοῦς παιδὸς φύσιν ἀπῄει, κατά τε τὴν ψυχὴν καὶ κατὰ τὸ σῶμα ἀφομοιούμενα: τὸ δ' ἐντεῦθεν ἤδη μαραινόμενα κομιδῇ τὸ πάμπαν ἐξηφανίζετο. τῶν δ' αὖ βιαίως τελευτώντων ἐν τῷ τότε χρόνῳ τὸ τοῦ νεκροῦ σῶμα τὰ αὐτὰ ταῦτα πάσχον παθήματα διὰ

τάχους ἄδηλον ἐν ὀλίγαις ἡμέραις διεφθείρετο.
Νεώτερος Σωκράτης: γένεσις δὲ δὴ τίς τότ' ἦν, ὦ ξένε, ζῴων; καὶ τίνα τρόπον ἐξ ἀλλήλων ἐγεννῶντο;
Ξένος: δῆλον, ὦ Σώκρατες, ὅτι τὸ μὲν ἐξ ἀλλήλων οὐκ ἦν ἐν τῇ τότε φύσει γεννώμενον, τὸ δὲ γηγενὲς εἶναί ποτε γένος λεχθὲν τοῦτ' ἦν τὸ κατ' ἐκεῖνον τὸν χρόνον ἐκ γῆς πάλιν ἀναστρεφόμενον, ἀπεμνημονεύετο δὲ ὑπὸ τῶν ἡμετέρων προγόνων τῶν πρώτων, οἳ τελευτώσῃ μὲν τῇ προτέρᾳ

περιφορᾷ τὸν ἑξῆς χρόνον ἐγειτόνουν, τῆσδε δὲ κατ' ἀρχὰς ἐφύοντο: τούτων γὰρ οὗτοι κήρυκες ἐγένονθ' ἡμῖν τῶν λόγων, οἳ νῦν ὑπὸ πολλῶν οὐκ ὀρθῶς ἀπιστοῦνται. τὸ γὰρ ἐντεῦθεν οἶμαι χρὴ συννοεῖν. ἑπόμενον γάρ ἐστι τῷ τοὺς πρεσβύτας ἐπὶ τὴν τοῦ παιδὸς ἰέναι φύσιν, ἐκ τῶν τετελευτηκότων αὖ, κειμένων δὲ ἐν γῇ, πάλιν ἐκεῖ συνισταμένους καὶ ἀναβιωσκομένους, ἕπεσθαι τῇ τροπῇ συνανακυκλουμένης εἰς τἀναντία τῆς γενέσεως, καὶ γηγενεῖς δὴ κατὰ τοῦτον τὸν

λόγον ἐξ ἀνάγκης φυομένους, οὕτως ἔχειν τοὔνομα καὶ τὸν λόγον, ὅσους μὴ θεὸς αὐτῶν εἰς ἄλλην μοῖραν ἐκόμισεν.
Νεώτερος Σωκράτης: κομιδῇ μὲν οὖν τοῦτό γε ἕπεται τοῖς ἔμπροσθεν. ἀλλὰ δὴ τὸν βίον ὃν ἐπὶ τῆς Κρόνου φῂς εἶναι δυνάμεως, πότερον ἐν ἐκείναις ἦν ταῖς τροπαῖς ἢ ἐν ταῖσδε; τὴν μὲν γὰρ τῶν ἄστρων τε καὶ ἡλίου μεταβολὴν δῆλον ὡς ἐν ἑκατέραις συμπίπτει ταῖς τροπαῖς γίγνεσθαι.
Ξένος: καλῶς τῷ λόγῳ συμπαρηκολούθηκας. ὃ δ' ἤρου

περὶ τοῦ πάντα αὐτόματα γίγνεσθαι τοῖς ἀνθρώποις, ἥκιστα τῆς νῦν ἐστι καθεστηκυίας φορᾶς, ἀλλ' ἦν καὶ τοῦτο τῆς ἔμπροσθεν. τότε γὰρ αὐτῆς πρῶτον τῆς κυκλήσεως ἦρχεν ἐπιμελούμενος ὅλης ὁ θεός, ὣς δ' αὖ κατὰ τόπους ταὐτὸν τοῦτο, ὑπὸ θεῶν ἀρχόντων πάντ' ἦν τὰ τοῦ κόσμου μέρη διειλημμένα: καὶ δὴ καὶ τὰ ζῷα κατὰ γένη καὶ ἀγέλας οἷον νομῆς θεῖοι διειλήφεσαν δαίμονες, αὐτάρκης εἰς πάντα ἕκαστος ἑκάστοις

ὢν οἷς αὐτὸς ἔνεμεν, ὥστε οὔτ' ἄγριον ἦν οὐδὲν οὔτε ἀλλήλων ἐδωδαί, πόλεμός τε οὐκ ἐνῆν οὐδὲ στάσις τὸ παράπαν: ἄλλα θ' ὅσα τῆς τοιαύτης ἐστὶ κατακοσμήσεως ἑπόμενα, μυρία ἂν εἴη λέγειν. τὸ δ' οὖν τῶν ἀνθρώπων λεχθὲν αὐτομάτου πέρι βίου διὰ τὸ τοιόνδε εἴρηται. θεὸς ἔνεμεν αὐτοὺς αὐτὸς ἐπιστατῶν, καθάπερ νῦν ἄνθρωποι, ζῷον ὂν ἕτερον θειότερον, ἄλλα γένη φαυλότερα αὑτῶν νομεύουσι: νέμοντος δὲ ἐκείνου πολιτεῖαί τε οὐκ ἦσαν οὐδὲ κτήσεις

γυναικῶν καὶ παίδων: ἐκ γῆς γὰρ ἀνεβιώσκοντο πάντες, οὐδὲν μεμνημένοι τῶν πρόσθεν: ἀλλὰ τὰ μὲν τοιαῦτα ἀπῆν πάντα, καρποὺς δὲ ἀφθόνους εἶχον ἀπό τε δένδρων καὶ πολλῆς ὕλης ἄλλης, οὐχ ὑπὸ γεωργίας φυομένους, ἀλλ' αὐτομάτης ἀναδιδούσης τῆς γῆς. γυμνοὶ δὲ καὶ ἄστρωτοι θυραυλοῦντες τὰ πολλὰ ἐνέμοντο: τὸ γὰρ τῶν ὡρῶν αὐτοῖς ἄλυπον ἐκέκρατο, μαλακὰς δὲ εὐνὰς εἶχον ἀναφυομένης ἐκ

γῆς πόας ἀφθόνου. τὸν δὴ βίον, ὦ Σώκρατες, ἀκούεις μὲν τὸν τῶν ἐπὶ Κρόνου: τόνδε δ' ὃν λόγος ἐπὶ Διὸς εἶναι, τὸν νυνί, παρὼν αὐτὸς ᾔσθησαι: κρῖναι δ' αὐτοῖν τὸν εὐδαιμονέστερον ἆρ' ἂν δύναιό τε καὶ ἐθελήσειας;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδαμῶς.
Ξένος: βούλει δῆτα ἐγώ σοι τρόπον τινὰ διακρίνω;
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: εἰ μὲν τοίνυν οἱ τρόφιμοι τοῦ Κρόνου, παρούσης αὐτοῖς οὕτω πολλῆς σχολῆς καὶ δυνάμεως πρὸς τὸ μὴ μόνον ἀνθρώποις ἀλλὰ καὶ θηρίοις διὰ λόγων δύνασθαι συγγίγνεσθαι,

κατεχρῶντο τούτοις σύμπασιν ἐπὶ φιλοσοφίαν, μετά τε θηρίων καὶ μετ' ἀλλήλων ὁμιλοῦντες, καὶ πυνθανόμενοι παρὰ πάσης φύσεως εἴ τινά τις ἰδίαν δύναμιν ἔχουσα ᾔσθετό τι διάφορον τῶν ἄλλων εἰς συναγυρμὸν φρονήσεως, εὔκριτον ὅτι τῶν νῦν οἱ τότε μυρίῳ πρὸς εὐδαιμονίαν διέφερον: εἰ δ' ἐμπιμπλάμενοι σίτων ἅδην καὶ ποτῶν διελέγοντο πρὸς ἀλλήλους καὶ τὰ θηρία [μύθουσ] οἷα δὴ καὶ τὰ νῦν περὶ αὐτῶν

λέγονται, καὶ τοῦτο, ὥς γε κατὰ τὴν ἐμὴν δόξαν ἀποφήνασθαι, καὶ μάλ' εὔκριτον. ὅμως δ' οὖν ταῦτα μὲν ἀφῶμεν, ἕως ἂν ἡμῖν μηνυτής τις ἱκανὸς φανῇ, ποτέρως οἱ τότε τὰς ἐπιθυμίας εἶχον περί τε ἐπιστημῶν καὶ τῆς τῶν λόγων χρείας: οὗ δ' ἕνεκα τὸν μῦθον ἠγείραμεν, τοῦτο λεκτέον, ἵνα τὸ μετὰ τοῦτο εἰς τὸ πρόσθεν περαίνωμεν. ἐπειδὴ γὰρ πάντων τούτων χρόνος ἐτελεώθη καὶ μεταβολὴν ἔδει γίγνεσθαι καὶ

δὴ καὶ τὸ γήινον ἤδη πᾶν ἀνήλωτο γένος, πάσας ἑκάστης τῆς ψυχῆς τὰς γενέσεις ἀποδεδωκυίας, ὅσα ἦν ἑκάστῃ προσταχθὲν τοσαῦτα εἰς γῆν σπέρματα πεσούσης, τότε δὴ τοῦ παντὸς ὁ μὲν κυβερνήτης, οἷον πηδαλίων οἴακος ἀφέμενος, εἰς τὴν αὑτοῦ περιωπὴν ἀπέστη, τὸν δὲ δὴ κόσμον πάλιν ἀνέστρεφεν εἱμαρμένη τε καὶ σύμφυτος ἐπιθυμία. πάντες οὖν οἱ κατὰ τοὺς τόπους συνάρχοντες τῷ μεγίστῳ δαίμονι θεοί, γνόντες ἤδη τὸ γιγνόμενον, ἀφίεσαν αὖ τὰ μέρη τοῦ

κόσμου τῆς αὑτῶν ἐπιμελείας: ὁ δὲ μεταστρεφόμενος καὶ συμβάλλων, ἀρχῆς τε καὶ τελευτῆς ἐναντίαν ὁρμὴν ὁρμηθείς, σεισμὸν πολὺν ἐν ἑαυτῷ ποιῶν ἄλλην αὖ φθορὰν ζῴων παντοίων ἀπηργάσατο. μετὰ δὲ ταῦτα προελθόντος ἱκανοῦ χρόνου, θορύβων τε καὶ ταραχῆς ἤδη παυόμενος καὶ τῶν σεισμῶν γαλήνης ἐπιλαβόμενος εἴς τε τὸν εἰωθότα δρόμον τὸν ἑαυτοῦ κατακοσμούμενος ᾔει, ἐπιμέλειαν καὶ κράτος ἔχων

αὐτὸς τῶν ἐν αὑτῷ τε καὶ ἑαυτοῦ, τὴν τοῦ δημιουργοῦ καὶ πατρὸς ἀπομνημονεύων διδαχὴν εἰς δύναμιν. κατ' ἀρχὰς μὲν οὖν ἀκριβέστερον ἀπετέλει, τελευτῶν δὲ ἀμβλύτερον: τούτων δὲ αὐτῷ τὸ σωματοειδὲς τῆς συγκράσεως αἴτιον, τὸ τῆς πάλαι ποτὲ φύσεως σύντροφον, ὅτι πολλῆς ἦν μετέχον ἀταξίας πρὶν εἰς τὸν νῦν κόσμον ἀφικέσθαι. παρὰ μὲν γὰρ τοῦ συνθέντος πάντα καλὰ κέκτηται: παρὰ δὲ τῆς ἔμπροσθεν

ἕξεως, ὅσα χαλεπὰ καὶ ἄδικα ἐν οὐρανῷ γίγνεται, ταῦτα ἐξ ἐκείνης αὐτός τε ἔχει καὶ τοῖς ζῴοις ἐναπεργάζεται. μετὰ μὲν οὖν τοῦ κυβερνήτου τὰ ζῷα τρέφων ἐν αὑτῷ σμικρὰ μὲν φλαῦρα, μεγάλα δὲ ἐνέτικτεν ἀγαθά: χωριζόμενος δὲ ἐκείνου τὸν ἐγγύτατα χρόνον ἀεὶ τῆς ἀφέσεως κάλλιστα πάντα διάγει, προϊόντος δὲ τοῦ χρόνου καὶ λήθης ἐγγιγνομένης ἐν αὐτῷ μᾶλλον καὶ δυναστεύει τὸ τῆς παλαιᾶς ἀναρμοστίας

πάθος, τελευτῶντος δὲ ἐξανθεῖ τοῦ χρόνου καὶ σμικρὰ μὲν τἀγαθά, πολλὴν δὲ τὴν τῶν ἐναντίων κρᾶσιν ἐπεγκεραννύμενος ἐπὶ διαφθορᾶς κίνδυνον αὑτοῦ τε ἀφικνεῖται καὶ τῶν ἐν αὑτῷ. διὸ δὴ καὶ τότ' ἤδη θεὸς ὁ κοσμήσας αὐτόν, καθορῶν ἐν ἀπορίαις ὄντα, κηδόμενος ἵνα μὴ χειμασθεὶς ὑπὸ ταραχῆς διαλυθεὶς εἰς τὸν τῆς ἀνομοιότητος ἄπειρον ὄντα

πόντον δύῃ, πάλιν ἔφεδρος αὐτοῦ τῶν πηδαλίων γιγνόμενος, τὰ νοσήσαντα καὶ λυθέντα ἐν τῇ καθ' ἑαυτὸν προτέρᾳ περιόδῳ στρέψας, κοσμεῖ τε καὶ ἐπανορθῶν ἀθάνατον αὐτὸν καὶ ἀγήρων ἀπεργάζεται. τοῦτο μὲν οὖν τέλος ἁπάντων εἴρηται: τὸ δ' ἐπὶ τὴν τοῦ βασιλέως ἀπόδειξιν ἱκανὸν ἐκ τοῦ πρόσθεν ἁπτομένοις τοῦ λόγου: στρεφθέντος γὰρ αὖ τοῦ κόσμου τὴν ἐπὶ τὴν νῦν γένεσιν ὁδὸν τὸ τῆς ἡλικίας αὖ πάλιν ἵστατο καὶ καινὰ τἀναντία ἀπεδίδου τοῖς τότε. τὰ μὲν γὰρ ὑπὸ σμικρότητος ὀλίγου δέοντα ἠφανίσθαι τῶν ζῴων ηὐξάνετο, τὰ δ' ἐκ γῆς νεογενῆ σώματα πολιὰ φύντα πάλιν ἀποθνῄσκοντα εἰς γῆν κατῄει. καὶ τἆλλά τε πάντα μετέβαλλε,

ἀπομιμούμενα καὶ συνακολουθοῦντα τῷ τοῦ παντὸς παθήματι, καὶ δὴ καὶ τὸ τῆς κυήσεως καὶ γεννήσεως καὶ τροφῆς μίμημα συνείπετο τοῖς πᾶσιν ὑπ' ἀνάγκης: οὐ γὰρ ἐξῆν ἔτ' ἐν γῇ δι' ἑτέρων συνιστάντων φύεσθαι ζῷον, ἀλλὰ καθάπερ τῷ κόσμῳ προσετέτακτο αὐτοκράτορα εἶναι τῆς αὑτοῦ πορείας, οὕτω δὴ κατὰ ταὐτὰ καὶ τοῖς μέρεσιν αὐτοῖς δι' αὑτῶν, καθ' ὅσον οἷόν τ' ἦν, φύειν τε καὶ γεννᾶν καὶ τρέφειν προσετάττετο ὑπὸ τῆς

ὁμοίας ἀγωγῆς. οὗ δὲ ἕνεκα ὁ λόγος ὥρμηκε πᾶς, ἐπ' αὐτῷ νῦν ἐσμὲν ἤδη. περὶ μὲν γὰρ τῶν ἄλλων θηρίων πολλὰ ἂν καὶ μακρὰ διεξελθεῖν γίγνοιτο, ἐξ ὧν ἕκαστα καὶ δι' ἃς αἰτίας μεταβέβληκε: περὶ δὲ ἀνθρώπων βραχύτερα καὶ μᾶλλον προσήκοντα. τῆς γὰρ τοῦ κεκτημένου καὶ νέμοντος ἡμᾶς δαίμονος ἀπερημωθέντες ἐπιμελείας, τῶν πολλῶν αὖ θηρίων, ὅσα χαλεπὰ τὰς φύσεις ἦν, ἀπαγριωθέντων, αὐτοὶ δὲ ἀσθενεῖς ἄνθρωποι καὶ ἀφύλακτοι γεγονότες διηρπάζοντο ὑπ'

αὐτῶν, καὶ ἔτ' ἀμήχανοι καὶ ἄτεχνοι κατὰ τοὺς πρώτους ἦσαν χρόνους, ἅτε τῆς μὲν αὐτομάτης τροφῆς ἐπιλελοιπυίας, πορίζεσθαι δὲ οὐκ ἐπιστάμενοί πω διὰ τὸ μηδεμίαν αὐτοὺς χρείαν πρότερον ἀναγκάζειν. ἐκ τούτων πάντων ἐν μεγάλαις ἀπορίαις ἦσαν. ὅθεν δὴ τὰ πάλαι λεχθέντα παρὰ θεῶν δῶρα ἡμῖν δεδώρηται μετ' ἀναγκαίας διδαχῆς καὶ παιδεύσεως, πῦρ μὲν παρὰ Προμηθέως, τέχναι δὲ παρ' Ἡφαίστου

καὶ τῆς συντέχνου, σπέρματα δὲ αὖ καὶ φυτὰ παρ' ἄλλων: καὶ πάνθ' ὁπόσα τὸν ἀνθρώπινον βίον συγκατεσκεύακεν ἐκ τούτων γέγονεν, ἐπειδὴ τὸ μὲν ἐκ θεῶν, ὅπερ ἐρρήθη νυνδή, τῆς ἐπιμελείας ἐπέλιπεν ἀνθρώπους, δι' ἑαυτῶν τε ἔδει τήν τε διαγωγὴν καὶ τὴν ἐπιμέλειαν αὐτοὺς αὑτῶν ἔχειν καθάπερ ὅλος ὁ κόσμος, ᾧ συμμιμούμενοι καὶ συνεπόμενοι τὸν ἀεὶ χρόνον νῦν μὲν οὕτως, τοτὲ δὲ ἐκείνως ζῶμέν

τε καὶ φυόμεθα. καὶ τὸ μὲν δὴ τοῦ μύθου τέλος ἐχέτω, χρήσιμον δὲ αὐτὸν ποιησόμεθα πρὸς τὸ κατιδεῖν ὅσον ἡμάρτομεν ἀποφηνάμενοι τὸν βασιλικόν τε καὶ πολιτικὸν ἐν τῷ πρόσθε λόγῳ.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς οὖν καὶ πόσον ἁμάρτημα φῂς εἶναι γεγονὸς ἡμῖν;
Ξένος: τῇ μὲν βραχύτερον, τῇ δὲ μάλα γενναῖον καὶ πολλῷ μεῖζον καὶ πλέον ἢ τότε.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: ὅτι μὲν ἐρωτώμενοι τὸν ἐκ τῆς νῦν περιφορᾶς καὶ γενέσεως βασιλέα καὶ πολιτικὸν τὸν ἐκ τῆς ἐναντίας περιόδου

ποιμένα τῆς τότε ἀνθρωπίνης ἀγέλης εἴπομεν, καὶ ταῦτα θεὸν ἀντὶ θνητοῦ, ταύτῃ μὲν πάμπολυ παρηνέχθημεν: ὅτι δὲ συμπάσης τῆς πόλεως ἄρχοντα αὐτὸν ἀπεφήναμεν, ὅντινα δὲ τρόπον οὐ διείπομεν, ταύτῃ δὲ αὖ τὸ μὲν λεχθὲν ἀληθές, οὐ μὴν ὅλον γε οὐδὲ σαφὲς ἐρρήθη, διὸ καὶ βραχύτερον ἢ κατ' ἐκεῖνο ἡμαρτήκαμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθῆ.
Ξένος: δεῖ τοίνυν τὸν τρόπον, ὡς ἔοικε, διορίσαντας τῆς ἀρχῆς τῆς πόλεως οὕτω τελέως τὸν πολιτικὸν ἡμῖν εἰρῆσθαι προσδοκᾶν.
Νεώτερος Σωκράτης: καλῶς.

Ξένος: διὰ ταῦτα μὴν καὶ τὸν μῦθον παρεθέμεθα, ἵνα ἐνδείξαιτο περὶ τῆς ἀγελαιοτροφίας μὴ μόνον ὡς πάντες αὐτῆς ἀμφισβητοῦσι τῷ ζητουμένῳ τὰ νῦν, ἀλλὰ κἀκεῖνον αὐτὸν ἐναργέστερον ἴδοιμεν, ὃν προσήκει μόνον κατὰ τὸ παράδειγμα ποιμένων τε καὶ βουκόλων τῆς ἀνθρωπίνης ἐπιμέλειαν ἔχοντα τροφῆς τούτου μόνον ἀξιωθῆναι τοῦ προσρήματος.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: οἶμαι δέ γ', ὦ Σώκρατες, τοῦτο μὲν ἔτι μεῖζον ἢ

κατὰ βασιλέα εἶναι τὸ σχῆμα τὸ τοῦ θείου νομέως, τοὺς δ' ἐνθάδε νῦν ὄντας πολιτικοὺς τοῖς ἀρχομένοις ὁμοίους τε εἶναι μᾶλλον πολὺ τὰς φύσεις καὶ παραπλησιαίτερον παιδείας μετειληφέναι καὶ τροφῆς.
Νεώτερος Σωκράτης: πάντως που.
Ξένος: ζητητέοι γε μὴν οὐδὲν ἂν εἴησαν οὔθ' ἧττον οὔτε μᾶλλον, εἴθ' οὕτως εἴτ' ἐκείνως πεφύκασιν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ οὔ;
Ξένος: τῇδε δὴ πάλιν ἐπανέλθωμεν. ἣν γὰρ ἔφαμεν αὐτεπιτακτικὴν μὲν εἶναι τέχνην ἐπὶ ζῴοις, οὐ μὴν ἰδίᾳ γε ἀλλὰ

κοινῇ τὴν ἐπιμέλειαν ἔχουσαν, καὶ προσείπομεν δὴ τότε εὐθὺς ἀγελαιοτροφικήν—μέμνησαι γάρ;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: ταύτης τοίνυν πῃ διημαρτάνομεν. τὸν γὰρ πολιτικὸν οὐδαμοῦ συνελάβομεν οὐδ' ὠνομάσαμεν, ἀλλ' ἡμᾶς ἔλαθεν κατὰ τὴν ὀνομασίαν ἐκφυγών.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: τοῦ τὰς ἀγέλας ἑκάστας τρέφειν τοῖς μὲν ἄλλοις που πᾶσι μέτεστι νομεῦσι, τῷ πολιτικῷ δὲ οὐ μετὸν ἐπηνέγκαμεν

τοὔνομα, δέον τῶν κοινῶν ἐπενεγκεῖν τι σύμπασιν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθῆ λέγεις, εἴπερ ἐτύγχανέ γε ὄν.
Ξένος: πῶς δ' οὐκ ἦν τό γε θεραπεύειν που πᾶσι κοινόν, μηδὲν διορισθείσης τροφῆς μηδέ τινος ἄλλης πραγματείας; ἀλλ' ἤ τινα ἀγελαιοκομικὴν ἢ θεραπευτικὴν ἢ καί τινα ἐπιμελητικὴν αὐτὴν ὀνομάσασιν ὡς κατὰ πάντων ἐξῆν περικαλύπτειν καὶ τὸν πολιτικὸν ἅμα τοῖς ἄλλοις, ἐπειδὴ δεῖν τοῦτ' ἐσήμαινεν ὁ λόγος.

Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς. ἀλλ' ἡ μετὰ τοῦτο διαίρεσις αὖ τίνα τρόπον ἐγίγνετ' ἄν;
Ξένος: κατὰ ταὐτὰ καθ' ἅπερ ἔμπροσθεν διῃρούμεθα τὴν ἀγελαιοτροφικὴν πεζοῖς τε καὶ ἀπτῆσι, καὶ ἀμείκτοις τε καὶ ἀκεράτοις, τοῖς αὐτοῖς ἄν που τούτοις διαιρούμενοι καὶ τὴν ἀγελαιοκομικὴν τήν τε νῦν καὶ τὴν ἐπὶ Κρόνου βασιλείαν περιειληφότες ἂν ἦμεν ὁμοίως ἐν τῷ λόγῳ.
Νεώτερος Σωκράτης: φαίνεται: ζητῶ δὲ αὖ τί τὸ μετὰ τοῦτο.
Ξένος: δῆλον ὅτι λεχθέντος οὕτω τοῦ τῆς ἀγελαιοκομικῆς

ὀνόματος οὐκ ἄν ποτε ἐγένεθ' ἡμῖν τό τινας ἀμφισβητεῖν ὡς οὐδ' ἐπιμέλεια τὸ παράπαν ἐστίν, ὥσπερ τότε δικαίως ἠμφεσβητήθη μηδεμίαν εἶναι τέχνην ἐν ἡμῖν ἀξίαν τούτου τοῦ θρεπτικοῦ προσρήματος, εἰ δ' οὖν τις εἴη, πολλοῖς πρότερον αὐτῆς καὶ μᾶλλον προσήκειν ἤ τινι τῶν βασιλέων.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: ἐπιμέλεια δέ γε ἀνθρωπίνης συμπάσης κοινωνίας οὐδεμία ἂν ἐθελήσειεν ἑτέρα μᾶλλον καὶ προτέρα τῆς βασιλικῆς

φάναι καὶ κατὰ πάντων ἀνθρώπων ἀρχῆς εἶναι τέχνη.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγεις ὀρθῶς.
Ξένος: μετὰ ταῦτα δέ γε, ὦ Σώκρατες, ἆρ' ἐννοοῦμεν ὅτι πρὸς αὐτῷ δὴ τῷ τέλει συχνὸν αὖ διημαρτάνετο;
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: τόδε, ὡς ἄρ' εἰ καὶ διενοήθημεν ὅτι μάλιστα τῆς δίποδος ἀγέλης εἶναί τινα θρεπτικὴν τέχνην, οὐδέν τι μᾶλλον ἡμᾶς ἔδει βασιλικὴν αὐτὴν εὐθὺς καὶ πολιτικὴν ὡς ἀποτετελεσμένην προσαγορεύειν.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: πρῶτον μέν, ὃ λέγομεν, τοὔνομα μετασκευωρήσασθαι,

πρὸς τὴν ἐπιμέλειαν μᾶλλον προσαγαγόντας ἢ τὴν τροφήν, ἔπειτα ταύτην τέμνειν: οὐ γὰρ σμικρὰς ἂν ἔχοι τμήσεις ἔτι.
Νεώτερος Σωκράτης: ποίας;
Ξένος: ἧι τε τὸν θεῖον ἄν που διειλόμεθα νομέα χωρὶς καὶ τὸν ἀνθρώπινον ἐπιμελητήν.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: αὖθις δέ γε τὴν ἀπονεμηθεῖσαν ἐπιμελητικὴν δίχα τέμνειν ἀναγκαῖον ἦν.
Νεώτερος Σωκράτης: τίνι;
Ξένος: τῷ βιαίῳ τε καὶ ἑκουσίῳ.
Νεώτερος Σωκράτης: τί δή;

Ξένος: καὶ ταύτῃ που τὸ πρότερον ἁμαρτάνοντες εὐηθέστερα τοῦ δέοντος εἰς ταὐτὸν βασιλέα καὶ τύραννον συνέθεμεν, ἀνομοιοτάτους ὄντας αὐτούς τε καὶ τὸν τῆς ἀρχῆς ἑκατέρου τρόπον.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθῆ.
Ξένος: νῦν δέ γε πάλιν ἐπανορθούμενοι, καθάπερ εἶπον, τὴν ἀνθρωπίνην ἐπιμελητικὴν δίχα διαιρώμεθα, τῷ βιαίῳ τε καὶ ἑκουσίῳ;
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: καὶ τὴν μέν γέ που τῶν βιαίων τυραννικήν, τὴν δὲ ἑκούσιον καὶ ἑκουσίων διπόδων ἀγελαιοκομικὴν ζῴων προσειπόντες πολιτικήν, τὸν ἔχοντα αὖ τέχνην ταύτην καὶ ἐπιμέλειαν ὄντως ὄντα βασιλέα καὶ πολιτικὸν ἀποφαινώμεθα;

Νεώτερος Σωκράτης: καὶ κινδυνεύει γε, ὦ ξένε, τελέως ἂν ἡμῖν οὕτως ἔχειν ἡ περὶ τὸν πολιτικὸν ἀπόδειξις.
Ξένος: καλῶς ἄν, ὦ Σώκρατες, ἡμῖν ἔχοι. δεῖ δὲ μὴ σοὶ μόνῳ ταῦτα, ἀλλὰ κἀμοὶ μετὰ σοῦ κοινῇ συνδοκεῖν. νῦν δὲ κατά γε τὴν ἐμὴν οὔπω φαίνεται τέλεον ὁ βασιλεὺς ἡμῖν σχῆμα ἔχειν, ἀλλὰ καθάπερ ἀνδριαντοποιοὶ παρὰ καιρὸν ἐνίοτε σπεύδοντες πλείω καὶ μείζω τοῦ δέοντος ἕκαστα τῶν

ἔργων ἐπεμβαλλόμενοι βραδύνουσι, καὶ νῦν ἡμεῖς, ἵνα δὴ πρὸς τῷ ταχὺ καὶ μεγαλοπρεπῶς δηλώσαιμεν τὸ τῆς ἔμπροσθεν ἁμάρτημα διεξόδου, τῷ βασιλεῖ νομίσαντες πρέπειν μεγάλα παραδείγματα ποιεῖσθαι, θαυμαστὸν ὄγκον ἀράμενοι τοῦ μύθου, μείζονι τοῦ δέοντος ἠναγκάσθημεν αὐτοῦ μέρει προσχρήσασθαι: διὸ μακροτέραν τὴν ἀπόδειξιν πεποιήκαμεν καὶ πάντως τῷ μύθῳ τέλος οὐκ ἐπέθεμεν, ἀλλ' ἀτεχνῶς ὁ

λόγος ἡμῖν ὥσπερ ζῷον τὴν ἔξωθεν μὲν περιγραφὴν ἔοικεν ἱκανῶς ἔχειν, τὴν δὲ οἷον τοῖς φαρμάκοις καὶ τῇ συγκράσει τῶν χρωμάτων ἐνάργειαν οὐκ ἀπειληφέναι πω. γραφῆς δὲ καὶ συμπάσης χειρουργίας λέξει καὶ λόγῳ δηλοῦν πᾶν ζῷον μᾶλλον πρέπει τοῖς δυναμένοις ἕπεσθαι: τοῖς δ' ἄλλοις διὰ χειρουργιῶν.
Νεώτερος Σωκράτης: τοῦτο μὲν ὀρθῶς: ὅπῃ δὲ ἡμῖν οὔπω φῂς ἱκανῶς εἰρῆσθαι δήλωσον.

Ξένος: χαλεπόν, ὦ δαιμόνιε, μὴ παραδείγμασι χρώμενον ἱκανῶς ἐνδείκνυσθαί τι τῶν μειζόνων. κινδυνεύει γὰρ ἡμῶν ἕκαστος οἷον ὄναρ εἰδὼς ἅπαντα πάντ' αὖ πάλιν ὥσπερ ὕπαρ ἀγνοεῖν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς τοῦτ' εἶπες;
Ξένος: καὶ μάλ' ἀτόπως ἔοικά γε ἐν τῷ παρόντι κινήσας τὸ περὶ τῆς ἐπιστήμης πάθος ἐν ἡμῖν.
Νεώτερος Σωκράτης: τί δή;
Ξένος: παραδείγματος, ὦ μακάριε, αὖ μοι καὶ τὸ παράδειγμα αὐτὸ δεδέηκεν.

Νεώτερος Σωκράτης: τί οὖν; λέγε μηδὲν ἐμοῦ γε ἕνεκα ἀποκνῶν.
Ξένος: λεκτέον ἐπειδὴ καὶ σύ γε ἕτοιμος ἀκολουθεῖν. τοὺς γάρ που παῖδας ἴσμεν, ὅταν ἄρτι γραμμάτων ἔμπειροι γίγνωνται—
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: ὅτι τῶν στοιχείων ἕκαστον ἐν ταῖς βραχυτάταις καὶ ῥᾴσταις τῶν συλλαβῶν ἱκανῶς διαισθάνονται, καὶ τἀληθῆ φράζειν περὶ ἐκεῖνα δυνατοὶ γίγνονται.

Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ οὔ;
Ξένος: ταὐτὰ δέ γε ταῦτα ἐν ἄλλαις ἀμφιγνοοῦντες πάλιν δόξῃ τε ψεύδονται καὶ λόγῳ.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: ἆρ' οὖν οὐχ ὧδε ῥᾷστον καὶ κάλλιστον ἐπάγειν αὐτοὺς ἐπὶ τὰ μήπω γιγνωσκόμενα;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: ἀνάγειν πρῶτον ἐπ' ἐκεῖνα ἐν οἷς ταὐτὰ ταῦτα ὀρθῶς ἐδόξαζον, ἀναγαγόντας δὲ τιθέναι παρὰ τὰ μήπω

γιγνωσκόμενα, καὶ παραβάλλοντας ἐνδεικνύναι τὴν αὐτὴν ὁμοιότητα καὶ φύσιν ἐν ἀμφοτέραις οὖσαν ταῖς συμπλοκαῖς, μέχριπερ ἂν πᾶσι τοῖς ἀγνοουμένοις τὰ δοξαζόμενα ἀληθῶς παρατιθέμενα δειχθῇ, δειχθέντα δέ, παραδείγματα οὕτω γιγνόμενα, ποιήσῃ τῶν στοιχείων ἕκαστον πάντων ἐν πάσαις ταῖς συλλαβαῖς τὸ μὲν ἕτερον ὡς τῶν ἄλλων ἕτερον ὄν, τὸ

δὲ ταὐτὸν ὡς ταὐτὸν ἀεὶ κατὰ ταὐτὰ ἑαυτῷ προσαγορεύεσθαι.
Νεώτερος Σωκράτης: παντάπασι μὲν οὖν.
Ξένος: οὐκοῦν τοῦτο μὲν ἱκανῶς συνειλήφαμεν, ὅτι παραδείγματός γ' ἐστὶ τότε γένεσις, ὁπόταν ὂν ταὐτὸν ἐν ἑτέρῳ διεσπασμένῳ δοξαζόμενον ὀρθῶς καὶ συναχθὲν περὶ ἑκάτερον ὡς συνάμφω μίαν ἀληθῆ δόξαν ἀποτελῇ;
Νεώτερος Σωκράτης: φαίνεται.
Ξένος: θαυμάζοιμεν ἂν οὖν εἰ ταὐτὸν τοῦτο ἡμῶν ἡ ψυχὴ

φύσει περὶ τὰ τῶν πάντων στοιχεῖα πεπονθυῖα τοτὲ μὲν ὑπ' ἀληθείας περὶ ἓν ἕκαστον ἔν τισι συνίσταται, τοτὲ δὲ περὶ ἅπαντα ἐν ἑτέροις αὖ φέρεται, καὶ τὰ μὲν αὐτῶν ἁμῇ γέ πῃ τῶν συγκράσεων ὀρθῶς δοξάζει, μετατιθέμενα δ' εἰς τὰς τῶν πραγμάτων μακρὰς καὶ μὴ ῥᾳδίους συλλαβὰς ταὐτὰ ταῦτα πάλιν ἀγνοεῖ;
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ θαυμαστόν γε οὐδέν.
Ξένος: πῶς γάρ, ὦ φίλε, δύναιτο ἄν τις ἀρχόμενος ἀπὸ

δόξης ψευδοῦς ἐπί τι τῆς ἀληθείας καὶ μικρὸν μέρος ἀφικόμενος κτήσασθαι φρόνησιν;
Νεώτερος Σωκράτης: σχεδὸν οὐδαμῶς.
Ξένος: οὐκοῦν ταῦτα εἰ ταύτῃ πέφυκεν, οὐδὲν δὴ πλημμελοῖμεν ἂν ἐγώ τε καὶ σὺ πρῶτον μὲν ἐπιχειρήσαντες ὅλου παραδείγματος ἰδεῖν τὴν φύσιν ἐν σμικρῷ κατὰ μέρος ἄλλῳ παραδείγματι, μετὰ δὲ ταῦτα μέλλοντες, ἐπὶ τὸ τοῦ βασιλέως μέγιστον ὂν ταὐτὸν εἶδος ἀπ' ἐλαττόνων φέροντές ποθεν, διὰ παραδείγματος ἐπιχειρεῖν αὖ τὴν τῶν κατὰ πόλιν θεραπείαν τέχνῃ γνωρίζειν, ἵνα ὕπαρ ἀντ' ὀνείρατος ἡμῖν γίγνηται;
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν ὀρθῶς.

Ξένος: πάλιν δὴ τὸν ἔμπροσθε λόγον ἀναληπτέον, ὡς ἐπειδὴ τῷ βασιλικῷ γένει τῆς περὶ τὰς πόλεις ἐπιμελείας ἀμφισβητοῦσι μυρίοι, δεῖ δὴ πάντας ἀποχωρίζειν τούτους καὶ μόνον ἐκεῖνον λείπειν καὶ πρὸς τοῦτο δὴ παραδείγματος ἔφαμεν δεῖν τινος ἡμῖν.
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ μάλα.
Ξένος: τί δῆτα παράδειγμά τις ἄν, ἔχον τὴν αὐτὴν πολιτικῇ πραγματείαν, σμικρότατον παραθέμενος ἱκανῶς ἂν εὕροι τὸ

ζητούμενον; βούλει πρὸς Διός, ὦ Σώκρατες, εἰ μή τι πρόχειρον ἕτερον ἔχομεν, ἀλλ' οὖν τήν γε ὑφαντικὴν προελώμεθα; καὶ ταύτην, εἰ δοκεῖ, μὴ πᾶσαν; ἀποχρήσει γὰρ ἴσως ἡ περὶ τὰ ἐκ τῶν ἐρίων ὑφάσματα: τάχα γὰρ ἂν ἡμῖν καὶ τοῦτο τὸ μέρος αὐτῆς μαρτυρήσειε προαιρεθὲν ὃ βουλόμεθα.
Νεώτερος Σωκράτης: τί γὰρ οὔ;
Ξένος: τί δῆτα οὐ, καθάπερ ἐν τοῖς ἔμπροσθε τέμνοντες μέρη μερῶν ἕκαστον διῃρούμεθα, καὶ νῦν περὶ ὑφαντικὴν

ταὐτὸν τοῦτ' ἐδράσαμεν, καὶ κατὰ δύναμιν ὅτι μάλιστα διὰ βραχέων ταχὺ πάντ' ἐπελθόντες πάλιν ἤλθομεν ἐπὶ τὸ νῦν χρήσιμον;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς λέγεις;
Ξένος: αὐτὴν τὴν διέξοδον ἀπόκρισίν σοι ποιήσομαι.
Νεώτερος Σωκράτης: κάλλιστ' εἶπες.
Ξένος: ἔστι τοίνυν πάντα ἡμῖν ὁπόσα δημιουργοῦμεν καὶ κτώμεθα, τὰ μὲν ἕνεκα τοῦ ποιεῖν τι, τὰ δὲ τοῦ μὴ πάσχειν ἀμυντήρια: καὶ τῶν ἀμυντηρίων τὰ μὲν ἀλεξιφάρμακα καὶ

θεῖα καὶ ἀνθρώπινα, τὰ δὲ προβλήματα: τῶν δὲ προβλημάτων τὰ μὲν πρὸς τὸν πόλεμον ὁπλίσματα, τὰ δὲ φράγματα: καὶ τῶν φραγμάτων τὰ μὲν παραπετάσματα, τὰ δὲ πρὸς χειμῶνας καὶ καύματα ἀλεξητήρια: τῶν δὲ ἀλεξητηρίων τὰ μὲν στεγάσματα, τὰ δὲ σκεπάσματα: καὶ τῶν σκεπασμάτων ὑποπετάσματα μὲν ἄλλα, περικαλύμματα δὲ ἕτερα: περικαλυμμάτων δὲ τὰ μὲν ὁλόσχιστα, σύνθετα δὲ ἕτερα: τῶν δὲ συνθέτων

τὰ μὲν τρητά, τὰ δὲ ἄνευ τρήσεως συνδετά: καὶ τῶν ἀτρήτων τὰ μὲν νεύρινα φυτῶν ἐκ γῆς, τὰ δὲ τρίχινα: τῶν δὲ τριχίνων τὰ μὲν ὕδασι καὶ γῇ κολλητά, τὰ δὲ αὐτὰ αὑτοῖς συνδετά. τούτοισι δὴ τοῖς ἐκ τῶν ἑαυτοῖς συνδουμένων ἐργασθεῖσιν ἀμυντηρίοις καὶ σκεπάσμασι τὸ μὲν ὄνομα ἱμάτια ἐκαλέσαμεν: τὴν δὲ τῶν ἱματίων μάλιστα ἐπιμελουμένην

τέχνην, ὥσπερ τότε τὴν τῆς πόλεως πολιτικὴν εἴπομεν, οὕτω καὶ νῦν ταύτην προσείπωμεν ἀπ' αὐτοῦ τοῦ πράγματος ἱματιουργικήν; φῶμεν δὲ καὶ ὑφαντικήν, ὅσον ἐπὶ τῇ τῶν ἱματίων ἐργασίᾳ μέγιστον ἦν μόριον, μηδὲν διαφέρειν πλὴν ὀνόματι ταύτης τῆς ἱματιουργικῆς, καθάπερ κἀκεῖ τότε τὴν βασιλικὴν τῆς πολιτικῆς;
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθότατά γε.
Ξένος: τὸ μετὰ τοῦτο δὴ συλλογισώμεθα ὅτι τὴν ἱματίων

ὑφαντικὴν οὕτω ῥηθεῖσάν τις τάχ' ἂν ἱκανῶς εἰρῆσθαι δόξειεν, μὴ δυνάμενος συννοεῖν ὅτι τῶν μὲν ἐγγὺς συνεργῶν οὔπω διώρισται, πολλῶν δὲ ἑτέρων συγγενῶν ἀπεμερίσθη.
Νεώτερος Σωκράτης: ποίων, εἰπέ, συγγενῶν;
Ξένος: οὐχ ἕσπου τοῖς λεχθεῖσιν, ὡς φαίνῃ: πάλιν οὖν ἔοικεν ἐπανιτέον ἀρχόμενον ἀπὸ τελευτῆς. εἰ γὰρ συννοεῖς τὴν οἰκειότητα, τὴν μὲν διετέμομεν ἀπ' αὐτῆς νυνδή, τὴν τῶν στρωμάτων σύνθεσιν περιβολῇ χωρίζοντες καὶ ὑποβολῇ.
Νεώτερος Σωκράτης: μανθάνω.

Ξένος: καὶ μὴν τὴν ἐκ τῶν λίνων καὶ σπάρτων καὶ πάντων ὁπόσα φυτῶν ἄρτι νεῦρα κατὰ λόγον εἴπομεν, δημιουργίαν πᾶσαν ἀφείλομεν: τήν τε αὖ πιλητικὴν ἀφωρισάμεθα καὶ τὴν τρήσει καὶ ῥαφῇ χρωμένην σύνθεσιν, ἧς ἡ πλείστη σκυτοτομική.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: καὶ τοίνυν τὴν τῶν ὁλοσχίστων σκεπασμάτων θεραπείαν δερματουργικὴν καὶ τὰς τῶν στεγασμάτων, ὅσαι τε ἐν οἰκοδομικῇ καὶ ὅλῃ τεκτονικῇ καὶ ἐν ἄλλαις τέχναις ῥευμάτων

στεκτικαὶ γίγνονται, συμπάσας ἀφείλομεν, ὅσαι τε περὶ τὰς κλοπὰς καὶ τὰς βίᾳ πράξεις διακωλυτικὰ ἔργα παρέχονται τέχναι φραγμάτων, περί τε γένεσιν ἐπιθηματουργίας οὖσαι καὶ τὰς τῶν θυρωμάτων πήξεις, γομφωτικῆς ἀπονεμηθεῖσαι μόρια τέχνης: τήν τε ὁπλοποιικὴν ἀπετεμόμεθα, μεγάλης καὶ παντοίας τῆς προβληματουργικῆς τμῆμα οὖσαν δυνάμεως:

καὶ δὴ καὶ τὴν μαγευτικὴν τὴν περὶ τὰ ἀλεξιφάρμακα κατ' ἀρχὰς εὐθὺς διωρισάμεθα σύμπασαν, καὶ λελοίπαμεν, ὡς δόξαιμεν ἄν, αὐτὴν τὴν ζητηθεῖσαν ἀμυντικὴν χειμώνων, ἐρεοῦ προβλήματος ἐργαστικήν, ὄνομα δὲ ὑφαντικὴν λεχθεῖσαν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔοικε γὰρ οὖν.
Ξένος: ἀλλ' οὐκ ἔστι πω τέλεον, ὦ παῖ, τοῦτο λελεγμένον. ὁ γὰρ ἐν ἀρχῇ τῆς τῶν ἱματίων ἐργασίας ἁπτόμενος τοὐναντίον

ὑφῇ δρᾶν φαίνεται.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: τὸ μὲν τῆς ὑφῆς συμπλοκή τίς ἐστί που.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: τὸ δέ γε τῶν συνεστώτων καὶ συμπεπιλημένων διαλυτική.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον δή;
Ξένος: τὸ τῆς τοῦ ξαίνοντος τέχνης ἔργον. ἢ τὴν ξαντικὴν τολμήσομεν ὑφαντικὴν καὶ τὸν ξάντην ὡς ὄντα ὑφάντην καλεῖν;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδαμῶς.
Ξένος: καὶ μὴν τήν γε αὖ στήμονος ἐργαστικὴν καὶ κρόκης εἴ τις ὑφαντικὴν προσαγορεύει, παράδοξόν τε καὶ ψεῦδος

ὄνομα λέγει.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ οὔ;
Ξένος: τί δέ; κναφευτικὴν σύμπασαν καὶ τὴν ἀκεστικὴν πότερα μηδεμίαν ἐπιμέλειαν μηδέ τινα θεραπείαν ἐσθῆτος θῶμεν, ἢ καὶ ταύτας πάσας ὡς ὑφαντικὰς λέξομεν;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδαμῶς.
Ξένος: ἀλλὰ μὴν τῆς γε θεραπείας ἀμφισβητήσουσιν αὗται σύμπασαι καὶ τῆς γενέσεως τῆς τῶν ἱματίων τῇ τῆς ὑφαντικῆς δυνάμει, μέγιστον μὲν μέρος ἐκείνῃ διδοῦσαι, μεγάλα δὲ καὶ σφίσιν αὐταῖς ἀπονέμουσαι.

Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ γε.
Ξένος: πρὸς τοίνυν ταύταις ἔτι τὰς τῶν ἐργαλείων δημιουργοὺς τέχνας, δι' ὧν ἀποτελεῖται τὰ τῆς ὑφῆς ἔργα, δοκεῖν χρὴ τό γε συναιτίας εἶναι προσποιήσασθαι παντὸς ὑφάσματος.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθότατα.
Ξένος: πότερον οὖν ἡμῖν ὁ περὶ τῆς ὑφαντικῆς λόγος, οὗ προειλόμεθα μέρους, ἱκανῶς ἔσται διωρισμένος, ἐὰν ἄρ' αὐτὴν τῶν ἐπιμελειῶν ὁπόσαι περὶ τὴν ἐρεᾶν ἐσθῆτα, εἰς τὴν

καλλίστην καὶ μεγίστην πασῶν τιθῶμεν: ἢ λέγοιμεν μὲν ἄν τι ἀληθές, οὐ μὴν σαφές γε οὐδὲ τέλεον, πρὶν ἂν καὶ ταύτας αὐτῆς πάσας περιέλωμεν;
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: οὐκοῦν μετὰ ταῦτα ποιητέον ὃ λέγομεν, ἵν' ἐφεξῆς ἡμῖν ὁ λόγος ἴῃ;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: πρῶτον μὲν τοίνυν δύο τέχνας οὔσας περὶ πάντα τὰ δρώμενα θεασώμεθα.
Νεώτερος Σωκράτης: τίνας;
Ξένος: τὴν μὲν γενέσεως οὖσαν συναίτιον, τὴν δ' αὐτὴν αἰτίαν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;

Ξένος: ὅσαι μὲν τὸ πρᾶγμα αὐτὸ μὴ δημιουργοῦσι, ταῖς δὲ δημιουργούσαις ὄργανα παρασκευάζουσιν, ὧν μὴ παραγενομένων οὐκ ἄν ποτε ἐργασθείη τὸ προστεταγμένον ἑκάστῃ τῶν τεχνῶν, ταύτας μὲν συναιτίους, τὰς δὲ αὐτὸ τὸ πρᾶγμα ἀπεργαζομένας αἰτίας.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔχει γοῦν λόγον.
Ξένος: μετὰ τοῦτο δὴ τὰς μὲν περί τε ἀτράκτους καὶ κερκίδας καὶ ὁπόσα ἄλλα ὄργανα τῆς περὶ τὰ ἀμφιέσματα γενέσεως κοινωνεῖ, πάσας συναιτίους εἴπωμεν, τὰς δὲ αὐτὰ θεραπευούσας καὶ δημιουργούσας αἰτίας;
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθότατα.

Ξένος: τῶν αἰτιῶν δὴ πλυντικὴν μὲν καὶ ἀκεστικὴν καὶ πᾶσαν τὴν περὶ ταῦτα θεραπευτικήν, πολλῆς οὔσης τῆς κοσμητικῆς, τοὐνταῦθα αὐτῆς μόριον εἰκὸς μάλιστα περιλαμβάνειν ὀνομάζοντας πᾶν τῇ τέχνῃ τῇ κναφευτικῇ.
Νεώτερος Σωκράτης: καλῶς.
Ξένος: καὶ μὴν ξαντική γε καὶ νηστικὴ καὶ πάντα αὖ τὰ περὶ τὴν ποίησιν αὐτὴν τῆς ἐσθῆτος ἧς λέγομεν μέρη, μία τίς ἐστι τέχνη τῶν ὑπὸ πάντων λεγομένων, ἡ ταλασιουργική.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ οὔ;

Ξένος: τῆς δὴ ταλασιουργικῆς δύο τμήματά ἐστον, καὶ τούτοιν ἑκάτερον ἅμα δυοῖν πεφύκατον τέχναιν μέρη.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: τὸ μὲν ξαντικὸν καὶ τὸ τῆς κερκιστικῆς ἥμισυ καὶ ὅσα τὰ συγκείμενα ἀπ' ἀλλήλων ἀφίστησι, πᾶν τοῦτο ὡς ἓν φράζειν τῆς τε ταλασιουργίας αὐτῆς ἐστί που, καὶ μεγάλα τινὲ κατὰ πάντα ἡμῖν ἤστην τέχνα, ἡ συγκριτική τε καὶ διακριτική.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: τῆς τοίνυν διακριτικῆς ἥ τε ξαντικὴ καὶ τὰ νυνδὴ

ῥηθέντα ἅπαντά ἐστιν: ἡ γὰρ ἐν ἐρίοις τε καὶ στήμοσι διακριτική, κερκίδι μὲν ἄλλον τρόπον γιγνομένη, χερσὶ δὲ ἕτερον, ἔσχεν ὅσα ἀρτίως ὀνόματα ἐρρήθη.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: αὖθις δὴ πάλιν συγκριτικῆς μόριον ἅμα καὶ ταλασιουργίας ἐν αὐτῇ γιγνόμενον λάβωμεν: ὅσα δὲ τῆς διακριτικῆς ἦν αὐτόθι, μεθιῶμεν σύμπαντα, δίχα τέμνοντες τὴν ταλασιουργίαν διακριτικῷ τε καὶ συγκριτικῷ τμήματι.
Νεώτερος Σωκράτης: διῃρήσθω.
Ξένος: τὸ συγκριτικὸν τοίνυν αὖ σοι καὶ ταλασιουργικὸν

ἅμα μόριον, ὦ Σώκρατες, διαιρετέον, εἴπερ ἱκανῶς μέλλομεν τὴν προρρηθεῖσαν ὑφαντικὴν αἱρήσειν.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκοῦν χρή.
Ξένος: χρὴ μὲν οὖν: καὶ λέγωμέν γε αὐτῆς τὸ μὲν εἶναι στρεπτικόν, τὸ δὲ συμπλεκτικόν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἆρ' οὖν μανθάνω; δοκεῖς γάρ μοι τὸ περὶ τὴν τοῦ στήμονος ἐργασίαν λέγειν στρεπτικόν.
Ξένος: οὐ μόνον γε, ἀλλὰ καὶ κρόκης: ἢ γένεσιν ἄστροφόν τινα αὐτῆς εὑρήσομεν;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδαμῶς.

Ξένος: διόρισαι δὴ καὶ τούτοιν ἑκάτερον: ἴσως γὰρ ὁ διορισμὸς ἔγκαιρος ἄν σοι γένοιτο.
Νεώτερος Σωκράτης: πῇ;
Ξένος: τῇδε: τῶν περὶ ξαντικὴν ἔργων μηκυνθέν τε καὶ σχὸν πλάτος λέγομεν εἶναι κάταγμά τι;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: τούτου δὴ τὸ μὲν ἀτράκτῳ τε στραφὲν καὶ στερεὸν νῆμα γενόμενον στήμονα μὲν φάθι τὸ νῆμα, τὴν δὲ ἀπευθύνουσαν αὐτὸ τέχνην εἶναι στημονονητικήν.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: ὅσα δέ γε αὖ τὴν μὲν συστροφὴν χαύνην λαμβάνει, τῇ δὲ τοῦ στήμονος ἐμπλέξει πρὸς τὴν τῆς γνάψεως ὁλκὴν ἐμμέτρως τὴν μαλακότητα ἴσχει, ταῦτ' ἄρα κρόκην μὲν τὰ νηθέντα, τὴν δὲ ἐπιτεταγμένην αὐτοῖς εἶναι τέχνην τὴν

κροκονητικὴν φῶμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθότατα.
Ξένος: καὶ μὴν τό γε τῆς ὑφαντικῆς μέρος ὃ προυθέμεθα, παντί που δῆλον ἤδη. τὸ γὰρ συγκριτικῆς τῆς ἐν ταλασιουργίᾳ μόριον ὅταν εὐθυπλοκίᾳ κρόκης καὶ στήμονος ἀπεργάζηται πλέγμα, τὸ μὲν πλεχθὲν σύμπαν ἐσθῆτα ἐρεᾶν, τὴν δ' ἐπὶ τούτῳ τέχνην οὖσαν προσαγορεύομεν ὑφαντικήν.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθότατα.

Ξένος: εἶεν: τί δή ποτε οὖν οὐκ εὐθὺς ἀπεκρινάμεθα πλεκτικὴν εἶναι κρόκης καὶ στήμονος ὑφαντικήν, ἀλλὰ περιήλθομεν ἐν κύκλῳ πάμπολλα διοριζόμενοι μάτην;
Νεώτερος Σωκράτης: οὔκουν ἔμοιγε, ὦ ξένε, μάτην οὐδὲν τῶν ῥηθέντων ἔδοξε ῥηθῆναι.
Ξένος: καὶ θαυμαστόν γε οὐδέν: ἀλλὰ τάχ' ἄν, ὦ μακάριε, δόξειε. πρὸς δὴ τὸ νόσημα τὸ τοιοῦτον, ἂν ἄρα πολλάκις ὕστερον ἐπίῃ—θαυμαστὸν γὰρ οὐδέν—λόγον ἄκουσόν τινα

προσήκοντα περὶ πάντων τῶν τοιούτων ῥηθῆναι.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγε μόνον.
Ξένος: πρῶτον τοίνυν ἴδωμεν πᾶσαν τήν τε ὑπερβολὴν καὶ τὴν ἔλλειψιν, ἵνα κατὰ λόγον ἐπαινῶμεν καὶ ψέγωμεν τὰ μακρότερα τοῦ δέοντος ἑκάστοτε λεγόμενα καὶ τἀναντία περὶ τὰς τοιάσδε διατριβάς.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκοῦν χρή.
Ξένος: περὶ δὴ τούτων αὐτῶν ὁ λόγος ἡμῖν οἶμαι γιγνόμενος ὀρθῶς ἂν γίγνοιτο.
Νεώτερος Σωκράτης: τίνων;
Ξένος: μήκους τε πέρι καὶ βραχύτητος καὶ πάσης ὑπεροχῆς

τε καὶ ἐλλείψεως: ἡ γάρ που μετρητικὴ περὶ πάντ' ἐστὶ ταῦτα.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: διέλωμεν τοίνυν αὐτὴν δύο μέρη: δεῖ γὰρ δὴ πρὸς ὃ νῦν σπεύδομεν.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγοις ἂν τὴν διαίρεσιν ὅπῃ.
Ξένος: τῇδε: τὸ μὲν κατὰ τὴν πρὸς ἄλληλα μεγέθους καὶ σμικρότητος κοινωνίαν, τὸ δὲ [τὸ] κατὰ τὴν τῆς γενέσεως ἀναγκαίαν οὐσίαν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς λέγεις;
Ξένος: ἆρ' οὐ κατὰ φύσιν δοκεῖ σοι τὸ μεῖζον μηδενὸς ἑτέρου δεῖν μεῖζον λέγειν ἢ τοῦ ἐλάττονος, καὶ τοὔλαττον αὖ

τοῦ μείζονος ἔλαττον, ἄλλου δὲ μηδενός;
Νεώτερος Σωκράτης: ἔμοιγε.
Ξένος: τί δέ; τὸ τὴν τοῦ μετρίου φύσιν ὑπερβάλλον καὶ ὑπερβαλλόμενον ὑπ' αὐτῆς ἐν λόγοις εἴτε καὶ ἐν ἔργοις ἆρ' οὐκ αὖ λέξομεν ὡς ὄντως γιγνόμενον, ἐν ᾧ καὶ διαφέρουσι μάλιστα ἡμῶν οἵ τε κακοὶ καὶ [οἱ] ἀγαθοί;
Νεώτερος Σωκράτης: φαίνεται.
Ξένος: διττὰς ἄρα ταύτας οὐσίας καὶ κρίσεις τοῦ μεγάλου καὶ τοῦ σμικροῦ θετέον, ἀλλ' οὐχ ὡς ἔφαμεν ἄρτι πρὸς ἄλληλα μόνον δεῖν, ἀλλ' ὥσπερ νῦν εἴρηται μᾶλλον τὴν μὲν πρὸς ἄλληλα λεκτέον, τὴν δ' αὖ πρὸς τὸ μέτριον: οὗ δὲ ἕνεκα, μαθεῖν ἆρ' ἂν βουλοίμεθα;
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;

Ξένος: εἰ πρὸς μηδὲν ἕτερον τὴν τοῦ μείζονος ἐάσει τις φύσιν ἢ πρὸς τοὔλαττον, οὐκ ἔσται ποτὲ πρὸς τὸ μέτριον: ἦ γάρ;
Νεώτερος Σωκράτης: οὕτως.
Ξένος: οὐκοῦν τὰς τέχνας τε αὐτὰς καὶ τἆργα αὐτῶν σύμπαντα διολοῦμεν τούτῳ τῷ λόγῳ, καὶ δὴ καὶ τὴν ζητουμένην νῦν πολιτικὴν καὶ τὴν ῥηθεῖσαν ὑφαντικὴν ἀφανιοῦμεν; ἅπασαι γὰρ αἱ τοιαῦταί που τὸ τοῦ μετρίου πλέον καὶ ἔλαττον οὐχ ὡς οὐκ ὂν ἀλλ' ὡς ὂν χαλεπὸν περὶ τὰς πράξεις

παραφυλάττουσι, καὶ τούτῳ δὴ τῷ τρόπῳ τὸ μέτρον σῴζουσαι πάντα ἀγαθὰ καὶ καλὰ ἀπεργάζονται.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: οὐκοῦν ἂν τὴν πολιτικὴν ἀφανίσωμεν, ἄπορος ἡμῖν ἡ μετὰ τοῦτο ἔσται ζήτησις τῆς βασιλικῆς ἐπιστήμης;
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ μάλα.
Ξένος: πότερον οὖν, καθάπερ ἐν τῷ σοφιστῇ προσηναγκάσαμεν εἶναι τὸ μὴ ὄν, ἐπειδὴ κατὰ τοῦτο διέφυγεν ἡμᾶς ὁ λόγος, οὕτω καὶ νῦν τὸ πλέον αὖ καὶ ἔλαττον μετρητὰ προσαναγκαστέον γίγνεσθαι μὴ πρὸς ἄλληλα μόνον ἀλλὰ καὶ

πρὸς τὴν τοῦ μετρίου γένεσιν; οὐ γὰρ δὴ δυνατόν γε οὔτε πολιτικὸν οὔτ' ἄλλον τινὰ τῶν περὶ τὰς πράξεις ἐπιστήμονα ἀναμφισβητήτως γεγονέναι τούτου μὴ συνομολογηθέντος.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκοῦν καὶ νῦν ὅτι μάλιστα χρὴ ταὐτὸν ποιεῖν.
Ξένος: πλέον, ὦ Σώκρατες, ἔτι τοῦτο τὸ ἔργον ἢ 'κεῖνο— καίτοι κἀκείνου γε μεμνήμεθα τὸ μῆκος ὅσον ἦν—ἀλλ' ὑποτίθεσθαι μὲν τὸ τοιόνδε περὶ αὐτῶν καὶ μάλα δίκαιον.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;

Ξένος: ὥς ποτε δεήσει τοῦ νῦν λεχθέντος πρὸς τὴν περὶ αὐτὸ τἀκριβὲς ἀπόδειξιν. ὅτι δὲ πρὸς τὰ νῦν καλῶς καὶ ἱκανῶς δείκνυται, δοκεῖ μοι βοηθεῖν μεγαλοπρεπῶς ἡμῖν οὗτος ὁ λόγος, ὡς ἄρα ἡγητέον ὁμοίως τὰς τέχνας πάσας εἶναι, μεῖζόν τε ἅμα καὶ ἔλαττον μετρεῖσθαι μὴ πρὸς ἄλληλα μόνον ἀλλὰ καὶ πρὸς τὴν τοῦ μετρίου γένεσιν. τούτου τε γὰρ ὄντος ἐκεῖνα ἔστι, κἀκείνων οὐσῶν ἔστι καὶ τοῦτο, μὴ δὲ ὄντος ποτέρου τούτων οὐδέτερον αὐτῶν ἔσται ποτέ.

Νεώτερος Σωκράτης: τοῦτο μὲν ὀρθῶς: ἀλλὰ τί δὴ τὸ μετὰ τοῦτο;
Ξένος: δῆλον ὅτι διαιροῖμεν ἂν τὴν μετρητικήν, καθάπερ ἐρρήθη, ταύτῃ δίχα τέμνοντες, ἓν μὲν τιθέντες αὐτῆς μόριον συμπάσας τέχνας ὁπόσαι τὸν ἀριθμὸν καὶ μήκη καὶ βάθη καὶ πλάτη καὶ ταχυτῆτας πρὸς τοὐναντίον μετροῦσιν, τὸ δὲ ἕτερον, ὁπόσαι πρὸς τὸ μέτριον καὶ τὸ πρέπον καὶ τὸν καιρὸν καὶ τὸ δέον καὶ πάνθ' ὁπόσα εἰς τὸ μέσον ἀπῳκίσθη τῶν ἐσχάτων.
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ μέγα γε ἑκάτερον τμῆμα εἶπες, καὶ πολὺ διαφέρον ἀλλήλοιν.
Ξένος: ὃ γὰρ ἐνίοτε, ὦ Σώκρατες, οἰόμενοι δή τι σοφὸν

φράζειν πολλοὶ τῶν κομψῶν λέγουσιν, ὡς ἄρα μετρητικὴ περὶ πάντ' ἐστὶ τὰ γιγνόμενα, τοῦτ' αὐτὸ τὸ νῦν λεχθὲν ὂν τυγχάνει. μετρήσεως μὲν γὰρ δή τινα τρόπον πάνθ' ὁπόσα ἔντεχνα μετείληφεν: διὰ δὲ τὸ μὴ κατ' εἴδη συνειθίσθαι σκοπεῖν διαιρουμένους ταῦτά τε τοσοῦτον διαφέροντα συμβάλλουσιν εὐθὺς εἰς ταὐτὸν ὅμοια νομίσαντες, καὶ τοὐναντίον αὖ τούτου δρῶσιν ἕτερα οὐ κατὰ μέρη διαιροῦντες, δέον, ὅταν

μὲν τὴν τῶν πολλῶν τις πρότερον αἴσθηται κοινωνίαν, μὴ προαφίστασθαι πρὶν ἂν ἐν αὐτῇ τὰς διαφορὰς ἴδῃ πάσας ὁπόσαιπερ ἐν εἴδεσι κεῖνται, τὰς δὲ αὖ παντοδαπὰς ἀνομοιότητας, ὅταν ἐν πλήθεσιν ὀφθῶσιν, μὴ δυνατὸν εἶναι δυσωπούμενον παύεσθαι πρὶν ἂν σύμπαντα τὰ οἰκεῖα ἐντὸς μιᾶς ὁμοιότητος ἕρξας γένους τινὸς οὐσίᾳ περιβάληται. ταῦτα μὲν οὖν ἱκανῶς περί τε τούτων καὶ περὶ τῶν ἐλλείψεων καὶ ὑπερβολῶν εἰρήσθω: φυλάττωμεν δὲ μόνον ὅτι δύο γένη

περὶ αὐτὰ ἐξηύρηται τῆς μετρητικῆς, καὶ ἅ φαμεν αὔτ' εἶναι μεμνώμεθα.
Νεώτερος Σωκράτης: μεμνησόμεθα.
Ξένος: μετὰ τοῦτον δὴ τὸν λόγον ἕτερον προσδεξώμεθα περὶ αὐτῶν τε τῶν ζητουμένων καὶ περὶ πάσης τῆς ἐν τοῖς τοιοῖσδε λόγοις διατριβῆς.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: εἴ τις ἀνέροιτο ἡμᾶς τὴν περὶ γράμματα συνουσίαν τῶν μανθανόντων, ὁπόταν τις ὁτιοῦν ὄνομα ἐρωτηθῇ τίνων ἐστὶ γραμμάτων, πότερον αὐτῷ τότε φῶμεν γίγνεσθαι τὴν

ζήτησιν ἑνὸς ἕνεκα μᾶλλον τοῦ προβληθέντος ἢ τοῦ περὶ πάντα τὰ προβαλλόμενα γραμματικωτέρῳ γίγνεσθαι;
Νεώτερος Σωκράτης: δῆλον ὅτι τοῦ περὶ ἅπαντα.
Ξένος: τί δ' αὖ νῦν ἡμῖν ἡ περὶ τοῦ πολιτικοῦ ζήτησις; ἕνεκα αὐτοῦ τούτου προβέβληται μᾶλλον ἢ τοῦ περὶ πάντα διαλεκτικωτέροις γίγνεσθαι;
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ τοῦτο δῆλον ὅτι τοῦ περὶ πάντα.
Ξένος: ἦ που τὸν τῆς ὑφαντικῆς γε λόγον αὐτῆς ταύτης ἕνεκα θηρεύειν οὐδεὶς ἂν ἐθελήσειεν νοῦν ἔχων: ἀλλ' οἶμαι τοὺς πλείστους λέληθεν ὅτι τοῖς μὲν τῶν ὄντων ῥᾳδίως

καταμαθεῖν αἰσθηταί τινες ὁμοιότητες πεφύκασιν, ἃς οὐδὲν χαλεπὸν δηλοῦν, ὅταν αὐτῶν τις βουληθῇ τῷ λόγον αἰτοῦντι περί του μὴ μετὰ πραγμάτων ἀλλὰ χωρὶς λόγου ῥᾳδίως ἐνδείξασθαι: τοῖς δ' αὖ μεγίστοις οὖσι καὶ τιμιωτάτοις

οὐκ ἔστιν εἴδωλον οὐδὲν πρὸς τοὺς ἀνθρώπους εἰργασμένον ἐναργῶς, οὗ δειχθέντος τὴν τοῦ πυνθανομένου ψυχὴν ὁ βουλόμενος ἀποπληρῶσαι, πρὸς τῶν αἰσθήσεών τινα προσαρμόττων, ἱκανῶς πληρώσει. διὸ δεῖ μελετᾶν λόγον ἑκάστου δυνατὸν εἶναι δοῦναι καὶ δέξασθαι: τὰ γὰρ ἀσώματα, κάλλιστα ὄντα καὶ μέγιστα, λόγῳ μόνον ἄλλῳ δὲ οὐδενὶ σαφῶς δείκνυται, τούτων δὲ ἕνεκα πάντ' ἐστὶ τὰ νῦν λεγόμενα. ῥᾴων

δ' ἐν τοῖς ἐλάττοσιν ἡ μελέτη παντὸς πέρι μᾶλλον ἢ περὶ τὰ μείζω.
Νεώτερος Σωκράτης: κάλλιστ' εἶπες.
Ξένος: ὧν τοίνυν χάριν ἅπανθ' ἡμῖν ταῦτ' ἐρρήθη περὶ τούτων, μνησθῶμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: τίνων;
Ξένος: ταύτης τε οὐχ ἥκιστα αὐτῆς ἕνεκα τῆς δυσχερείας ἣν περὶ τὴν μακρολογίαν τὴν περὶ τὴν ὑφαντικὴν ἀπεδεξάμεθα δυσχερῶς, καὶ τὴν περὶ τὴν τοῦ παντὸς ἀνείλιξιν καὶ τὴν τοῦ σοφιστοῦ πέρι τῆς τοῦ μὴ ὄντος οὐσίας, ἐννοοῦντες ὡς ἔσχε μῆκος πλέον, καὶ ἐπὶ τούτοις δὴ πᾶσιν ἐπεπλήξαμεν

ἡμῖν αὐτοῖς, δείσαντες μὴ περίεργα ἅμα καὶ μακρὰ λέγοιμεν. ἵν' οὖν εἰς αὖθις μηδὲν πάσχωμεν τοιοῦτον, τούτων ἕνεκα πάντων τὰ πρόσθε νῷν εἰρῆσθαι φάθι.
Νεώτερος Σωκράτης: ταῦτ' ἔσται. λέγε ἑξῆς μόνον.
Ξένος: λέγω τοίνυν ὅτι χρὴ δὴ μεμνημένους ἐμὲ καὶ σὲ τῶν νῦν εἰρημένων τόν τε ψόγον ἑκάστοτε καὶ ἔπαινον ποιεῖσθαι βραχύτητος ἅμα καὶ μήκους ὧν ἂν ἀεὶ πέρι λέγωμεν, μὴ πρὸς ἄλληλα τὰ μήκη κρίνοντες ἀλλὰ κατὰ τὸ

τῆς μετρητικῆς μέρος ὃ τότε ἔφαμεν δεῖν μεμνῆσθαι, πρὸς τὸ πρέπον.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: οὐ τοίνυν οὐδὲ πρὸς τοῦτο πάντα. οὔτε γὰρ πρὸς τὴν ἡδονὴν μήκους ἁρμόττοντος οὐδὲν προσδεησόμεθα, πλὴν εἰ πάρεργόν τι: τό τε αὖ πρὸς τὴν τοῦ προβληθέντος ζήτησιν, ὡς ἂν ῥᾷστα καὶ τάχιστα εὕροιμεν, δεύτερον ἀλλ' οὐ πρῶτον ὁ λόγος ἀγαπᾶν παραγγέλλει, πολὺ δὲ μάλιστα καὶ πρῶτον τὴν μέθοδον αὐτὴν τιμᾶν τοῦ κατ' εἴδη δυνατὸν εἶναι διαιρεῖν,

καὶ δὴ καὶ λόγον, ἄντε παμμήκης λεχθεὶς τὸν ἀκούσαντα εὑρετικώτερον ἀπεργάζηται, τοῦτον σπουδάζειν καὶ τῷ μήκει μηδὲν ἀγανακτεῖν, ἄντ' αὖ βραχύτερος, ὡσαύτως: ἔτι δ' αὖ πρὸς τούτοις τὸν περὶ τὰς τοιάσδε συνουσίας ψέγοντα λόγων μήκη καὶ τὰς ἐν κύκλῳ περιόδους οὐκ ἀποδεχόμενον, ὅτι χρὴ τὸν τοιοῦτον μὴ [πάνυ] ταχὺ μηδ' εὐθὺς οὕτω μεθιέναι ψέξαντα

μόνον ὡς μακρὰ τὰ λεχθέντα, ἀλλὰ καὶ προσαποφαίνειν οἴεσθαι δεῖν ὡς βραχύτερα ἂν γενόμενα τοὺς συνόντας ἀπηργάζετο διαλεκτικωτέρους καὶ τῆς τῶν ὄντων λόγῳ δηλώσεως εὑρετικωτέρους, τῶν δὲ ἄλλων καὶ πρὸς ἄλλ' ἄττα ψόγων καὶ ἐπαίνων μηδὲν φροντίζειν μηδὲ τὸ παράπαν ἀκούειν δοκεῖν τῶν τοιούτων λόγων. καὶ τούτων μὲν ἅλις, εἰ καὶ σοὶ ταύτῃ συνδοκεῖ: πρὸς δὲ δὴ τὸν πολιτικὸν

ἴωμεν πάλιν, τῆς προρρηθείσης ὑφαντικῆς αὐτῷ φέροντες τὸ παράδειγμα.
Νεώτερος Σωκράτης: καλῶς εἶπες, καὶ ποιῶμεν ἃ λέγεις.
Ξένος: οὐκοῦν ἀπό γε τῶν πολλῶν ὁ βασιλεὺς ὅσαι σύννομοι, μᾶλλον δὲ ἀπὸ πασῶν τῶν περὶ τὰς ἀγέλας διακεχώρισται: λοιπαὶ δέ, φαμέν, αἱ κατὰ πόλιν αὐτὴν τῶν τε συναιτίων καὶ τῶν αἰτίων, ἃς πρώτας ἀπ' ἀλλήλων διαιρετέον.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: οἶσθ' οὖν ὅτι χαλεπὸν αὐτὰς τεμεῖν δίχα; τὸ δ'

αἴτιον, ὡς οἶμαι, προϊοῦσιν οὐχ ἧττον ἔσται καταφανές.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκοῦν χρὴ δρᾶν οὕτως.
Ξένος: κατὰ μέλη τοίνυν αὐτὰς οἷον ἱερεῖον διαιρώμεθα, ἐπειδὴ δίχα ἀδυνατοῦμεν. δεῖ γὰρ εἰς τὸν ἐγγύτατα ὅτι μάλιστα τέμνειν ἀριθμὸν ἀεί.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς οὖν ποιῶμεν τὰ νῦν;
Ξένος: ὥσπερ ἔμπροσθεν, ὁπόσαι παρείχοντο ὄργανα περὶ τὴν ὑφαντικήν, πάσας δήπου τότε ἐτίθεμεν ὡς συναιτίους.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: καὶ νῦν δὴ ταὐτὸν μὲν τοῦτο, ἔτι δὲ μᾶλλον ἢ τόθ'

ἡμῖν ποιητέον. ὅσαι γὰρ σμικρὸν ἢ μέγα τι δημιουργοῦσι κατὰ πόλιν ὄργανον, θετέον ἁπάσας ταύτας ὡς οὔσας συναιτίους. ἄνευ γὰρ τούτων οὐκ ἄν ποτε γένοιτο πόλις οὐδὲ πολιτική, τούτων δ' αὖ βασιλικῆς ἔργον τέχνης οὐδέν που θήσομεν.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐ γάρ.
Ξένος: καὶ μὲν δὴ χαλεπὸν ἐπιχειροῦμεν δρᾶν ἀποχωρίζοντες τοῦτο ἀπὸ τῶν ἄλλων τὸ γένος: ὅτι γὰρ οὖν τῶν ὄντων ἔστιν ὡς ἑνός γέ τινος ὄργανον εἰπόντα δοκεῖν εἰρηκέναι

τι πιθανόν. ὅμως δὲ ἕτερον αὖ τῶν ἐν πόλει κτημάτων εἴπωμεν τόδε.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: ὡς οὐκ ἔστι ταύτην τὴν δύναμιν ἔχον. οὐ γὰρ ἐπὶ γενέσεως αἰτίᾳ πήγνυται, καθάπερ ὄργανον, ἀλλ' ἕνεκα τοῦ δημιουργηθέντος σωτηρίας.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: τοῦτο ὃ δὴ ξηροῖς καὶ ὑγροῖς καὶ ἐμπύροις καὶ ἀπύροις παντοδαπὸν εἶδος ἐργασθὲν ἀγγεῖον [ὃ δὴ] μιᾷ κλήσει προσφθεγγόμεθα, καὶ μάλα γε συχνὸν εἶδος καὶ τῇ ζητουμένῃ

γε, ὡς οἶμαι, προσῆκον οὐδὲν ἀτεχνῶς ἐπιστήμῃ.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ οὔ;
Ξένος: τούτων δὴ τρίτον ἕτερον εἶδος κτημάτων πάμπολυ κατοπτέον πεζὸν καὶ ἔνυδρον καὶ πολυπλανὲς καὶ ἀπλανὲς καὶ τίμιον καὶ ἄτιμον, ἓν δὲ ὄνομα ἔχον, διότι πᾶν ἕνεκά τινος ἐφέδρας ἐστί, θᾶκος ἀεί τινι γιγνόμενον.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: ὄχημα αὐτό που λέγομεν, οὐ πάνυ πολιτικῆς ἔργον, ἀλλὰ μᾶλλον πολὺ τεκτονικῆς καὶ κεραμικῆς καὶ χαλκοτυπικῆς.
Νεώτερος Σωκράτης: μανθάνω.

Ξένος: τί δὲ τέταρτον; ἆρ' ἕτερον εἶναι τούτων λεκτέον, ἐν ᾧ τὰ πλεῖστά ἐστι τῶν πάλαι ῥηθέντων, ἐσθής τε σύμπασα καὶ τῶν ὅπλων τὸ πολὺ καὶ τείχη πάντα θ' ὅσα γήινα περιβλήματα καὶ λίθινα, καὶ μυρία ἕτερα; προβολῆς δὲ ἕνεκα συμπάντων αὐτῶν εἰργασμένων δικαιότατ' ἂν ὅλον προσαγορεύοιτο πρόβλημα, καὶ πολλῷ μᾶλλον τέχνης οἰκοδομικῆς ἔργον καὶ ὑφαντικῆς τὸ πλεῖστον νομίζοιτ' ἂν ὀρθότερον ἢ πολιτικῆς.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.

Ξένος: πέμπτον δὲ ἆρ' ἂν ἐθέλοιμεν τὸ περὶ τὸν κόσμον καὶ γραφικὴν θεῖναι καὶ ὅσα ταύτῃ προσχρώμενα καὶ μουσικῇ μιμήματα τελεῖται, πρὸς τὰς ἡδονὰς μόνον ἡμῶν ἀπειργασμένα, δικαίως δ' ἂν ὀνόματι περιληφθέντα ἑνί;
Νεώτερος Σωκράτης: ποίῳ;
Ξένος: παίγνιόν πού τι λέγεται.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: τοῦτο τοίνυν τούτοις ἓν ὄνομα ἅπασι πρέψει προσαγορευθέν: οὐ γὰρ σπουδῆς οὐδὲν αὐτῶν χάριν, ἀλλὰ παιδιᾶς ἕνεκα πάντα δρᾶται.

Νεώτερος Σωκράτης: καὶ τοῦτο σχεδόν τι μανθάνω.
Ξένος: τὸ δὲ πᾶσιν τούτοις σώματα παρέχον, ἐξ ὧν καὶ ἐν οἷς δημιουργοῦσιν ὁπόσαι τῶν τεχνῶν νῦν εἴρηνται, παντοδαπὸν εἶδος πολλῶν ἑτέρων τεχνῶν ἔκγονον ὄν, ἆρ' οὐχ ἕκτον θήσομεν;
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον δὴ λέγεις;
Ξένος: χρυσόν τε καὶ ἄργυρον καὶ πάνθ' ὁπόσα μεταλλεύεται καὶ ὅσα δρυοτομικὴ καὶ κουρὰ σύμπασα τέμνουσα παρέχει τεκτονικῇ καὶ πλεκτικῇ: καὶ ἔτι φλοιστικὴ φυτῶν

τε καὶ ἐμψύχων δέρματα σωμάτων περιαιροῦσα σκυτοτομική, καὶ ὅσαι περὶ τὰ τοιαῦτά εἰσιν τέχναι, καὶ φελλῶν καὶ βύβλων καὶ δεσμῶν ἐργαστικαὶ παρέσχον δημιουργεῖν σύνθετα ἐκ μὴ συντιθεμένων εἴδη γενῶν. ἓν δὲ αὐτὸ προσαγορεύομεν πᾶν τὸ πρωτογενὲς ἀνθρώποις κτῆμα καὶ ἀσύνθετον καὶ βασιλικῆς ἐπιστήμης οὐδαμῶς ἔργον ὄν.
Νεώτερος Σωκράτης: καλῶς.
Ξένος: τὴν δὴ τῆς τροφῆς κτῆσιν, καὶ ὅσα εἰς τὸ σῶμα συγκαταμειγνύμενα ἑαυτῶν μέρεσι μέρη σώματος εἰς τὸ

θεραπεῦσαί τινα δύναμιν εἴληχε, λεκτέον ἕβδομον ὀνομάσαντας αὐτὸ σύμπαν ἡμῶν εἶναι τροφόν, εἰ μή τι κάλλιον ἔχομεν ἄλλο θέσθαι: γεωργικῇ δὲ καὶ θηρευτικῇ καὶ γυμναστικῇ καὶ ἰατρικῇ καὶ μαγειρικῇ πᾶν ὑποτιθέντες ὀρθότερον ἀποδώσομεν ἢ τῇ πολιτικῇ.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ οὔ;
Ξένος: σχεδὸν τοίνυν ὅσα ἔχεται κτήσεως, πλὴν τῶν ἡμέρων ζῴων, ἐν τούτοις ἑπτὰ οἶμαι γένεσιν εἰρῆσθαι. σκόπει δέ: ἦν γὰρ δικαιότατα μὲν ἂν τεθὲν κατ' ἀρχὰς τὸ

πρωτογενὲς εἶδος, μετὰ δὲ τοῦτο ὄργανον, ἀγγεῖον, ὄχημα, πρόβλημα, παίγνιον, θρέμμα. <ἃ> παραλείπομεν δέ, εἴ τι μὴ μέγα λέληθεν, εἴς τι τούτων δυνατὸν ἁρμόττειν, οἷον ἡ τοῦ νομίσματος ἰδέα καὶ σφραγίδων καὶ παντὸς χαρακτῆρος. γένος τε γὰρ ἐν αὑτοῖς ταῦτα οὐδὲν ἔχει μέγα σύννομον, ἀλλὰ τὰ μὲν εἰς κόσμον, τὰ δὲ εἰς ὄργανα βίᾳ μέν, ὅμως δὲ πάντως ἑλκόμενα συμφωνήσει. τὰ δὲ περὶ ζῴων κτῆσιν τῶν ἡμέρων, πλὴν δούλων, ἡ

πρότερον ἀγελαιοτροφικὴ διαμερισθεῖσα πάντ' εἰληφυῖα ἀναφανεῖται.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: τὸ δὲ δὴ δούλων καὶ πάντων ὑπηρετῶν λοιπόν, ἐν οἷς που καὶ μαντεύομαι τοὺς περὶ αὐτὸ τὸ πλέγμα ἀμφισβητοῦντας τῷ βασιλεῖ καταφανεῖς γενήσεσθαι, καθάπερ τοῖς ὑφάνταις τότε τοὺς περὶ τὸ νήθειν τε καὶ ξαίνειν καὶ ὅσα ἄλλα εἴπομεν. οἱ δὲ ἄλλοι πάντες, ὡς συναίτιοι λεχθέντες, ἅμα τοῖς ἔργοις τοῖς νυνδὴ ῥηθεῖσιν ἀνήλωνται καὶ ἀπεχωρίσθησαν

ἀπὸ βασιλικῆς τε καὶ πολιτικῆς πράξεως.
Νεώτερος Σωκράτης: ἐοίκασι γοῦν.
Ξένος: ἴθι δὴ σκεψώμεθα τοὺς λοιποὺς προσελθόντες ἐγγύθεν, ἵνα αὐτοὺς εἰδῶμεν βεβαιότερον.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκοῦν χρή.
Ξένος: τοὺς μὲν δὴ μεγίστους ὑπηρέτας, ὡς ἐνθένδε ἰδεῖν, τοὐναντίον ἔχοντας εὑρίσκομεν οἷς ὑπωπτεύσαμεν ἐπιτήδευμα καὶ πάθος.
Νεώτερος Σωκράτης: τίνας;
Ξένος: τοὺς ὠνητούς τε καὶ τῷ τρόπῳ τούτῳ κτητούς: οὓς

ἀναμφισβητήτως δούλους ἔχομεν εἰπεῖν; ἥκιστα βασιλικῆς μεταποιουμένους τέχνης.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: τί δέ; τῶν ἐλευθέρων ὅσοι τοῖς νυνδὴ ῥηθεῖσιν εἰς ὑπηρετικὴν ἑκόντες αὑτοὺς τάττουσι, τά τε γεωργίας καὶ τὰ τῶν ἄλλων τεχνῶν ἔργα διακομίζοντες ἐπ' ἀλλήλους καὶ ἀνισοῦντες, οἱ μὲν κατ' ἀγοράς, οἱ δὲ πόλιν ἐκ πόλεως ἀλλάττοντες κατὰ θάλατταν καὶ πεζῇ, νόμισμά τε πρὸς τὰ ἄλλα καὶ αὐτὸ πρὸς αὑτὸ διαμείβοντες, οὓς ἀργυραμοιβούς τε

καὶ ἐμπόρους καὶ ναυκλήρους καὶ καπήλους ἐπωνομάκαμεν, μῶν τῆς πολιτικῆς ἀμφισβητήσουσί τι;
Νεώτερος Σωκράτης: τάχ' ἂν ἴσως τῆς γε τῶν ἐμπορευτικῶν.
Ξένος: ἀλλ' οὐ μὴν οὕς γε ὁρῶμεν μισθωτοὺς καὶ θῆτας πᾶσιν ἑτοιμότατα ὑπηρετοῦντας, μή ποτε βασιλικῆς μεταποιουμένους εὕρωμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γάρ;
Ξένος: τί δὲ ἄρα τοὺς τὰ τοιάδε διακονοῦντας ἡμῖν ἑκάστοτε;
Νεώτερος Σωκράτης: τὰ ποῖα εἶπες καὶ τίνας;

Ξένος: ὧν τὸ κηρυκικὸν ἔθνος, ὅσοι τε περὶ γράμματα σοφοὶ γίγνονται πολλάκις ὑπηρετήσαντες, καὶ πόλλ' ἄττα ἕτερα περὶ τὰς ἀρχὰς διαπονεῖσθαί τινες ἕτεροι πάνδεινοι, τί τούτους αὖ λέξομεν;
Νεώτερος Σωκράτης: ὅπερ εἶπες νῦν, ὑπηρέτας, ἀλλ' οὐκ αὐτοὺς ἐν ταῖς πόλεσιν ἄρχοντας.
Ξένος: ἀλλὰ οὐ μὴν οἶμαί γε ἐνύπνιον ἰδὼν εἶπον ταύτῃ πῃ φανήσεσθαι τοὺς διαφερόντως ἀμφισβητοῦντας τῆς πολιτικῆς. καίτοι σφόδρα γε ἄτοπον ἂν εἶναι δόξειε τὸ ζητεῖν

τούτους ἐν ὑπηρετικῇ μοίρᾳ τινί.
Νεώτερος Σωκράτης: κομιδῇ μὲν οὖν.
Ξένος: ἔτι δὴ προσμείξωμεν ἐγγύτερον ἐπὶ τοὺς μήπω βεβασανισμένους. εἰσὶ δὲ οἵ τε περὶ μαντικὴν ἔχοντές τινος ἐπιστήμης διακόνου μόριον: ἑρμηνευταὶ γάρ που νομίζονται παρὰ θεῶν ἀνθρώποις.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: καὶ μὴν καὶ τὸ τῶν ἱερέων αὖ γένος, ὡς τὸ νόμιμόν φησι, παρὰ μὲν ἡμῶν δωρεὰς θεοῖς διὰ θυσιῶν ἐπιστῆμόν

ἐστι κατὰ νοῦν ἐκείνοις δωρεῖσθαι, παρὰ δὲ ἐκείνων ἡμῖν εὐχαῖς κτῆσιν ἀγαθῶν αἰτήσασθαι: ταῦτα δὲ διακόνου τέχνης ἐστί που μόρια ἀμφότερα.
Νεώτερος Σωκράτης: φαίνεται γοῦν.
Ξένος: ἤδη τοίνυν μοι δοκοῦμεν οἷόν γέ τινος ἴχνους ἐφ' ὃ πορευόμεθα προσάπτεσθαι. τὸ γὰρ δὴ τῶν ἱερέων σχῆμα καὶ τὸ τῶν μάντεων εὖ μάλα φρονήματος πληροῦται καὶ δόξαν σεμνὴν λαμβάνει διὰ τὸ μέγεθος τῶν ἐγχειρημάτων, ὥστε περὶ μὲν Αἴγυπτον οὐδ' ἔξεστι βασιλέα χωρὶς ἱερατικῆς

ἄρχειν, ἀλλ' ἐὰν ἄρα καὶ τύχῃ πρότερον ἐξ ἄλλου γένους βιασάμενος, ὕστερον ἀναγκαῖον εἰς τοῦτο εἰστελεῖσθαι αὐτὸν τὸ γένος: ἔτι δὲ καὶ τῶν Ἑλλήνων πολλαχοῦ ταῖς μεγίσταις ἀρχαῖς τὰ μέγιστα τῶν περὶ τὰ τοιαῦτα θύματα εὕροι τις ἂν προσταττόμενα θύειν. καὶ δὴ καὶ παρ' ὑμῖν οὐχ ἥκιστα δῆλον ὃ λέγω: τῷ γὰρ λαχόντι βασιλεῖ φασιν τῇδε τὰ σεμνότατα καὶ μάλιστα πάτρια τῶν ἀρχαίων θυσιῶν ἀποδεδόσθαι.
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ πάνυ γε.

Ξένος: τούτους τε τοίνυν τοὺς κληρωτοὺς βασιλέας ἅμα καὶ ἱερέας, καὶ ὑπηρέτας αὐτῶν καί τινα ἕτερον πάμπολυν ὄχλον σκεπτέον, ὃς ἄρτι κατάδηλος νῦν ἡμῖν γέγονεν ἀποχωρισθέντων τῶν ἔμπροσθεν.
Νεώτερος Σωκράτης: τίνας δ' αὐτοὺς καὶ λέγεις;
Ξένος: καὶ μάλα τινὰς ἀτόπους.
Νεώτερος Σωκράτης: τί δή;
Ξένος: πάμφυλόν τι γένος αὐτῶν, ὥς γε ἄρτι σκοπουμένῳ φαίνεται. πολλοὶ μὲν γὰρ λέουσι τῶν ἀνδρῶν εἴξασι καὶ Κενταύροις

καὶ τοιούτοισιν ἑτέροις, πάμπολλοι δὲ Σατύροις καὶ τοῖς ἀσθενέσι καὶ πολυτρόποις θηρίοις: ταχὺ δὲ μεταλλάττουσι τάς τε ἰδέας καὶ τὴν δύναμιν εἰς ἀλλήλους. καὶ μέντοι μοι νῦν, ὦ Σώκρατες, ἄρτι δοκῶ κατανενοηκέναι τοὺς ἄνδρας.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγοις ἄν: ἔοικας γὰρ ἄτοπόν τι καθορᾶν.
Ξένος: ναί: τὸ γὰρ ἄτοπον ἐξ ἀγνοίας πᾶσι συμβαίνει. καὶ γὰρ δὴ καὶ νῦν αὐτὸς τοῦτ' ἔπαθον: ἐξαίφνης ἠμφεγνόησα

κατιδὼν τὸν περὶ τὰ τῶν πόλεων πράγματα χορόν.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖον;
Ξένος: τὸν πάντων τῶν σοφιστῶν μέγιστον γόητα καὶ ταύτης τῆς τέχνης ἐμπειρότατον: ὃν ἀπὸ τῶν ὄντως ὄντων πολιτικῶν καὶ βασιλικῶν καίπερ παγχάλεπον ὄντα ἀφαιρεῖν ἀφαιρετέον, εἰ μέλλομεν ἰδεῖν ἐναργῶς τὸ ζητούμενον.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀλλὰ μὴν τοῦτό γε οὐκ ἀνετέον.
Ξένος: οὔκουν δὴ κατά γε τὴν ἐμήν. καί μοι φράζε τόδε.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;

Ξένος: ἆρ' οὐ μοναρχία τῶν πολιτικῶν ἡμῖν ἀρχῶν ἐστι μία;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: καὶ μετὰ μοναρχίαν εἴποι τις ἂν οἶμαι τὴν ὑπὸ τῶν ὀλίγων δυναστείαν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: τρίτον δὲ σχῆμα πολιτείας οὐχ ἡ τοῦ πλήθους ἀρχή, δημοκρατία τοὔνομα κληθεῖσα;
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ πάνυ γε.
Ξένος: τρεῖς δ' οὖσαι μῶν οὐ πέντε τρόπον τινὰ γίγνονται, δύ' ἐξ ἑαυτῶν ἄλλα πρὸς αὑταῖς ὀνόματα τίκτουσαι;
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖα δή;

Ξένος: πρὸς τὸ βίαιόν που καὶ ἑκούσιον ἀποσκοποῦντες νῦν καὶ πενίαν καὶ πλοῦτον καὶ νόμον καὶ ἀνομίαν ἐν αὐταῖς γιγνόμενα διπλῆν ἑκατέραν τοῖν δυοῖν διαιροῦντες μοναρχίαν μὲν προσαγορεύουσιν ὡς δύο παρεχομένην εἴδη δυοῖν ὀνόμασι, τυραννίδι, τὸ δὲ βασιλικῇ.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: τὴν δὲ ὑπ' ὀλίγων γε ἑκάστοτε κρατηθεῖσαν πόλιν ἀριστοκρατίᾳ καὶ ὀλιγαρχίᾳ.
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ πάνυ γε.
Ξένος: δημοκρατίας γε μήν, ἐάντ' οὖν βιαίως ἐάντε ἑκουσίως

τῶν τὰς οὐσίας ἐχόντων τὸ πλῆθος ἄρχῃ, καὶ ἐάντε τοὺς νόμους ἀκριβῶς φυλάττον ἐάντε μή, πάντως τοὔνομα οὐδεὶς αὐτῆς εἴωθε μεταλλάττειν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθῆ.
Ξένος: τί οὖν; οἰόμεθά τινα τούτων τῶν πολιτειῶν ὀρθὴν εἶναι τούτοις τοῖς ὅροις ὁρισθεῖσαν, ἑνὶ καὶ ὀλίγοις καὶ πολλοῖς, καὶ πλούτῳ καὶ πενίᾳ, καὶ τῷ βιαίῳ καὶ ἑκουσίῳ, καὶ μετὰ γραμμάτων καὶ ἄνευ νόμων συμβαίνουσαν γίγνεσθαι;
Νεώτερος Σωκράτης: τί γὰρ δὴ καὶ κωλύει;

Ξένος: σκόπει δὴ σαφέστερον τῇδε ἑπόμενος.
Νεώτερος Σωκράτης: πῇ;
Ξένος: τῷ ῥηθέντι κατὰ πρώτας πότερον ἐμμενοῦμεν ἢ διαφωνήσομεν;
Νεώτερος Σωκράτης: τῷ δὴ ποίῳ λέγεις;
Ξένος: τὴν βασιλικὴν ἀρχὴν τῶν ἐπιστημῶν εἶναί τινα ἔφαμεν, οἶμαι.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: καὶ τούτων γε οὐχ ἁπασῶν, ἀλλὰ κριτικὴν δήπου τινὰ καὶ ἐπιστατικὴν ἐκ τῶν ἄλλων προειλόμεθα.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: κἀκ τῆς ἐπιστατικῆς τὴν μὲν ἐπ' ἀψύχοις ἔργοις,

τὴν δ' ἐπὶ ζῴοις: καὶ κατὰ τοῦτον δὴ τὸν τρόπον μερίζοντες δεῦρ' ἀεὶ προεληλύθαμεν, ἐπιστήμης οὐκ ἐπιλανθανόμενοι, τὸ δ' ἥτις οὐχ ἱκανῶς πω δυνάμενοι διακριβώσασθαι.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγεις ὀρθῶς.
Ξένος: τοῦτ' αὐτὸ τοίνυν ἆρ' ἐννοοῦμεν, ὅτι τὸν ὅρον οὐκ ὀλίγους οὐδὲ πολλούς, οὐδὲ τὸ ἑκούσιον οὐδὲ τὸ ἀκούσιον, οὐδὲ πενίαν οὐδὲ πλοῦτον γίγνεσθαι περὶ αὐτῶν χρεών, ἀλλά τινα ἐπιστήμην, εἴπερ ἀκολουθήσομεν τοῖς πρόσθεν;

Νεώτερος Σωκράτης: ἀλλὰ μὴν τοῦτό γε ἀδύνατον μὴ ποιεῖν.
Ξένος: ἐξ ἀνάγκης δὴ νῦν τοῦτο οὕτω σκεπτέον, ἐν τίνι ποτὲ τούτων ἐπιστήμη συμβαίνει γίγνεσθαι περὶ ἀνθρώπων ἀρχῆς, σχεδὸν τῆς χαλεπωτάτης καὶ μεγίστης κτήσασθαι. δεῖ γὰρ ἰδεῖν αὐτήν, ἵνα θεασώμεθα τίνας ἀφαιρετέον ἀπὸ τοῦ φρονίμου βασιλέως, οἳ προσποιοῦνται μὲν εἶναι πολιτικοὶ καὶ πείθουσι πολλούς, εἰσὶ δὲ οὐδαμῶς.
Νεώτερος Σωκράτης: δεῖ γὰρ δὴ ποιεῖν τοῦτο, ὡς ὁ λόγος ἡμῖν προείρηκεν.

Ξένος: μῶν οὖν δοκεῖ πλῆθός γε ἐν πόλει ταύτην τὴν ἐπιστήμην δυνατὸν εἶναι κτήσασθαι;
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ πῶς;
Ξένος: ἀλλ' ἆρα ἐν χιλιάνδρῳ πόλει δυνατὸν ἑκατόν τινας ἢ καὶ πεντήκοντα αὐτὴν ἱκανῶς κτήσασθαι;
Νεώτερος Σωκράτης: ῥᾴστη μεντἂν οὕτω γ' εἴη πασῶν τῶν τεχνῶν: ἴσμεν γὰρ ὅτι χιλίων ἀνδρῶν ἄκροι πεττευταὶ τοσοῦτοι πρὸς τοὺς ἐν τοῖς ἄλλοις Ἕλλησιν οὐκ ἂν γένοιντό ποτε, μή τι δὴ βασιλῆς γε. δεῖ γὰρ δὴ τόν γε τὴν βασιλικὴν ἔχοντα ἐπιστήμην, ἄν τ' ἄρχῃ καὶ ἐὰν μή, κατὰ τὸν ἔμπροσθε

λόγον ὅμως βασιλικὸν προσαγορεύεσθαι.
Ξένος: καλῶς ἀπεμνημόνευσας. ἑπόμενον δὲ οἶμαι τούτῳ τὴν μὲν ὀρθὴν ἀρχὴν περὶ ἕνα τινὰ καὶ δύο καὶ παντάπασιν ὀλίγους δεῖ ζητεῖν, ὅταν ὀρθὴ γίγνηται.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: τούτους δέ γε, ἐάντε ἑκόντων ἄντ' ἀκόντων ἄρχωσιν, ἐάντε κατὰ γράμματα ἐάντε ἄνευ γραμμάτων, καὶ ἐὰν πλουτοῦντες ἢ πενόμενοι, νομιστέον, ὥσπερ νῦν ἡγούμεθα, κατὰ τέχνην ἡντινοῦν ἀρχὴν ἄρχοντας. τοὺς ἰατροὺς

δὲ οὐχ ἥκιστα νενομίκαμεν, ἐάντε ἑκόντας ἐάντε ἄκοντας ἡμᾶς ἰῶνται, τέμνοντες ἢ κάοντες ἤ τινα ἄλλην ἀλγηδόνα προσάπτοντες, καὶ ἐὰν κατὰ γράμματα ἢ χωρὶς γραμμάτων, καὶ ἐὰν πένητες ὄντες ἢ πλούσιοι, πάντως οὐδὲν ἧττον ἰατρούς φαμεν, ἕωσπερ ἂν ἐπιστατοῦντες τέχνῃ, καθαίροντες εἴτε ἄλλως ἰσχναίνοντες εἴτε καὶ αὐξάνοντες, ἂν μόνον ἐπ' ἀγαθῷ τῷ τῶν σωμάτων, βελτίω ποιοῦντες ἐκ χειρόνων,

σῴζωσιν οἱ θεραπεύοντες ἕκαστοι τὰ θεραπευόμενα: ταύτῃ θήσομεν, ὡς οἶμαι, καὶ οὐκ ἄλλῃ, τοῦτον ὅρον ὀρθὸν εἶναι μόνον ἰατρικῆς καὶ ἄλλης ἡστινοσοῦν ἀρχῆς.
Νεώτερος Σωκράτης: κομιδῇ μὲν οὖν.
Ξένος: ἀναγκαῖον δὴ καὶ πολιτειῶν, ὡς ἔοικε, ταύτην ὀρθὴν διαφερόντως εἶναι καὶ μόνην πολιτείαν, ἐν ᾗ τις ἂν εὑρίσκοι τοὺς ἄρχοντας ἀληθῶς ἐπιστήμονας καὶ οὐ δοκοῦντας μόνον, ἐάντε κατὰ νόμους ἐάντε ἄνευ νόμων ἄρχωσι, καὶ ἑκόντων ἢ

ἀκόντων, καὶ πενόμενοι ἢ πλουτοῦντες, τούτων ὑπολογιστέον οὐδὲν οὐδαμῶς εἶναι κατ' οὐδεμίαν ὀρθότητα.
Νεώτερος Σωκράτης: καλῶς.
Ξένος: καὶ ἐάντε γε ἀποκτεινύντες τινὰς ἢ καὶ ἐκβάλλοντες καθαίρωσιν ἐπ' ἀγαθῷ τὴν πόλιν, εἴτε καὶ ἀποικίας οἷον σμήνη μελιττῶν ἐκπέμποντές ποι σμικροτέραν ποιῶσιν, ἤ τινας ἐπεισαγόμενοί ποθεν ἄλλους ἔξωθεν πολίτας ποιοῦντες αὐτὴν αὔξωσιν, ἕωσπερ ἂν ἐπιστήμῃ καὶ τῷ δικαίῳ προσχρώμενοι σῴζοντες ἐκ χείρονος βελτίω ποιῶσι κατὰ δύναμιν,

ταύτην τότε καὶ κατὰ τοὺς τοιούτους ὅρους ἡμῖν μόνην ὀρθὴν πολιτείαν εἶναι ῥητέον: ὅσας δ' ἄλλας λέγομεν, οὐ γνησίας οὐδ' ὄντως οὔσας λεκτέον, ἀλλὰ μεμιμημένας ταύτην, ἃς μὲν ὡς εὐνόμους λέγομεν, ἐπὶ τὰ καλλίω, τὰς δὲ ἄλλας ἐπὶ τὰ αἰσχίονα [μεμιμῆσθαι].
Νεώτερος Σωκράτης: τὰ μὲν ἄλλα, ὦ ξένε, μετρίως ἔοικεν εἰρῆσθαι: τὸ δὲ καὶ ἄνευ νόμων δεῖν ἄρχειν χαλεπώτερον ἀκούειν ἐρρήθη.
Ξένος: μικρόν γε ἔφθης με ἐρόμενος, ὦ Σώκρατες. ἔμελλον

γάρ σε διερωτήσειν ταῦτα πότερον ἀποδέχῃ πάντα, ἤ τι καὶ δυσχεραίνεις τῶν λεχθέντων: νῦν δ' ἤδη φανερὸν ὅτι τοῦτο βουλησόμεθα τὸ περὶ τῆς τῶν ἄνευ νόμων ἀρχόντων ὀρθότητος διελθεῖν ἡμᾶς.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ οὔ;
Ξένος: τρόπον τινὰ μέντοι δῆλον ὅτι τῆς βασιλικῆς ἐστιν ἡ νομοθετική: τὸ δ' ἄριστον οὐ τοὺς νόμους ἐστὶν ἰσχύειν ἀλλ' ἄνδρα τὸν μετὰ φρονήσεως βασιλικόν. οἶσθ' ὅπῃ;
Νεώτερος Σωκράτης: πῇ δὴ λέγεις;
Ξένος: ὅτι νόμος οὐκ ἄν ποτε δύναιτο τό τε ἄριστον καὶ

τὸ δικαιότατον ἀκριβῶς πᾶσιν ἅμα περιλαβὼν τὸ βέλτιστον ἐπιτάττειν: αἱ γὰρ ἀνομοιότητες τῶν τε ἀνθρώπων καὶ τῶν πράξεων καὶ τὸ μηδέποτε μηδὲν ὡς ἔπος εἰπεῖν ἡσυχίαν ἄγειν τῶν ἀνθρωπίνων οὐδὲν ἐῶσιν ἁπλοῦν ἐν οὐδενὶ περὶ ἁπάντων καὶ ἐπὶ πάντα τὸν χρόνον ἀποφαίνεσθαι τέχνην οὐδ' ἡντινοῦν. ταῦτα δὴ συγχωροῦμέν που;
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: τὸν δέ γε νόμον ὁρῶμεν σχεδὸν ἐπ' αὐτὸ τοῦτο

συντείνοντα, ὥσπερ τινὰ ἄνθρωπον αὐθάδη καὶ ἀμαθῆ καὶ μηδένα μηδὲν ἐῶντα ποιεῖν παρὰ τὴν ἑαυτοῦ τάξιν, μηδ' ἐπερωτᾶν μηδένα, μηδ' ἄν τι νέον ἄρα τῳ συμβαίνῃ βέλτιον παρὰ τὸν λόγον ὃν αὐτὸς ἐπέταξεν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθῆ: ποιεῖ γὰρ ἀτεχνῶς καθάπερ εἴρηκας νῦν ὁ νόμος ἡμῖν ἑκάστοις.
Ξένος: οὐκοῦν ἀδύνατον εὖ ἔχειν πρὸς τὰ μηδέποτε ἁπλᾶ τὸ διὰ παντὸς γιγνόμενον ἁπλοῦν;
Νεώτερος Σωκράτης: κινδυνεύει.
Ξένος: διὰ τί δή ποτ' οὖν ἀναγκαῖον νομοθετεῖν, ἐπειδήπερ

οὐκ ὀρθότατον ὁ νόμος; ἀνευρετέον τούτου τὴν αἰτίαν.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: οὐκοῦν καὶ παρ' ὑμῖν εἰσί τινες οἷαι καὶ ἐν ἄλλαις πόλεσιν ἁθρόων ἀνθρώπων ἀσκήσεις, εἴτε πρὸς δρόμον εἴτε πρὸς ἄλλο τι, φιλονικίας ἕνεκα;
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ πάνυ γε πολλαί.
Ξένος: φέρε νῦν ἀναλάβωμεν πάλιν μνήμῃ τὰς τῶν τέχνῃ γυμναζόντων ἐπιτάξεις ἐν ταῖς τοιαύταις ἀρχαῖς.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;
Ξένος: ὅτι λεπτουργεῖν οὐκ ἐγχωρεῖν ἡγοῦνται καθ' ἕνα ἕκαστον, τῷ σώματι τὸ προσῆκον ἑκάστῳ προστάττοντες,

ἀλλὰ παχύτερον οἴονται δεῖν ὡς ἐπὶ τὸ πολὺ καὶ ἐπὶ πολλοὺς τὴν τοῦ λυσιτελοῦντος τοῖς σώμασι ποιεῖσθαι τάξιν.
Νεώτερος Σωκράτης: καλῶς.
Ξένος: διὸ δή γε καὶ ἴσους πόνους νῦν διδόντες ἁθρόοις ἅμα μὲν ἐξορμῶσιν, ἅμα δὲ καὶ καταπαύουσι δρόμου καὶ πάλης καὶ πάντων τῶν κατὰ τὰ σώματα πόνων.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔστι ταῦτα.
Ξένος: καὶ τὸν νομοθέτην τοίνυν ἡγώμεθα, τὸν ταῖσιν ἀγέλαις ἐπιστατήσοντα τοῦ δικαίου πέρι καὶ τῶν πρὸς ἀλλήλους

συμβολαίων, μή ποθ' ἱκανὸν γενήσεσθαι πᾶσιν ἁθρόοις προστάττοντα ἀκριβῶς ἑνὶ ἑκάστῳ τὸ προσῆκον ἀποδιδόναι.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ γοῦν εἰκός.
Ξένος: ἀλλὰ τὸ τοῖς πολλοῖς γε οἶμαι καὶ ὡς ἐπὶ τὸ πολὺ καί πως οὑτωσὶ παχυτέρως ἑκάστοις τὸν νόμον θήσει, καὶ ἐν γράμμασιν ἀποδιδοὺς καὶ ἐν ἀγραμμάτοις, πατρίοις δὲ ἔθεσι νομοθετῶν.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: ὀρθῶς μέντοι. πῶς γὰρ ἄν τις ἱκανὸς γένοιτ' ἄν

ποτε, ὦ Σώκρατες, ὥστε διὰ βίου ἀεὶ παρακαθήμενος ἑκάστῳ δι' ἀκριβείας προστάττειν τὸ προσῆκον; ἐπεὶ τοῦτ' ἂν δυνατὸς ὤν, ὡς οἶμαι, τῶν τὴν βασιλικὴν ὁστισοῦν ὄντως ἐπιστήμην εἰληφότων σχολῇ ποτ' ἂν ἑαυτῷ θεῖτ' ἐμποδίσματα γράφων τοὺς λεχθέντας τούτους νόμους.
Νεώτερος Σωκράτης: ἐκ τῶν νῦν γοῦν, ὦ ξένε, εἰρημένων.
Ξένος: μᾶλλον δέ γε, ὦ βέλτιστε, ἐκ τῶν μελλόντων ῥηθήσεσθαι.
Νεώτερος Σωκράτης: τίνων δή;
Ξένος: τῶν τοιῶνδε. εἴπωμεν γὰρ δὴ πρός γε ἡμᾶς αὐτοὺς

ἰατρὸν μέλλοντα ἢ καί τινα γυμναστικὸν ἀποδημεῖν καὶ ἀπέσεσθαι τῶν θεραπευομένων συχνόν, ὡς οἴοιτο, χρόνον, μὴ μνημονεύσειν οἰηθέντα τὰ προσταχθέντα τοὺς γυμναζομένους ἢ τοὺς κάμνοντας, ὑπομνήματα γράφειν ἂν ἐθέλειν αὐτοῖς, ἢ πῶς;
Νεώτερος Σωκράτης: οὕτως.
Ξένος: τί δ' εἰ παρὰ δόξαν ἐλάττω χρόνον ἀποδημήσας ἔλθοι πάλιν; ἆρ' οὐκ ἂν παρ' ἐκεῖνα τὰ γράμματα τολμήσειεν ἄλλ' ὑποθέσθαι, συμβαινόντων ἄλλων βελτιόνων τοῖς κάμνουσι

διὰ πνεύματα ἤ τι καὶ ἄλλο παρὰ τὴν ἐλπίδα τῶν ἐκ Διὸς ἑτέρως πως τῶν εἰωθότων γενόμενα, καρτερῶν δ' ἂν ἡγοῖτο δεῖν μὴ ἐκβαίνειν τἀρχαῖά ποτε νομοθετηθέντα μήτε αὐτὸν προστάττοντα ἄλλα μήτε τὸν κάμνοντα ἕτερα τολμῶντα παρὰ τὰ γραφέντα δρᾶν, ὡς ταῦτα ὄντα ἰατρικὰ καὶ ὑγιεινά, τὰ δὲ ἑτέρως γιγνόμενα νοσώδη τε καὶ οὐκ ἔντεχνα: ἢ πᾶν τὸ τοιοῦτον ἔν γε ἐπιστήμῃ συμβαῖνον καὶ

ἀληθεῖ τέχνῃ περὶ ἅπαντα παντάπασι γέλως ἂν ὁ μέγιστος γίγνοιτο τῶν τοιούτων νομοθετημάτων;
Νεώτερος Σωκράτης: παντάπασι μὲν οὖν.
Ξένος: τῷ δὲ τὰ δίκαια δὴ καὶ ἄδικα καὶ καλὰ καὶ αἰσχρὰ καὶ ἀγαθὰ καὶ κακὰ γράψαντι καὶ ἄγραφα νομοθετήσαντι ταῖς τῶν ἀνθρώπων ἀγέλαις, ὁπόσαι κατὰ πόλιν ἐν ἑκάσταις νομεύονται κατὰ τοὺς τῶν γραψάντων νόμους, ἂν ὁ μετὰ τέχνης γράψας ἤ τις ἕτερος ὅμοιος ἀφίκηται, μὴ ἐξέστω δὴ

παρὰ ταῦτα ἕτερα προστάττειν; ἢ καὶ τοῦτο τὸ ἀπόρρημα οὐδὲν ἧττον ἂν ἐκείνου τῇ ἀληθείᾳ γελοῖον φαίνοιτο;
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: οἶσθ' οὖν ἐπὶ τῷ τοιούτῳ λόγον τὸν παρὰ τῶν πολλῶν λεγόμενον;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκ ἐννοῶ νῦν γ' οὕτως.
Ξένος: καὶ μὴν εὐπρεπής. φασὶ γὰρ δὴ δεῖν, εἴ τις γιγνώσκει παρὰ τοὺς τῶν ἔμπροσθεν βελτίους νόμους, νομοθετεῖν τὴν ἑαυτοῦ πόλιν ἕκαστον πείσαντα, ἄλλως δὲ μή.
Νεώτερος Σωκράτης: τί οὖν; οὐκ ὀρθῶς;

Ξένος: ἴσως. ἂν δ' οὖν μὴ πείθων τις βιάζηται τὸ βέλτιον, ἀπόκριναι, τί τοὔνομα τῆς βίας ἔσται; μὴ μέντοι πω, περὶ δὲ τῶν ἔμπροσθεν πρότερον.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖον δὴ λέγεις;
Ξένος: ἄν τις ἄρα μὴ πείθων τὸν ἰατρευόμενον, ἔχων δὲ ὀρθῶς τὴν τέχνην, παρὰ τὰ γεγραμμένα τὸ βέλτιον ἀναγκάζῃ δρᾶν παῖδα ἤ τινα ἄνδρα ἢ καὶ γυναῖκα, τί τοὔνομα τῆς βίας ἔσται ταύτης; ἆρ' οὐ πᾶν μᾶλλον ἢ τὸ παρὰ τὴν τέχνην λεγόμενον ἁμάρτημα τὸ νοσῶδες; καὶ πάντα ὀρθῶς

εἰπεῖν ἔστι πρότερον τῷ βιασθέντι περὶ τὸ τοιοῦτον πλὴν ὅτι νοσώδη καὶ ἄτεχνα πέπονθεν ὑπὸ τῶν βιασαμένων ἰατρῶν;
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθέστατα λέγεις.
Ξένος: τί δὲ ἡμῖν δὴ τὸ παρὰ τὴν πολιτικὴν τέχνην ἁμάρτημα λεγόμενόν ἐστιν; ἆρ' οὐ τὸ αἰσχρὸν καὶ [τὸ] κακὸν καὶ ἄδικον;
Νεώτερος Σωκράτης: παντάπασί γε.
Ξένος: τῶν δὴ βιασθέντων παρὰ τὰ γεγραμμένα καὶ πάτρια δρᾶν ἕτερα δικαιότερα καὶ ἀμείνω καὶ καλλίω τῶν ἔμπροσθεν,

φέρε, τὸν τῶν τοιούτων αὖ ψόγον περὶ τῆς τοιαύτης βίας, ἆρ', εἰ μέλλει μὴ καταγελαστότατος εἶναι πάντων, πάντ' αὐτῷ μᾶλλον λεκτέον ἑκάστοτε πλὴν ὡς αἰσχρὰ καὶ ἄδικα καὶ κακὰ πεπόνθασιν οἱ βιασθέντες ὑπὸ τῶν βιασαμένων;
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθέστατα λέγεις.
Ξένος: ἀλλ' ἆρα ἐὰν μὲν πλούσιος ὁ βιασάμενος ᾖ, δίκαια, ἂν δ' ἄρα πένης, ἄδικα τὰ βιασθέντα ἐστίν; ἢ κἂν πείσας κἂν μὴ πείσας τις, πλούσιος ἢ πένης, ἢ κατὰ γράμματα ἢ

παρὰ γράμματα, δρᾷ [μὴ σύμφορα ἢ] σύμφορα, τοῦτον δεῖ καὶ περὶ ταῦτα τὸν ὅρον εἶναι τόν γε ἀληθινώτατον ὀρθῆς πόλεως διοικήσεως, ὃν ὁ σοφὸς καὶ ἀγαθὸς ἀνὴρ διοικήσει τὸ τῶν ἀρχομένων; ὥσπερ ὁ κυβερνήτης τὸ τῆς νεὼς καὶ

ναυτῶν ἀεὶ συμφέρον παραφυλάττων, οὐ γράμματα τιθεὶς ἀλλὰ τὴν τέχνην νόμον παρεχόμενος, σῴζει τοὺς συνναύτας, οὕτω καὶ κατὰ τὸν αὐτὸν τρόπον τοῦτον παρὰ τῶν οὕτως ἄρχειν δυναμένων ὀρθὴ γίγνοιτ' ἂν πολιτεία, τὴν τῆς τέχνης ῥώμην τῶν νόμων παρεχομένων κρείττω; καὶ πάντα ποιοῦσι τοῖς ἔμφροσιν ἄρχουσιν οὐκ ἔστιν ἁμάρτημα, μέχριπερ ἂν

ἓν μέγα φυλάττωσι, τὸ μετὰ νοῦ καὶ τέχνης δικαιότατον ἀεὶ διανέμοντες τοῖς ἐν τῇ πόλει σῴζειν τε αὐτοὺς οἷοί τε ὦσιν καὶ ἀμείνους ἐκ χειρόνων ἀποτελεῖν κατὰ τὸ δυνατόν;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκ ἔστ' ἀντειπεῖν παρά γε ἃ νῦν εἴρηται.
Ξένος: καὶ μὴν πρὸς ἐκεῖνα οὐδὲ ἀντιρρητέον.
Νεώτερος Σωκράτης: τὰ ποῖα εἶπες;
Ξένος: ὡς οὐκ ἄν ποτε πλῆθος οὐδ' ὡντινωνοῦν τὴν τοιαύτην λαβὸν ἐπιστήμην οἷόν τ' ἂν γένοιτο μετὰ νοῦ διοικεῖν

πόλιν, ἀλλὰ περὶ σμικρόν τι καὶ ὀλίγον καὶ τὸ ἕν ἐστι ζητητέον τὴν μίαν ἐκείνην πολιτείαν τὴν ὀρθήν, τὰς δ' ἄλλας μιμήματα θετέον, ὥσπερ καὶ ὀλίγον πρότερον ἐρρήθη, τὰς μὲν ἐπὶ τὰ καλλίονα, τὰς δ' ἐπὶ τὰ αἰσχίω μιμουμένας ταύτην.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς τί τοῦτ' εἴρηκας; οὐδὲ γὰρ ἄρτι δῆθεν κατέμαθον τὸ περὶ τῶν μιμημάτων.
Ξένος: καὶ μὴν οὐ φαῦλόν γε, ἂν κινήσας τις τοῦτον τὸν λόγον αὐτοῦ καταβάλῃ καὶ μὴ διελθὼν ἐνδείξηται τὸ νῦν

γιγνόμενον ἁμάρτημα περὶ αὐτό.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖον δή;
Ξένος: τοιόνδε τι δεῖ γε ζητεῖν, οὐ πάνυ σύνηθες οὐδὲ ῥᾴδιον ἰδεῖν: ὅμως μὴν πειρώμεθα λαβεῖν αὐτό. φέρε γάρ: ὀρθῆς ἡμῖν μόνης οὔσης ταύτης τῆς πολιτείας ἣν εἰρήκαμεν, οἶσθ' ὅτι τὰς ἄλλας δεῖ τοῖς ταύτης συγγράμμασι χρωμένας οὕτω σῴζεσθαι, δρώσας τὸ νῦν ἐπαινούμενον, καίπερ οὐκ ὀρθότατον ὄν;
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;

Ξένος: τὸ παρὰ τοὺς νόμους μηδὲν μηδένα τολμᾶν ποιεῖν τῶν ἐν τῇ πόλει, τὸν τολμῶντα δὲ θανάτῳ ζημιοῦσθαι καὶ πᾶσι τοῖς ἐσχάτοις. καὶ τοῦτ' ἔστιν ὀρθότατα καὶ κάλλιστ' ἔχον ὡς δεύτερον, ἐπειδὰν τὸ πρῶτόν τις μεταθῇ τὸ νυνδὴ ῥηθέν: ᾧ δὲ τρόπῳ γεγονός ἐστι τοῦτο ὃ δὴ δεύτερον ἐφήσαμεν, διαπερανώμεθα. ἦ γάρ;
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: εἰς δὴ τὰς εἰκόνας ἐπανίωμεν πάλιν, αἷς ἀναγκαῖον ἀπεικάζειν ἀεὶ τοὺς βασιλικοὺς ἄρχοντας.
Νεώτερος Σωκράτης: ποίας;
Ξένος: τὸν γενναῖον κυβερνήτην καὶ τὸν ἑτέρων πολλῶν ἀντάξιον ἰατρόν. κατίδωμεν γὰρ δή τι σχῆμα ἐν τούτοις αὐτοῖς πλασάμενοι.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖόν τι;

Ξένος: τοιόνδε: οἷον εἰ πάντες περὶ αὐτῶν διανοηθεῖμεν ὅτι δεινότατα ὑπ' αὐτῶν πάσχομεν. ὃν μὲν γὰρ ἂν ἐθελήσωσιν ἡμῶν τούτων ἑκάτεροι σῴζειν, ὁμοίως δὴ σῴζουσιν, ὃν δ' ἂν λωβᾶσθαι βουληθῶσιν, λωβῶνται τέμνοντες καὶ κάοντες καὶ προστάττοντες ἀναλώματα φέρειν παρ' ἑαυτοὺς οἷον φόρους, ὧν σμικρὰ μὲν εἰς τὸν κάμνοντα καὶ οὐδὲν ἀναλίσκουσιν, τοῖς δ' ἄλλοις αὐτοί τε καὶ οἱ οἰκέται χρῶνται: καὶ

δὴ καὶ τελευτῶντες ἢ παρὰ συγγενῶν ἢ παρά τινων ἐχθρῶν τοῦ κάμνοντος χρήματα μισθὸν λαμβάνοντες ἀποκτεινύασιν. οἵ τ' αὖ κυβερνῆται μυρία ἕτερα τοιαῦτα ἐργάζονται, καταλείποντές τε ἔκ τινος ἐπιβουλῆς ἐν ταῖς ἀναγωγαῖς ἐρήμους, καὶ σφάλματα ποιοῦντες ἐν τοῖς πελάγεσιν ἐκβάλλουσιν εἰς τὴν θάλατταν, καὶ ἕτερα κακουργοῦσιν. εἰ δὴ ταῦτα διανοηθέντες βουλευσαίμεθα περὶ αὐτῶν βουλήν τινα, τούτων

τῶν τεχνῶν μηκέτι ἐπιτρέπειν ἄρχειν αὐτοκράτορι μηδετέρᾳ μήτ' οὖν δούλων μήτ' ἐλευθέρων, συλλέξαι δ' ἐκκλησίαν ἡμῶν αὐτῶν, ἢ σύμπαντα τὸν δῆμον ἢ τοὺς πλουσίους μόνον, ἐξεῖναι δὲ καὶ ἰδιωτῶν καὶ τῶν ἄλλων δημιουργῶν περί τε πλοῦ καὶ περὶ νόσων γνώμην ξυμβαλέσθαι καθ' ὅτι χρὴ τοῖς φαρμάκοις ἡμᾶς καὶ τοῖς ἰατρικοῖς ὀργάνοις πρὸς τοὺς κάμνοντας χρῆσθαι, καὶ δὴ καὶ τοῖς πλοίοις τε αὐτοῖς καὶ

τοῖς ναυτικοῖς ὀργάνοις εἰς τὴν τῶν πλοίων χρείαν καὶ περὶ τοὺς κινδύνους τούς τε πρὸς αὐτὸν τὸν πλοῦν ἀνέμων καὶ θαλάττης πέρι καὶ πρὸς τὰς τοῖς λῃσταῖς ἐντεύξεις, καὶ ἐὰν ναυμαχεῖν ἄρα δέῃ που μακροῖς πλοίοις πρὸς ἕτερα τοιαῦτα: τὰ δὲ τῷ πλήθει δόξαντα περὶ τούτων, εἴτε τινῶν ἰατρῶν καὶ κυβερνητῶν εἴτ' ἄλλων ἰδιωτῶν συμβουλευόντων, γράψαντας

ἐν κύρβεσί τισι καὶ στήλαις, τὰ δὲ καὶ ἄγραφα πάτρια θεμένους ἔθη, κατὰ ταῦτα ἤδη πάντα τὸν ἔπειτα χρόνον ναυτίλλεσθαι καὶ τὰς τῶν καμνόντων θεραπείας ποιεῖσθαι.
Νεώτερος Σωκράτης: κομιδῇ γε εἴρηκας ἄτοπα.
Ξένος: κατ' ἐνιαυτὸν δέ γε ἄρχοντας καθίστασθαι τοῦ πλήθους, εἴτε ἐκ τῶν πλουσίων εἴτε ἐκ τοῦ δήμου παντός, ὃς ἂν κληρούμενος λαγχάνῃ: τοὺς δὲ καταστάντας ἄρχοντας ἄρχειν κατὰ τὰ γράμματα κυβερνῶντας τὰς ναῦς καὶ τοὺς κάμνοντας ἰωμένους.
Νεώτερος Σωκράτης: ταῦτ' ἔτι χαλεπώτερα.
Ξένος: θεῶ δὴ καὶ τὸ μετὰ ταῦτα ἑπόμενον. ἐπειδὰν γὰρ δὴ τῶν ἀρχόντων ἑκάστοις ὁ ἐνιαυτὸς ἐξέλθῃ, δεήσει δικαστήρια καθίσαντας ἀνδρῶν, ἢ τῶν πλουσίων ἐκ προκρίσεως ἢ

σύμπαντος αὖ τοῦ δήμου τοὺς λαχόντας, εἰς τούτους εἰσάγειν τοὺς ἄρξαντας καὶ εὐθύνειν, κατηγορεῖν δὲ τὸν βουλόμενον ὡς οὐ κατὰ τὰ γράμματα τὸν ἐνιαυτὸν ἐκυβέρνησε τὰς ναῦς οὐδὲ κατὰ τὰ παλαιὰ τῶν προγόνων ἔθη: ταὐτὰ δὲ ταῦτα καὶ περὶ τῶν τοὺς κάμνοντας ἰωμένων: ὧν δ' ἂν καταψηφισθῇ τιμᾶν ὅτι χρὴ παθεῖν αὐτῶν τινας ἢ ἀποτίνειν.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκοῦν ὅ γ' ἐθέλων καὶ ἑκὼν ἐν τοῖς τοιούτοις

ἄρχειν δικαιότατ' ἂν ὁτιοῦν πάσχοι καὶ ἀποτίνοι.
Ξένος: καὶ τοίνυν ἔτι δεήσει θέσθαι νόμον ἐπὶ πᾶσι τούτοις, ἄν τις κυβερνητικὴν καὶ τὸ ναυτικὸν ἢ τὸ ὑγιεινὸν καὶ ἰατρικῆς ἀλήθειαν περὶ πνεύματά τε καὶ θερμὰ καὶ ψυχρὰ ζητῶν φαίνηται παρὰ τὰ γράμματα καὶ σοφιζόμενος ὁτιοῦν περὶ τὰ τοιαῦτα, πρῶτον μὲν μήτε ἰατρικὸν αὐτὸν μήτε κυβερνητικὸν ὀνομάζειν ἀλλὰ μετεωρολόγον, ἀδολέσχην τινὰ σοφιστήν, εἶθ' ὡς διαφθείροντα ἄλλους νεωτέρους καὶ ἀναπείθοντα

ἐπιτίθεσθαι κυβερνητικῇ καὶ ἰατρικῇ μὴ κατὰ νόμους, ἀλλ' αὐτοκράτορας ἄρχειν τῶν πλοίων καὶ τῶν νοσούντων, γραψάμενον εἰσάγειν τὸν βουλόμενον οἷς ἔξεστιν εἰς δή τι δικαστήριον: ἂν δὲ παρὰ τοὺς νόμους καὶ τὰ γεγραμμένα δόξῃ πείθειν εἴτε νέους εἴτε πρεσβύτας, κολάζειν τοῖς ἐσχάτοις. οὐδὲν γὰρ δεῖν τῶν νόμων εἶναι σοφώτερον: οὐδένα γὰρ ἀγνοεῖν τό τε ἰατρικὸν καὶ τὸ ὑγιεινὸν οὐδὲ τὸ κυβερνητικὸν καὶ ναυτικόν: ἐξεῖναι γὰρ τῷ βουλομένῳ μανθάνειν

γεγραμμένα καὶ πάτρια ἔθη κείμενα. ταῦτα δὴ περί τε ταύτας τὰς ἐπιστήμας εἰ γίγνοιτο οὕτως ὡς λέγομεν, ὦ Σώκρατες, καὶ στρατηγικῆς καὶ συμπάσης ἡστινοσοῦν θηρευτικῆς καὶ γραφικῆς ἢ συμπάσης μέρος ὁτιοῦν μιμητικῆς καὶ τεκτονικῆς καὶ συνόλης ὁποιασοῦν σκευουργίας ἢ καὶ γεωργίας καὶ τῆς περὶ τὰ φυτὰ συνόλης τέχνης, ἢ καί τινα ἱπποφορβίαν αὖ κατὰ συγγράμματα θεασαίμεθα γιγνομένην ἢ σύμπασαν ἀγελαιοκομικὴν ἢ μαντικὴν ἢ πᾶν ὅτι μέρος διακονικὴ

περιείληφεν, ἢ πεττείαν ἢ σύμπασαν ἀριθμητικὴν ψιλὴν εἴτε ἐπίπεδον εἴτ' ἐν βάθεσιν εἴτ' ἐν τάχεσιν οὖσάν που, — περὶ ἅπαντα ταῦτα οὕτω πραττόμενα τί ποτ' ἂν φανείη, κατὰ συγγράμματα γιγνόμενα καὶ μὴ κατὰ τέχνην;
Νεώτερος Σωκράτης: δῆλον ὅτι πᾶσαί τε αἱ τέχναι παντελῶς ἂν ἀπόλοιντο ἡμῖν, καὶ οὐδ' εἰς αὖθις γένοιντ' ἄν ποτε διὰ τὸν ἀποκωλύοντα τοῦτον ζητεῖν νόμον: ὥστε ὁ βίος, ὢν καὶ νῦν χαλεπός, εἰς τὸν χρόνον ἐκεῖνον ἀβίωτος γίγνοιτ' ἂν τὸ παράπαν.

Ξένος: τί δὲ τόδε; εἰ κατὰ συγγράμματα μὲν ἀναγκάζοιμεν ἕκαστον γίγνεσθαι τῶν εἰρημένων καὶ τοῖς συγγράμμασιν ἡμῶν ἐπιστατεῖν τὸν χειροτονηθέντα ἢ λαχόντα ἐκ τύχης, οὗτος δὲ μηδὲν φροντίζων τῶν γραμμάτων ἢ κέρδους ἕνεκέν τινος ἢ χάριτος ἰδίας παρὰ ταῦτ' ἐπιχειροῖ δρᾶν ἕτερα, μηδὲν γιγνώσκων, ἆρα οὐ τοῦ κακοῦ τοῦ πρόσθεν μεῖζον ἂν ἔτι τοῦτο γίγνοιτο κακόν;
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθέστατά [γε].

Ξένος: παρὰ γὰρ οἶμαι τοὺς νόμους τοὺς ἐκ πείρας πολλῆς κειμένους καί τινων συμβούλων ἕκαστα χαριέντως συμβουλευσάντων καὶ πεισάντων θέσθαι τὸ πλῆθος, ὁ παρὰ ταῦτα τολμῶν δρᾶν, ἁμαρτήματος ἁμάρτημα πολλαπλάσιον ἀπεργαζόμενος, ἀνατρέποι πᾶσαν ἂν πρᾶξιν ἔτι μειζόνως τῶν συγγραμμάτων.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὐ μέλλει;

Ξένος: διὰ ταῦτα δὴ τοῖς περὶ ὁτουοῦν νόμους καὶ συγγράμματα τιθεμένοις δεύτερος πλοῦς τὸ παρὰ ταῦτα μήτε ἕνα μήτε πλῆθος μηδὲν μηδέποτε ἐᾶν δρᾶν μηδ' ὁτιοῦν.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: οὐκοῦν μιμήματα μὲν ἂν ἑκάστων ταῦτα εἴη τῆς ἀληθείας, τὰ παρὰ τῶν εἰδότων εἰς δύναμιν εἶναι γεγραμμένα;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: καὶ μὴν τόν γε εἰδότα ἔφαμεν, τὸν ὄντως πολιτικόν, εἰ μεμνήμεθα, ποιήσειν τῇ τέχνῃ πολλὰ εἰς τὴν αὑτοῦ πρᾶξιν τῶν γραμμάτων οὐδὲν φροντίζοντα, ὁπόταν ἄλλ' αὐτῷ

βελτίω δόξῃ παρὰ τὰ γεγραμμένα ὑφ' αὑτοῦ καὶ ἐπεσταλμένα ἀποῦσίν τισιν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔφαμεν γάρ.
Ξένος: οὐκοῦν ἀνὴρ ὁστισοῦν εἷς ἢ πλῆθος ὁτιοῦν, οἷς ἂν νόμοι κείμενοι τυγχάνωσι, παρὰ ταῦτα ὅτι ἂν ἐπιχειρήσωσι ποιεῖν ὡς βέλτιον ἕτερον ὄν, ταὐτὸν δρῶσι κατὰ δύναμιν ὅπερ ὁ ἀληθινὸς ἐκεῖνος;
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: ἆρ' οὖν εἰ μὲν ἀνεπιστήμονες ὄντες τὸ τοιοῦτον δρῷεν, μιμεῖσθαι μὲν ἂν ἐπιχειροῖεν τὸ ἀληθές, μιμοῖντ' ἂν

μέντοι παγκάκως: εἰ δ' ἔντεχνοι, τοῦτο οὐκ ἔστιν ἔτι μίμημα ἀλλ' αὐτὸ τὸ ἀληθέστατον ἐκεῖνο;
Νεώτερος Σωκράτης: πάντως που.
Ξένος: καὶ μὴν ἔμπροσθέ γε ὡμολογημένον ἡμῖν κεῖται μηδὲν πλῆθος μηδ' ἡντινοῦν δυνατὸν εἶναι λαβεῖν τέχνην.
Νεώτερος Σωκράτης: κεῖται γὰρ οὖν.
Ξένος: οὐκοῦν εἰ μὲν ἔστι βασιλική τις τέχνη, τὸ τῶν πλουσίων πλῆθος καὶ ὁ σύμπας δῆμος οὐκ ἄν ποτε λάβοι τὴν πολιτικὴν ταύτην ἐπιστήμην.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ ἄν;
Ξένος: δεῖ δὴ τὰς τοιαύτας γε ὡς ἔοικε πολιτείας, εἰ μέλλουσι

καλῶς τὴν ἀληθινὴν ἐκείνην τὴν τοῦ ἑνὸς μετὰ τέχνης ἄρχοντος πολιτείαν εἰς δύναμιν μιμήσεσθαι, μηδέποτε κειμένων αὐτοῖς τῶν νόμων μηδὲν ποιεῖν παρὰ τὰ γεγραμμένα καὶ πάτρια ἔθη.
Νεώτερος Σωκράτης: κάλλιστ' εἴρηκας.
Ξένος: ὅταν ἄρα οἱ πλούσιοι ταύτην μιμῶνται, τότε ἀριστοκρατίαν καλοῦμεν τὴν τοιαύτην πολιτείαν: ὁπόταν δὲ τῶν νόμων μὴ φροντίζωσιν, ὀλιγαρχίαν.
Νεώτερος Σωκράτης: κινδυνεύει.
Ξένος: καὶ μὴν ὁπόταν αὖθις εἷς ἄρχῃ κατὰ νόμους, μιμούμενος

τὸν ἐπιστήμονα, βασιλέα καλοῦμεν, οὐ διορίζοντες ὀνόματι τὸν μετ' ἐπιστήμης ἢ δόξης κατὰ νόμους μοναρχοῦντα.
Νεώτερος Σωκράτης: κινδυνεύομεν.
Ξένος: οὐκοῦν κἄν τις ἄρα ἐπιστήμων ὄντως ὢν εἷς ἄρχῃ, πάντως τό γε ὄνομα ταὐτὸν βασιλεὺς καὶ οὐδὲν ἕτερον προσρηθήσεται: δι' ἃ δὴ τὰ πέντε ὀνόματα τῶν νῦν λεγομένων πολιτειῶν ἓν μόνον γέγονεν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔοικε γοῦν.
Ξένος: τί δ' ὅταν μήτε κατὰ νόμους μήτε κατὰ ἔθη πράττῃ

τις εἷς ἄρχων, προσποιῆται δὲ ὥσπερ ὁ ἐπιστήμων ὡς ἄρα παρὰ τὰ γεγραμμένα τό γε βέλτιστον ποιητέον, ᾖ δέ τις ἐπιθυμία καὶ ἄγνοια τούτου τοῦ μιμήματος ἡγουμένη, μῶν οὐ τότε τὸν τοιοῦτον ἕκαστον τύραννον κλητέον;
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: οὕτω δὴ τύραννός τε γέγονε, φαμέν, καὶ βασιλεὺς καὶ ὀλιγαρχία καὶ ἀριστοκρατία καὶ δημοκρατία, δυσχερανάντων τῶν ἀνθρώπων τὸν ἕνα ἐκεῖνον μόναρχον, καὶ ἀπιστησάντων μηδένα τῆς τοιαύτης ἀρχῆς ἄξιον ἂν γενέσθαι ποτέ,

ὥστε ἐθέλειν καὶ δυνατὸν εἶναι μετ' ἀρετῆς καὶ ἐπιστήμης ἄρχοντα τὰ δίκαια καὶ ὅσια διανέμειν ὀρθῶς πᾶσιν, λωβᾶσθαι δὲ καὶ ἀποκτεινύναι καὶ κακοῦν ὃν ἂν βουληθῇ ἑκάστοτε ἡμῶν: ἐπεὶ γενόμενόν γ' ἂν οἷον λέγομεν ἀγαπᾶσθαί τε ἂν καὶ οἰκεῖν διακυβερνῶντα εὐδαιμόνως ὀρθὴν ἀκριβῶς μόνον πολιτείαν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: νῦν δέ γε ὁπότε οὐκ ἔστι γιγνόμενος, ὡς δή

φαμεν, ἐν ταῖς πόλεσι βασιλεὺς οἷος ἐν σμήνεσιν ἐμφύεται, τό τε σῶμα εὐθὺς καὶ τὴν ψυχὴν διαφέρων εἷς, δεῖ δὴ συνελθόντας συγγράμματα γράφειν, ὡς ἔοικεν, μεταθέοντας τὰ τῆς ἀληθεστάτης πολιτείας ἴχνη.
Νεώτερος Σωκράτης: κινδυνεύει.
Ξένος: θαυμάζομεν δῆτα, ὦ Σώκρατες, ἐν ταῖς τοιαύταις πολιτείαις ὅσα συμβαίνει γίγνεσθαι κακὰ καὶ ὅσα συμβήσεται, τοιαύτης τῆς κρηπῖδος ὑποκειμένης αὐταῖς, τῆς κατὰ γράμματα καὶ ἔθη μὴ μετὰ ἐπιστήμης πραττούσης τὰς

πράξεις, <ᾗ> ἑτέρα προσχρωμένη παντὶ κατάδηλος ὡς πάντ' ἂν διολέσειε τὰ ταύτῃ γιγνόμενα; ἢ ἐκεῖνο ἡμῖν θαυμαστέον μᾶλλον, ὡς ἰσχυρόν τι πόλις ἐστὶ φύσει; πάσχουσαι γὰρ δὴ τοιαῦτα αἱ πόλεις νῦν χρόνον ἀπέραντον, ὅμως ἔνιαί τινες αὐτῶν μόνιμοί τέ εἰσι καὶ οὐκ ἀνατρέπονται: πολλαὶ μὴν ἐνίοτε καὶ καθάπερ πλοῖα καταδυόμεναι διόλλυνται καὶ διολώλασι καὶ ἔτι διολοῦνται διὰ τὴν τῶν κυβερνητῶν καὶ ναυτῶν μοχθηρίαν τῶν περὶ τὰ μέγιστα μεγίστην ἄγνοιαν

εἰληφότων, οἳ περὶ τὰ πολιτικὰ κατ' οὐδὲν γιγνώσκοντες ἡγοῦνται κατὰ πάντα σαφέστατα πασῶν ἐπιστημῶν ταύτην εἰληφέναι.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθέστατα.
Ξένος: τίς οὖν δὴ τῶν οὐκ ὀρθῶν πολιτειῶν τούτων ἥκιστα χαλεπὴ συζῆν, πασῶν χαλεπῶν οὐσῶν, καὶ τίς βαρυτάτη; δεῖ τι κατιδεῖν ἡμᾶς, καίπερ πρός γε τὸ νῦν προτεθὲν ἡμῖν πάρεργον λεγόμενον; οὐ μὴν ἀλλ' εἴς γε τὸ ὅλον ἴσως ἅπανθ' ἕνεκα τοῦ τοιούτου πάντες δρῶμεν χάριν.
Νεώτερος Σωκράτης: δεῖ: πῶς δ' οὔ;

Ξένος: τὴν αὐτὴν τοίνυν φάθι τριῶν οὐσῶν χαλεπὴν διαφερόντως γίγνεσθαι καὶ ῥᾴστην.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς φῄς;
Ξένος: οὐκ ἄλλως, πλὴν μοναρχίαν φημὶ καὶ ὀλίγων ἀρχὴν καὶ πολλῶν, εἶναι τρεῖς ταύτας ἡμῖν λεγομένας τοῦ νῦν ἐπικεχυμένου λόγου κατ' ἀρχάς.
Νεώτερος Σωκράτης: ἦσαν γὰρ οὖν.
Ξένος: ταύτας τοίνυν δίχα τέμνοντες μίαν ἑκάστην ἓξ ποιῶμεν, τὴν ὀρθὴν χωρὶς ἀποκρίναντες τούτων ἑβδόμην.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;

Ξένος: ἐκ μὲν τῆς μοναρχίας βασιλικὴν καὶ τυραννικήν, ἐκ δ' αὖ τῶν μὴ πολλῶν τήν τε εὐώνυμον ἔφαμεν [εἶναι] ἀριστοκρατίαν καὶ ὀλιγαρχίαν: ἐκ δ' αὖ τῶν πολλῶν τότε μὲν ἁπλῆν ἐπονομάζοντες ἐτίθεμεν δημοκρατίαν, νῦν δ' αὖ καὶ ταύτην ἡμῖν θετέον ἐστὶ διπλῆν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δή; καὶ τίνι διαιροῦντες ταύτην;
Ξένος: οὐδὲν διαφέροντι τῶν ἄλλων, οὐδ' εἰ τοὔνομα ἤδη

διπλοῦν ἐστι ταύτης: ἀλλὰ τό γε κατὰ νόμους ἄρχειν καὶ παρανόμως ἔστι καὶ ταύτῃ καὶ ταῖς ἄλλαις.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔστι γὰρ οὖν.
Ξένος: τότε μὲν τοίνυν τὴν ὀρθὴν ζητοῦσι τοῦτο τὸ τμῆμα οὐκ ἦν χρήσιμον, ὡς ἐν τοῖς πρόσθεν ἀπεδείξαμεν: ἐπειδὴ δὲ ἐξείλομεν ἐκείνην, τὰς δ' ἄλλας ἔθεμεν ἀναγκαίας, ἐν ταύταις δὴ τὸ παράνομον καὶ ἔννομον ἑκάστην διχοτομεῖ τούτων.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔοικεν τούτου νῦν ῥηθέντος τοῦ λόγου.
Ξένος: μοναρχία τοίνυν ζευχθεῖσα μὲν ἐν γράμμασιν ἀγαθοῖς, οὓς νόμους λέγομεν, ἀρίστη πασῶν τῶν ἕξ: ἄνομος δὲ χαλεπὴ καὶ βαρυτάτη συνοικῆσαι.

Νεώτερος Σωκράτης: κινδυνεύει.
Ξένος: τὴν δέ γε τῶν μὴ πολλῶν, ὥσπερ ἑνὸς καὶ πλήθους τὸ ὀλίγον μέσον, οὕτως ἡγησώμεθα μέσην ἐπ' ἀμφότερα: τὴν δ' αὖ τοῦ πλήθους κατὰ πάντα ἀσθενῆ καὶ μηδὲν μήτε ἀγαθὸν μήτε κακὸν μέγα δυναμένην ὡς πρὸς τὰς ἄλλας διὰ τὸ τὰς ἀρχὰς ἐν ταύτῃ διανενεμῆσθαι κατὰ σμικρὰ εἰς πολλούς. διὸ γέγονε πασῶν μὲν νομίμων τῶν πολιτειῶν οὐσῶν τούτων χειρίστη, παρανόμων δὲ οὐσῶν συμπασῶν βελτίστη:

καὶ ἀκολάστων μὲν πασῶν οὐσῶν ἐν δημοκρατίᾳ νικᾷ ζῆν, κοσμίων δ' οὐσῶν ἥκιστα ἐν ταύτῃ βιωτέον, ἐν τῇ πρώτῃ δὲ πολὺ πρῶτόν τε καὶ ἄριστον, πλὴν τῆς ἑβδόμης: πασῶν γὰρ ἐκείνην γε ἐκκριτέον, οἷον θεὸν ἐξ ἀνθρώπων, ἐκ τῶν ἄλλων πολιτειῶν.
Νεώτερος Σωκράτης: φαίνεται ταῦθ' οὕτω συμβαίνειν τε καὶ γίγνεσθαι, καὶ ποιητέον ᾗπερ λέγεις.
Ξένος: οὐκοῦν δὴ καὶ τοὺς κοινωνοὺς τούτων τῶν πολιτειῶν

πασῶν πλὴν τῆς ἐπιστήμονος ἀφαιρετέον ὡς οὐκ ὄντας πολιτικοὺς ἀλλὰ στασιαστικούς, καὶ εἰδώλων μεγίστων προστάτας ὄντας καὶ αὐτοὺς εἶναι τοιούτους, μεγίστους δὲ ὄντας μιμητὰς καὶ γόητας μεγίστους γίγνεσθαι τῶν σοφιστῶν σοφιστάς.
Νεώτερος Σωκράτης: κινδυνεύει τοῦτο εἰς τοὺς πολιτικοὺς λεγομένους περιεστράφθαι τὸ ῥῆμα ὀρθότατα.
Ξένος: εἶεν: τοῦτο μὲν ἀτεχνῶς ἡμῖν ὥσπερ δρᾶμα, καθάπερ ἐρρήθη νυνδὴ Κενταυρικὸν ὁρᾶσθαι καὶ Σατυρικόν τινα

θίασον, ὃν δὴ χωριστέον ἀπὸ πολιτικῆς εἴη τέχνης: νῦν δ' οὕτω πάνυ μόγις ἐχωρίσθη.
Νεώτερος Σωκράτης: φαίνεται.
Ξένος: τούτου δέ γ' ἕτερον ἔτι χαλεπώτερον λείπεται τῷ συγγενές τε ὁμοῦ τ' εἶναι μᾶλλον τῷ βασιλικῷ γένει καὶ δυσκαταμαθητότερον: καί μοι φαινόμεθα τοῖς τὸν χρυσὸν καθαίρουσι πάθος ὅμοιον πεπονθέναι.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: Γῆν που καὶ λίθους καὶ πόλλ' ἄττα ἕτερα ἀποκρίνουσι καὶ ἐκεῖνοι πρῶτον οἱ δημιουργοί: μετὰ δὲ ταῦτα

λείπεται συμμεμειγμένα τὰ συγγενῆ τοῦ χρυσοῦ τίμια καὶ πυρὶ μόνον ἀφαιρετά, χαλκὸς καὶ ἄργυρος, ἔστι δ' ὅτε καὶ ἀδάμας, <ἃ> μετὰ βασάνων ταῖς ἑψήσεσι μόγις ἀφαιρεθέντα τὸν λεγόμενον ἀκήρατον χρυσὸν εἴασεν ἡμᾶς ἰδεῖν αὐτὸν μόνον ἐφ' ἑαυτοῦ.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγεται γὰρ οὖν δὴ ταῦτα οὕτω γίγνεσθαι.
Ξένος: κατὰ τὸν αὐτὸν τοίνυν λόγον ἔοικε καὶ νῦν ἡμῖν τὰ μὲν ἕτερα καὶ ὁπόσα ἀλλότρια καὶ τὰ μὴ φίλα πολιτικῆς ἐπιστήμης ἀποκεχωρίσθαι, λείπεσθαι δὲ τὰ τίμια καὶ συγγενῆ. τούτων δ' ἐστί που στρατηγία καὶ δικαστικὴ καὶ ὅση

βασιλικῇ κοινωνοῦσα ῥητορεία πείθουσα τὸ δίκαιον συνδιακυβερνᾷ τὰς ἐν ταῖς πόλεσι πράξεις: ἃ δὴ τίνι τρόπῳ ῥᾷστά τις ἀπομερίζων δείξει γυμνὸν καὶ μόνον ἐκεῖνον καθ' αὑτὸν τὸν ζητούμενον ὑφ' ἡμῶν;
Νεώτερος Σωκράτης: δῆλον ὅτι τοῦτό πῃ δρᾶν πειρατέον.
Ξένος: πείρας μὲν τοίνυν ἕνεκα φανερὸς ἔσται: διὰ δὲ μουσικῆς αὐτὸν ἐγχειρητέον δηλῶσαι. καί μοι λέγε.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;

Ξένος: μουσικῆς ἔστι πού τις ἡμῖν μάθησις, καὶ ὅλως τῶν περὶ χειροτεχνίας ἐπιστημῶν;
Νεώτερος Σωκράτης: ἔστιν.
Ξένος: τί δέ; τὸ δ' αὖ τούτων ἡντινοῦν εἴτε δεῖ μανθάνειν ἡμᾶς εἴτε μή, πότερα φήσομεν ἐπιστήμην αὖ καὶ ταύτην εἶναί τινα περὶ αὐτὰ ταῦτα, ἢ πῶς;
Νεώτερος Σωκράτης: οὕτως, εἶναι φήσομεν.
Ξένος: οὐκοῦν ἑτέραν ὁμολογήσομεν ἐκείνων εἶναι ταύτην;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: πότερα δὲ αὐτῶν οὐδεμίαν ἄρχειν δεῖν ἄλλην ἄλλης,

ἢ ἐκείνας ταύτης, ἢ ταύτην δεῖν ἐπιτροπεύουσαν ἄρχειν συμπασῶν τῶν ἄλλων;
Νεώτερος Σωκράτης: ταύτην ἐκείνων.
Ξένος: <τὴν> εἰ δεῖ μανθάνειν ἢ μὴ τῆς μανθανομένης καὶ διδασκούσης ἄρα σύ γε ἀποφαίνῃ δεῖν ἡμῖν ἄρχειν;
Νεώτερος Σωκράτης: σφόδρα γε.
Ξένος: καὶ τὴν εἰ δεῖ πείθειν ἄρα ἢ μὴ τῆς δυναμένης πείθειν;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: εἶεν: τίνι τὸ πειστικὸν οὖν ἀποδώσομεν ἐπιστήμῃ

πλήθους τε καὶ ὄχλου διὰ μυθολογίας ἀλλὰ μὴ διὰ διδαχῆς;
Νεώτερος Σωκράτης: φανερὸν οἶμαι καὶ τοῦτο ῥητορικῇ δοτέον ὄν.
Ξένος: τὸ δ' εἴτε διὰ πειθοῦς εἴτε καὶ διά τινος βίας δεῖ πράττειν πρός τινας ὁτιοῦν ἢ καὶ τὸ παράπαν <ἡσυχίαν> ἔχειν, τοῦτ' αὖ ποίᾳ προσθήσομεν ἐπιστήμῃ;
Νεώτερος Σωκράτης: τῇ τῆς πειστικῆς ἀρχούσῃ καὶ λεκτικῆς.
Ξένος: εἴη δ' ἂν οὐκ ἄλλη τις, ὡς οἶμαι, πλὴν ἡ τοῦ πολιτικοῦ δύναμις.
Νεώτερος Σωκράτης: κάλλιστ' εἴρηκας.
Ξένος: καὶ τοῦτο μὲν ἔοικε ταχὺ κεχωρίσθαι πολιτικῆς τὸ

ῥητορικόν, ὡς ἕτερον εἶδος ὄν, ὑπηρετοῦν μὴν ταύτῃ.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: τί δὲ περὶ τῆς τοιᾶσδ' αὖ δυνάμεως διανοητέον;
Νεώτερος Σωκράτης: ποίας;
Ξένος: τῆς ὡς πολεμητέον ἑκάστοις οἷς ἂν προελώμεθα πολεμεῖν, εἴτε αὐτὴν ἄτεχνον εἴτε ἔντεχνον ἐροῦμεν;
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ πῶς ἂν ἄτεχνον διανοηθεῖμεν, ἥν γε ἡ στρατηγικὴ καὶ πᾶσα ἡ πολεμικὴ πρᾶξις πράττει;
Ξένος: τὴν δὲ εἴτε πολεμητέον εἴτε διὰ φιλίας ἀπαλλακτέον οἵαν τε καὶ ἐπιστήμονα διαβουλεύσασθαι, ταύτης ἑτέραν ὑπολάβωμεν ἢ τὴν αὐτὴν ταύτῃ;
Νεώτερος Σωκράτης: τοῖς πρόσθεν ἀναγκαῖον ἑπομένοισιν ἑτέραν.

Ξένος: οὐκοῦν ἄρχουσαν ταύτης αὐτὴν ἀποφανούμεθα, εἴπερ τοῖς ἔμπροσθέν γε ὑποληψόμεθα ὁμοίως;
Νεώτερος Σωκράτης: φημί.
Ξένος: τίν' οὖν ποτε καὶ ἐπιχειρήσομεν οὕτω δεινῆς καὶ μεγάλης τέχνης συμπάσης τῆς πολεμικῆς δεσπότιν ἀποφαίνεσθαι πλήν γε δὴ τὴν ὄντως οὖσαν βασιλικήν;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδεμίαν ἄλλην.
Ξένος: οὐκ ἄρα πολιτικὴν θήσομεν, ὑπηρετικήν γε οὖσαν, τὴν τῶν στρατηγῶν ἐπιστήμην.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκ εἰκός.

Ξένος: ἴθι δή, καὶ τὴν τῶν δικαστῶν τῶν ὀρθῶς δικαζόντων θεασώμεθα δύναμιν.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: ἆρ' οὖν ἐπὶ πλέον τι δύναται τοῦ περὶ τὰ συμβόλαια πάνθ' ὁπόσα κεῖται νόμιμα παρὰ νομοθέτου βασιλέως παραλαβοῦσα, κρίνειν εἰς ἐκεῖνα σκοποῦσα τά τε δίκαια ταχθέντ' εἶναι καὶ ἄδικα, τὴν αὑτῆς ἰδίαν ἀρετὴν παρεχομένη τοῦ μήθ' ὑπό τινων δώρων μήθ' ὑπὸ φόβων μήτε οἴκτων μήθ'

ὑπό τινος ἄλλης ἔχθρας μηδὲ φιλίας ἡττηθεῖσα παρὰ τὴν τοῦ νομοθέτου τάξιν ἐθέλειν ἂν τἀλλήλων ἐγκλήματα διαιρεῖν;
Νεώτερος Σωκράτης: οὔκ, ἀλλὰ σχεδὸν ὅσον εἴρηκας ταύτης ἐστὶ τῆς δυνάμεως ἔργον.
Ξένος: καὶ τὴν τῶν δικαστῶν ἄρα ῥώμην ἀνευρίσκομεν οὐ βασιλικὴν οὖσαν ἀλλὰ νόμων φύλακα καὶ ὑπηρέτιν ἐκείνης.
Νεώτερος Σωκράτης: ἔοικέν γε.
Ξένος: τόδε δὴ κατανοητέον ἰδόντι συναπάσας τὰς ἐπιστήμας αἳ εἴρηνται, ὅτι πολιτική γε αὐτῶν οὐδεμία ἀνεφάνη.

τὴν γὰρ ὄντως οὖσαν βασιλικὴν οὐκ αὐτὴν δεῖ πράττειν ἀλλ' ἄρχειν τῶν δυναμένων πράττειν, γιγνώσκουσαν τὴν ἀρχήν τε καὶ ὁρμὴν τῶν μεγίστων ἐν ταῖς πόλεσιν ἐγκαιρίας τε πέρι καὶ ἀκαιρίας, τὰς δ' ἄλλας τὰ προσταχθέντα δρᾶν.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθῶς.
Ξένος: διὰ ταῦτα ἄρα ἃς μὲν ἄρτι διεληλύθαμεν, οὔτ' ἀλλήλων οὔθ' αὑτῶν ἄρχουσαι, περὶ δέ τινα ἰδίαν αὑτῆς οὖσα ἑκάστη πρᾶξιν, κατὰ τὴν ἰδιότητα τῶν πράξεων τοὔνομα δικαίως εἴληφεν ἴδιον.

Νεώτερος Σωκράτης: εἴξασι γοῦν.
Ξένος: τὴν δὲ πασῶν τε τούτων ἄρχουσαν καὶ τῶν νόμων καὶ συμπάντων τῶν κατὰ πόλιν ἐπιμελουμένην καὶ πάντα συνυφαίνουσαν ὀρθότατα, τοῦ κοινοῦ τῇ κλήσει περιλαβόντες τὴν δύναμιν αὐτῆς, προσαγορεύοιμεν δικαιότατ' ἄν, ὡς ἔοικε, πολιτικήν.
Νεώτερος Σωκράτης: παντάπασι μὲν οὖν.
Ξένος: οὐκοῦν δὴ καὶ κατὰ τὸ τῆς ὑφαντικῆς παράδειγμα βουλοίμεθ' ἂν ἐπεξελθεῖν αὐτὴν νῦν, ὅτε καὶ πάντα τὰ γένη τὰ κατὰ πόλιν δῆλα ἡμῖν γέγονε;
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ σφόδρα γε.

Ξένος: τὴν δὴ βασιλικὴν συμπλοκήν, ὡς ἔοικε, λεκτέον ποία τέ ἐστι καὶ τίνι τρόπῳ συμπλέκουσα ποῖον ἡμῖν ὕφασμα ἀποδίδωσιν.
Νεώτερος Σωκράτης: δῆλον.
Ξένος: ἦ χαλεπὸν ἐνδείξασθαι πρᾶγμα ἀναγκαῖον ἄρα γέγονεν, ὡς φαίνεται.
Νεώτερος Σωκράτης: πάντως γε μὴν ῥητέον.
Ξένος: τὸ γὰρ ἀρετῆς μέρος ἀρετῆς εἴδει διάφορον εἶναί τινα τρόπον τοῖς περὶ λόγους ἀμφισβητητικοῖς καὶ μάλ' εὐεπίθετον πρὸς τὰς τῶν πολλῶν δόξας.
Νεώτερος Σωκράτης: οὐκ ἔμαθον.
Ξένος: ἀλλ' ὧδε πάλιν. ἀνδρείαν γὰρ οἶμαί σε ἡγεῖσθαι

μέρος ἓν ἀρετῆς ἡμῖν εἶναι.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ γε.
Ξένος: καὶ μὴν σωφροσύνην γε ἀνδρείας μὲν ἕτερον, ἓν δ' οὖν καὶ τοῦτο μόριον ἧς κἀκεῖνο.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: τούτων δὴ πέρι θαυμαστόν τινα λόγον ἀποφαίνεσθαι τολμητέον.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖον;
Ξένος: ὡς ἐστὸν κατὰ δή τινα τρόπον εὖ μάλα πρὸς ἀλλήλας ἔχθραν καὶ στάσιν ἐναντίαν ἔχοντε ἐν πολλοῖς τῶν ὄντων.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς λέγεις;
Ξένος: οὐκ εἰωθότα λόγον οὐδαμῶς: πάντα γὰρ οὖν δὴ

ἀλλήλοις τά γε τῆς ἀρετῆς μόρια λέγεταί που φίλια.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.
Ξένος: σκοπῶμεν δὴ προσσχόντες τὸν νοῦν εὖ μάλα πότερον οὕτως ἁπλοῦν ἐστι τοῦτο, ἢ παντὸς μᾶλλον αὐτῶν ἔχει διαφορὰν τοῖς συγγενέσιν ἔς τι;
Νεώτερος Σωκράτης: ναί, λέγοις ἂν πῇ σκεπτέον.
Ξένος: ἐν τοῖς σύμπασι χρὴ ζητεῖν ὅσα καλὰ μὲν λέγομεν, εἰς δύο δὲ αὐτὰ τίθεμεν ἐναντία ἀλλήλων εἴδη.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγ' ἔτι σαφέστερον.
Ξένος: ὀξύτητα καὶ τάχος, εἴτε κατὰ σώματα εἴτ' ἐν

ψυχαῖς εἴτε κατὰ φωνῆς φοράν, εἴτε αὐτῶν τούτων εἴτε ἐν εἰδώλοις ὄντων, ὁπόσα μουσικὴ μιμουμένη καὶ ἔτι γραφικὴ μιμήματα παρέχεται, τούτων τινὸς ἐπαινέτης εἴτε αὐτὸς πώποτε γέγονας εἴτε ἄλλου παρὼν ἐπαινοῦντος ᾔσθησαι;
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;
Ξένος: ἦ καὶ μνήμην ἔχεις ὅντινα τρόπον αὐτὸ δρῶσιν ἐν ἑκάστοις τούτων;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδαμῶς.
Ξένος: ἆρ' οὖν δυνατὸς αὐτὸ ἂν γενοίμην, ὥσπερ καὶ διανοοῦμαι, διὰ λόγων ἐνδείξασθαί σοι;

Νεώτερος Σωκράτης: τί δ' οὔ;
Ξένος: ῥᾴδιον ἔοικας ἡγεῖσθαι τὸ τοιοῦτον: σκοπώμεθα δ' οὖν αὐτὸ ἐν τοῖς ὑπεναντίοις γένεσι. τῶν γὰρ δὴ πράξεων ἐν πολλαῖς καὶ πολλάκις ἑκάστοτε τάχος καὶ σφοδρότητα καὶ ὀξύτητα διανοήσεώς τε καὶ σώματος, ἔτι δὲ καὶ φωνῆς, ὅταν ἀγασθῶμεν, λέγομεν αὐτὸ ἐπαινοῦντες μιᾷ χρώμενοι προσρήσει τῇ τῆς ἀνδρείας.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: ὀξὺ καὶ ἀνδρεῖον πρῶτόν πού φαμεν, καὶ ταχὺ καὶ ἀνδρικόν, καὶ σφοδρὸν ὡσαύτως: καὶ πάντως ἐπιφέροντες τοὔνομα ὃ λέγω κοινὸν πάσαις ταῖς φύσεσι ταύταις ἐπαινοῦμεν αὐτάς.
Νεώτερος Σωκράτης: ναί.

Ξένος: τί δέ; τὸ τῆς ἠρεμαίας αὖ γενέσεως εἶδος ἆρ' οὐ πολλάκις ἐπῃνέκαμεν ἐν πολλαῖς τῶν πράξεων;
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ σφόδρα γε.
Ξένος: μῶν οὖν οὐ τἀναντία λέγοντες ἢ περὶ ἐκείνων τοῦτο φθεγγόμεθα;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: ὡς ἡσυχαῖά πού φαμεν ἑκάστοτε καὶ σωφρονικά, περί τε διάνοιαν πραττόμενα ἀγασθέντες καὶ κατὰ τὰς πράξεις αὖ βραδέα καὶ μαλακά, καὶ ἔτι περὶ φωνὰς γιγνόμενα λεῖα καὶ βαρέα, καὶ πᾶσαν ῥυθμικὴν κίνησιν καὶ ὅλην

μοῦσαν ἐν καιρῷ βραδυτῆτι προσχρωμένην, οὐ τὸ τῆς ἀνδρείας ἀλλὰ τὸ τῆς κοσμιότητος ὄνομα ἐπιφέρομεν αὐτοῖς σύμπασιν.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθέστατα.
Ξένος: καὶ μὴν ὁπόταν αὖ γε ἀμφότερα γίγνηται ταῦθ' ἡμῖν ἄκαιρα, μεταβάλλοντες ἑκάτερα αὐτῶν ψέγομεν ἐπὶ τἀναντία πάλιν ἀπονέμοντες τοῖς ὀνόμασιν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: ὀξύτερα μὲν αὐτὰ γιγνόμενα τοῦ καιροῦ καὶ θάττω καὶ σκληρότερα φαινόμενα [καὶ] ὑβριστικὰ καὶ μανικὰ λέγοντες,

τὰ δὲ βαρύτερα καὶ βραδύτερα καὶ μαλακώτερα δειλὰ καὶ βλακικά: καὶ σχεδὸν ὡς τὸ πολὺ ταῦτά τε καὶ τὴν σώφρονα φύσιν καὶ τὴν ἀνδρείαν τὴν τῶν ἐναντίων, οἷον πολεμίαν διαλαχούσας στάσιν ἰδέας, οὔτ' ἀλλήλαις μειγνυμένας ἐφευρίσκομεν ἐν ταῖς περὶ τὰ τοιαῦτα πράξεσιν, ἔτι τε τοὺς ἐν ταῖς ψυχαῖς αὐτὰς ἴσχοντας διαφερομένους ἀλλήλοις ὀψόμεθα ἐὰν μεταδιώκωμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῦ δὴ λέγεις;
Ξένος: ἐν πᾶσί τε δὴ τούτοις οἷς νῦν εἴπομεν, ὡς εἰκός

τε ἐν ἑτέροις πολλοῖς. κατὰ γὰρ οἶμαι τὴν αὑτῶν ἑκατέροις συγγένειαν τὰ μὲν ἐπαινοῦντες ὡς οἰκεῖα σφέτερα, τὰ δὲ τῶν διαφόρων ψέγοντες ὡς ἀλλότρια, πολλὴν εἰς ἔχθραν ἀλλήλοις καὶ πολλῶν πέρι καθίστανται.
Νεώτερος Σωκράτης: κινδυνεύουσιν.
Ξένος: παιδιὰ τοίνυν αὕτη γέ τις ἡ διαφορὰ τούτων ἐστὶ τῶν εἰδῶν: περὶ δὲ τὰ μέγιστα νόσος συμβαίνει πασῶν ἐχθίστη γίγνεσθαι ταῖς πόλεσιν.
Νεώτερος Σωκράτης: περὶ δὴ ποῖα φῄς;

Ξένος: περὶ ὅλην, ὥς γε εἰκός, τὴν τοῦ ζῆν παρασκευήν. οἱ μὲν γὰρ δὴ διαφερόντως ὄντες κόσμιοι τὸν ἥσυχον ἀεὶ βίον ἕτοιμοι ζῆν, αὐτοὶ καθ' αὑτοὺς μόνοι τὰ σφέτερα αὐτῶν πράττοντες, οἴκοι τε αὖ πρὸς ἅπαντας οὕτως ὁμιλοῦντες, καὶ πρὸς τὰς ἔξωθεν πόλεις ὡσαύτως ἕτοιμοι πάντα ὄντες τρόπον τινὰ ἄγειν εἰρήνην: καὶ διὰ τὸν ἔρωτα δὴ τοῦτον ἀκαιρότερον ὄντα ἢ χρή, ὅταν ἃ βούλονται πράττωσιν, ἔλαθον αὐτοί τε ἀπολέμως ἴσχοντες καὶ τοὺς νέους ὡσαύτως διατιθέντες, ὄντες τε ἀεὶ τῶν ἐπιτιθεμένων, ἐξ ὧν οὐκ ἐν πολλοῖς ἔτεσιν αὐτοὶ καὶ παῖδες καὶ σύμπασα ἡ

πόλις ἀντ' ἐλευθέρων πολλάκις ἔλαθον αὑτοὺς γενόμενοι δοῦλοι.
Νεώτερος Σωκράτης: χαλεπὸν εἶπες καὶ δεινὸν πάθος.
Ξένος: τί δ' οἱ πρὸς τὴν ἀνδρείαν μᾶλλον ῥέποντες; ἆρ' οὐκ ἐπὶ πόλεμον ἀεί τινα τὰς αὑτῶν συντείνοντες πόλεις διὰ τὴν τοῦ τοιούτου βίου σφοδροτέραν τοῦ δέοντος ἐπιθυμίαν εἰς ἔχθραν πολλοῖς καὶ δυνατοῖς καταστάντες ἢ πάμπαν διώλεσαν ἢ δούλας αὖ καὶ ὑποχειρίους τοῖς ἐχθροῖς ὑπέθεσαν τὰς αὑτῶν πατρίδας;

Νεώτερος Σωκράτης: ἔστι καὶ ταῦτα.
Ξένος: πῶς οὖν μὴ φῶμεν ἐν τούτοις ἀμφότερα ταῦτα τὰ γένη πολλὴν πρὸς ἄλληλα ἀεὶ καὶ τὴν μεγίστην ἴσχειν ἔχθραν καὶ στάσιν;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδαμῶς ὡς οὐ φήσομεν.
Ξένος: οὐκοῦν ὅπερ ἐπεσκοποῦμεν κατ' ἀρχὰς ἀνηυρήκαμεν, ὅτι μόρια ἀρετῆς οὐ σμικρὰ ἀλλήλοις διαφέρεσθον φύσει καὶ δὴ καὶ τοὺς ἴσχοντας δρᾶτον τὸ αὐτὸ τοῦτο;
Νεώτερος Σωκράτης: κινδυνεύετον.
Ξένος: τόδε τοίνυν αὖ λάβωμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ ποῖον;

Ξένος: εἴ τίς που τῶν συνθετικῶν ἐπιστημῶν πρᾶγμα ὁτιοῦν τῶν αὑτῆς ἔργων, κἂν εἰ τὸ φαυλότατον, ἑκοῦσα ἐκ μοχθηρῶν καὶ χρηστῶν τινων συνίστησιν, ἢ πᾶσα ἐπιστήμη πανταχοῦ τὰ μὲν μοχθηρὰ εἰς δύναμιν ἀποβάλλει, τὰ δὲ ἐπιτήδεια καὶ [τὰ] χρηστὰ ἔλαβεν, ἐκ τούτων δὲ καὶ ὁμοίων καὶ ἀνομοίων ὄντων, πάντα εἰς ἓν αὐτὰ συνάγουσα, μίαν τινὰ δύναμιν καὶ ἰδέαν δημιουργεῖ.
Νεώτερος Σωκράτης: τί μήν;

Ξένος: οὐδ' ἄρα ἡ κατὰ φύσιν ἀληθῶς οὖσα ἡμῖν πολιτικὴ μή ποτε ἐκ χρηστῶν καὶ κακῶν ἀνθρώπων ἑκοῦσα εἶναι συστήσηται πόλιν τινά, ἀλλ' εὔδηλον ὅτι παιδιᾷ πρῶτον βασανιεῖ, μετὰ δὲ τὴν βάσανον αὖ τοῖς δυναμένοις παιδεύειν καὶ ὑπηρετεῖν πρὸς τοῦτ' αὐτὸ παραδώσει, προστάττουσα καὶ ἐπιστατοῦσα αὐτή, καθάπερ ὑφαντικὴ τοῖς τε ξαίνουσι καὶ τοῖς τἆλλα προπαρασκευάζουσιν ὅσα πρὸς τὴν πλέξιν αὐτῆς συμπαρακολουθοῦσα προστάττει καὶ ἐπιστατεῖ, τοιαῦτα

ἑκάστοις ἐνδεικνῦσα τὰ ἔργα ἀποτελεῖν οἷα ἂν ἐπιτήδεια ἡγῆται πρὸς τὴν αὑτῆς εἶναι συμπλοκήν.
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: ταὐτὸν δή μοι τοῦθ' ἡ βασιλικὴ φαίνεται πᾶσι τοῖς κατὰ νόμον παιδευταῖς καὶ τροφεῦσιν, τὴν τῆς ἐπιστατικῆς αὐτὴ δύναμιν ἔχουσα, οὐκ ἐπιτρέψειν ἀσκεῖν ὅτι μή τις πρὸς τὴν αὑτῆς σύγκρασιν ἀπεργαζόμενος ἦθός τι πρέπον ἀποτελεῖ, ταῦτα δὲ μόνα παρακελεύεσθαι παιδεύειν: καὶ τοὺς μὲν μὴ δυναμένους κοινωνεῖν ἤθους ἀνδρείου καὶ σώφρονος ὅσα τε ἄλλα ἐστὶ τείνοντα πρὸς ἀρετήν, ἀλλ' εἰς

ἀθεότητα καὶ ὕβριν καὶ ἀδικίαν ὑπὸ κακῆς βίᾳ φύσεως ἀπωθουμένους, θανάτοις τε ἐκβάλλει καὶ φυγαῖς καὶ ταῖς μεγίσταις κολάζουσα ἀτιμίαις.
Νεώτερος Σωκράτης: λέγεται γοῦν πως οὕτως.
Ξένος: τοὺς δὲ ἐν ἀμαθίᾳ τε αὖ καὶ ταπεινότητι πολλῇ κυλινδουμένους εἰς τὸ δουλικὸν ὑποζεύγνυσι γένος.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθότατα.
Ξένος: τοὺς λοιποὺς τοίνυν, ὅσων αἱ φύσεις ἐπὶ τὸ γενναῖον

ἱκαναὶ παιδείας τυγχάνουσαι καθίστασθαι καὶ δέξασθαι μετὰ τέχνης σύμμειξιν πρὸς ἀλλήλας, τούτων τὰς μὲν ἐπὶ τὴν ἀνδρείαν μᾶλλον συντεινούσας, οἷον στημονοφυὲς νομίσας' αὐτῶν εἶναι τὸ στερεὸν ἦθος, τὰς δὲ ἐπὶ τὸ κόσμιον πίονί τε καὶ μαλακῷ καὶ κατὰ τὴν εἰκόνα κροκώδει διανήματι προσχρωμένας, ἐναντία δὲ τεινούσας ἀλλήλαις, πειρᾶται τοιόνδε τινὰ τρόπον συνδεῖν καὶ συμπλέκειν.
Νεώτερος Σωκράτης: ποῖον δή;

Ξένος: πρῶτον μὲν κατὰ τὸ συγγενὲς τὸ ἀειγενὲς ὂν τῆς ψυχῆς αὐτῶν μέρος θείῳ συναρμοσαμένη δεσμῷ, μετὰ δὲ τὸ θεῖον τὸ ζῳογενὲς αὐτῶν αὖθις ἀνθρωπίνοις.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς τοῦτ' εἶπες αὖ;
Ξένος: τὴν τῶν καλῶν καὶ δικαίων πέρι καὶ ἀγαθῶν καὶ τῶν τούτοις ἐναντίων ὄντως οὖσαν ἀληθῆ δόξαν μετὰ βεβαιώσεως, ὁπόταν ἐν [ταῖσ] ψυχαῖς ἐγγίγνηται, θείαν φημὶ ἐν δαιμονίῳ γίγνεσθαι γένει.
Νεώτερος Σωκράτης: πρέπει γοῦν οὕτω.

Ξένος: τὸν δὴ πολιτικὸν καὶ τὸν ἀγαθὸν νομοθέτην ἆρ' ἴσμεν ὅτι προσήκει μόνον δυνατὸν εἶναι τῇ τῆς βασιλικῆς μούσῃ τοῦτο αὐτὸ ἐμποιεῖν τοῖς ὀρθῶς μεταλαβοῦσι παιδείας, οὓς ἐλέγομεν νυνδή;
Νεώτερος Σωκράτης: τὸ γοῦν εἰκός.
Ξένος: ὃς δ' ἂν δρᾶν γε, ὦ Σώκρατες, ἀδυνατῇ τὸ τοιοῦτον, μηδέποτε τοῖς νῦν ζητουμένοις ὀνόμασιν αὐτὸν προσαγορεύωμεν.
Νεώτερος Σωκράτης: ὀρθότατα.
Ξένος: τί οὖν; ἀνδρεία ψυχὴ λαμβανομένη τῆς τοιαύτης

ἀληθείας ἆρ' οὐχ ἡμεροῦται καὶ τῶν δικαίων μάλιστα οὕτω κοινωνεῖν ἂν ἐθελήσειεν, μὴ μεταλαβοῦσα δὲ ἀποκλινεῖ μᾶλλον πρὸς θηριώδη τινὰ φύσιν;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δ' οὔ;
Ξένος: τί δὲ τὸ τῆς κοσμίας φύσεως; ἆρ' οὐ τούτων μὲν μεταλαβὸν τῶν δοξῶν ὄντως σῶφρον καὶ φρόνιμον, ὥς γε ἐν πολιτείᾳ, γίγνεται, μὴ κοινωνῆσαν δὲ ὧν λέγομεν ἐπονείδιστόν τινα εὐηθείας δικαιότατα λαμβάνει φήμην;
Νεώτερος Σωκράτης: πάνυ μὲν οὖν.
Ξένος: οὐκοῦν συμπλοκὴν καὶ δεσμὸν τοῦτον τοῖς μὲν κακοῖς πρὸς σφᾶς αὐτοὺς καὶ τοῖς ἀγαθοῖς πρὸς τοὺς κακοὺς μηδέποτε μόνιμον φῶμεν γίγνεσθαι, μηδέ τινα ἐπιστήμην αὐτῷ σπουδῇ πρὸς τοὺς τοιούτους ἂν χρῆσθαί ποτε;
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γάρ;

Ξένος: τοῖς δ' εὐγενέσι γενομένοις τε ἐξ ἀρχῆς ἤθεσι θρεφθεῖσί τε κατὰ φύσιν μόνοις διὰ νόμων ἐμφύεσθαι, καὶ ἐπὶ τούτοις δὴ τοῦτ' εἶναι τέχνῃ φάρμακον, καὶ καθάπερ εἴπομεν τοῦτον θειότερον εἶναι τὸν σύνδεσμον ἀρετῆς μερῶν φύσεως ἀνομοίων καὶ ἐπὶ τὰ ἐναντία φερομένων.
Νεώτερος Σωκράτης: ἀληθέστατα.
Ξένος: τοὺς μὴν λοιπούς, ὄντας ἀνθρωπίνους δεσμούς, ὑπάρχοντος τούτου τοῦ θείου σχεδὸν οὐδὲν χαλεπὸν οὔτε ἐννοεῖν οὔτε ἐννοήσαντα ἀποτελεῖν.

Νεώτερος Σωκράτης: πῶς δή, καὶ τίνας;
Ξένος: τοὺς τῶν ἐπιγαμιῶν καὶ παίδων κοινωνήσεων καὶ τῶν περὶ τὰς ἰδίας ἐκδόσεις καὶ γάμους. οἱ γὰρ πολλοὶ τὰ περὶ ταῦτα οὐκ ὀρθῶς συνδοῦνται πρὸς τὴν τῶν παίδων γέννησιν.
Νεώτερος Σωκράτης: τί δή;
Ξένος: τὰ μὲν πλούτου καὶ δυνάμεων ἐν τοῖς τοιούτοις διώγματα τί καί τις ἂν ὡς ἄξια λόγου σπουδάζοι μεμφόμενος;
Νεώτερος Σωκράτης: οὐδέν.
Ξένος: μᾶλλον δέ γε δίκαιον τῶν περὶ τὰ γένη ποιουμένων

ἐπιμέλειαν τούτων πέρι λέγειν, εἴ τι μὴ κατὰ τρόπον πράττουσιν.
Νεώτερος Σωκράτης: εἰκὸς γὰρ οὖν.
Ξένος: πράττουσι μὲν δὴ οὐδ' ἐξ ἑνὸς ὀρθοῦ λόγου, τὴν ἐν τῷ παραχρῆμα διώκοντες ῥᾳστώνην καὶ τῷ τοὺς μὲν προσομοίους αὐτοῖς ἀσπάζεσθαι, τοὺς δ' ἀνομοίους μὴ στέργειν, πλεῖστον τῇ δυσχερείᾳ μέρος ἀπονέμοντες.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: οἱ μέν που κόσμιοι τὸ σφέτερον αὐτῶν ἦθος ζητοῦσι, καὶ κατὰ δύναμιν γαμοῦσί τε παρὰ τούτων καὶ τὰς

ἐκδιδομένας παρ' αὑτῶν εἰς τούτους ἐκπέμπουσι πάλιν: ὡς δ' αὕτως τὸ περὶ τὴν ἀνδρείαν γένος δρᾷ, τὴν αὑτοῦ μεταδιῶκον φύσιν, δέον ποιεῖν ἀμφότερα τὰ γένη τούτων τοὐναντίον ἅπαν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς, καὶ διὰ τί;
Ξένος: διότι πέφυκεν ἀνδρεία τε ἐν πολλαῖς γενέσεσιν ἄμεικτος γεννωμένη σώφρονι φύσει κατὰ μὲν ἀρχὰς ἀκμάζειν ῥώμῃ, τελευτῶσα δὲ ἐξανθεῖν παντάπασι μανίαις.
Νεώτερος Σωκράτης: εἰκός.
Ξένος: ἡ δὲ αἰδοῦς γε αὖ λίαν πλήρης ψυχὴ καὶ ἀκέραστος

τόλμης ἀνδρείας, ἐπὶ δὲ γενεὰς πολλὰς οὕτω γεννηθεῖσα, νωθεστέρα φύεσθαι τοῦ καιροῦ καὶ ἀποτελευτῶσα δὴ παντάπασιν ἀναπηροῦσθαι.
Νεώτερος Σωκράτης: καὶ τοῦτ' εἰκὸς οὕτω συμβαίνειν.
Ξένος: τούτους δὴ τοὺς δεσμοὺς ἔλεγον ὅτι χαλεπὸν οὐδὲν συνδεῖν ὑπάρξαντος τοῦ περὶ τὰ καλὰ κἀγαθὰ μίαν ἔχειν ἀμφότερα τὰ γένη δόξαν. τοῦτο γὰρ ἓν καὶ ὅλον ἐστὶ βασιλικῆς συνυφάνσεως ἔργον, μηδέποτε ἐᾶν ἀφίστασθαι σώφρονα ἀπὸ τῶν ἀνδρείων ἤθη, συγκερκίζοντα δὲ ὁμοδοξίαις καὶ τιμαῖς καὶ ἀτιμίαις καὶ δόξαις καὶ ὁμηρειῶν ἐκδόσεσιν εἰς ἀλλήλους, λεῖον καὶ τὸ λεγόμενον εὐήτριον

ὕφασμα συνάγοντα ἐξ αὐτῶν, τὰς ἐν ταῖς πόλεσιν ἀρχὰς ἀεὶ κοινῇ τούτοις ἐπιτρέπειν.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς;
Ξένος: οὗ μὲν ἂν ἑνὸς ἄρχοντος χρεία συμβαίνῃ, τὸν ταῦτα ἀμφότερα ἔχοντα αἱρούμενον ἐπιστάτην: οὗ δ' ἂν πλειόνων, τούτων μέρος ἑκατέρων συμμειγνύντα. τὰ μὲν γὰρ σωφρόνων ἀρχόντων ἤθη σφόδρα μὲν εὐλαβῆ καὶ δίκαια καὶ σωτήρια, δριμύτητος δὲ καί τινος ἰταμότητος ὀξείας καὶ πρακτικῆς ἐνδεῖται.
Νεώτερος Σωκράτης: δοκεῖ γοῦν δὴ καὶ τάδε.

Ξένος: τὰ δ' ἀνδρεῖά γε αὖ πρὸς μὲν τὸ δίκαιον καὶ εὐλαβὲς ἐκείνων ἐπιδεέστερα, τὸ δὲ ἐν ταῖς πράξεσι ἰταμὸν διαφερόντως ἴσχει. πάντα δὲ καλῶς γίγνεσθαι τὰ περὶ τὰς πόλεις ἰδίᾳ καὶ δημοσίᾳ τούτοιν μὴ παραγενομένοιν ἀμφοῖν ἀδύνατον.
Νεώτερος Σωκράτης: πῶς γὰρ οὔ;
Ξένος: τοῦτο δὴ τέλος ὑφάσματος εὐθυπλοκίᾳ συμπλακὲν γίγνεσθαι φῶμεν πολιτικῆς πράξεως τὸ τῶν ἀνδρείων καὶ σωφρόνων ἀνθρώπων ἦθος, ὁπόταν ὁμονοίᾳ καὶ φιλίᾳ κοινὸν

συναγαγοῦσα αὐτῶν τὸν βίον ἡ βασιλικὴ τέχνη, πάντων μεγαλοπρεπέστατον ὑφασμάτων καὶ ἄριστον ἀποτελέσασα [ὥστ' εἶναι κοινόν] τούς τ' ἄλλους ἐν ταῖς πόλεσι πάντας δούλους καὶ ἐλευθέρους ἀμπίσχουσα, συνέχῃ τούτῳ τῷ πλέγματι, καὶ καθ' ὅσον εὐδαίμονι προσήκει γίγνεσθαι πόλει τούτου μηδαμῇ μηδὲν ἐλλείπουσα ἄρχῃ τε καὶ ἐπιστατῇ.
Νεώτερος Σωκράτης: κάλλιστα αὖ τὸν βασιλικὸν ἀπετέλεσας ἄνδρα ἡμῖν, ὦ ξένε, καὶ τὸν πολιτικόν.

257a

257b

257c

257d

258a

258b

258c

258d

258e

259a

259b

259c

259d

259e

260a

260b

260c

260d

260e

261a

261b

261c

261d

261e

262a

262b

262c

262d

262e

263a

263b

263c

263d

263e

264a

264b

264c

264d

264e

265a

265b

265c

265d

265e

266a

266b

266c

266d

266e

267a

267b

267c

267d

267e

268a

268b

268c

268d

268e

269a

269b

269c

269d

269e

270a

270b

270c

270d

270e

271a

271b

271c

271d

271e

272a

272b

272c

272d

272e

273a

273b

273c

273d

273e

274a

274b

274c

274d

274e

275a

275b

275c

275d

275e

276a

276b

276c

276d

276e

277a

277b

277c

277d

277e

278a

278b

278c

278d

278e

279a

279b

279c

279d

279e

280a

280b

280c

280d

280e

281a

281b

281c

281d

281e

282a

282b

282c

282d

282e

283a

283b

283c

283d

283e

284a

284b

284c

284d

284e

285a

285b

285c

285d

285e

286a

286b

286c

286d

286e

287a

287b

287c

287d

287e

288a

288b

288c

288d

288e

289a

289b

289c

289d

289e

290a

290b

290c

290d

290e

291a

291b

291c

291d

291e

292a

292b

292c

292d

292e

293a

293b

293c

293d

293e

294a

294b

294c

294d

294e

295a

295b

295c

295d

295e

296a

296b

296c

296d

296e

297a

297b

297c

297d

297e

298a

298b

298c

298d

298e

299a

299b

299c

299d

299e

300a

300b

300c

300d

300e

301a

301b

301c

301d

301e

302a

302b

302c

302d

302e

303a

303b

303c

303d

303e

304a

304b

304c

304d

304e

305a

305b

305c

305d

305e

306a

306b

306c

306d

306e

307a

307b

307c

307d

307e

308a

308b

308c

308d

308e

309a

309b

309c

309d

309e

310a

310b

310c

310d

310e

311a

311b

311c

Сократ, Феодор, Чужеземец, Сократ-младший

Сократ. Я весьма благодарен тебе, Феодор, за то, что ты познакомил меня с Теэтетом и с чужеземцем.
Феодор. Быть может, Сократ, ты скоро будешь мне благодарен втройне, когда они изобразят тебе политика и философа.
Сократ. Пусть будет так. Но скажем ли мы, дорогой Феодор, что слышали это от первого мастера в счете и геометрии?

Феодор. Что ты хочешь этим сказать, Сократ?
Сократ. Ты одинаково оценил этих мужей, а между тем по своему достоинству они оказываются дальше один от другого, чем подсчитало ваше искусство.
Феодор. Клянусь нашим богом Аммоном 1, ты удачно, справедливо и выказав прекрасную память указал мне на ошибку в подсчете. Но я тебе отомщу после. Ты же, чужеземец, не сочти за труд доставить нам удовольствие и, выбрав либо политика, либо философа, разбери их нам по порядку.

Чужеземец. Да, так надо поступить, Феодор; раз уж мы взялись за дело, нам не следует отступаться, пока не дойдем до конца. Но что же мне делать вот с Теэтетом?
Феодор. А что такое?
Чужеземец. Разрешим ему отдохнуть, заменив вот этим Сократом – его товарищем по гимнасию? Или ты дашь другой совет?
Феодор. Возьми, как ты сказал, Сократа. Они ведь молоды, и им легче переносить любой труд отдыхая.

Сократ. Да ведь оба они, чужеземец, словно состоят со мной в родстве. Об одном из них вы говорите, что он схож со мной лицом 2, другой носит то же имя, что я, и в одинаковом обращении к нам есть что-то сродное.

А ведь родных людей всегда надо стремиться узнать в беседе. С Теэтетом я сам вчера беседовал и сегодня слушал его ответы, Сократа же не слышал совсем. Между тем надо испытать и его. Впрочем, мне он ответит после, сейчас же пусть отвечает тебе.
Чужеземец. Пусть будет так. Сократ, ты слышишь Сократа?
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Ты согласен с тем, что он говорит?
Сократ мл. Безусловно.

Чужеземец. Ну, раз с твоей стороны нет препятствий, не может их быть и с моей. Но после софиста нам необходимо, как мне кажется, рассмотреть политика. Скажи мне, отнесем ли мы его к знающим людям, или ты считаешь иначе?
Сократ мл. Нет, именно так.
Чужеземец. Значит, знания нужно различать, как мы делали это в отношении софиста?
Сократ мл. Хорошо бы.
Чужеземец. Однако это различение, Сократ, надо, думаю я, делать не так.
Сократ мл. А как же?

Чужеземец. Другим способом.
Сократ мл. Возможно.
Чужеземец. Каким образом отыскать путь политика? А ведь нужно его отыскать и, отделив его от других путей, отметить знаком единого вида; все другие ответвляющиеся тропки надо обозначить как другой единый вид, с тем чтобы душа наша мыслила знания в качестве двух видов.
Сократ мл. Думаю, что это твое дело, чужеземец, а не мое.

Чужеземец. Нет, Сократ, надо, чтобы это было и твоим делом, если мы хотим его сделать ясным.
Сократ мл. Ты прав.
Чужеземец. Итак, арифметика и некоторые другие сродные ей искусства не занимаются делами и дают только чистые знания?
Сократ мл. Да, это так.
Чужеземец. А строительные искусства и все вообще ремесла обладают знанием, как бы вросшим в дела, и, таким образом, они создают вещи, которых раньше не существовало.

Сократ мл. Как же иначе?
Чужеземец. Значит, разделим все знания надвое и один вид назовем практическим, а другой – познавательным 3.
Сократ мл. Пусть это будут у тебя как бы два вида одного цельного знания.
Чужеземец. Так что же: политика, царя, господина и даже домоправителя – всех вместе – сочтем мы чем-то единым или мы скажем, что здесь столько искусств, сколько названо имен? А еще лучше, следуй за мной вот каким путем.
Сократ мл. Каким?

Чужеземец. Например, если какой-нибудь частный врач может давать советы врачу общественному 4, разве не необходимо назвать его искусство таким же именем, что и у того, кто принимает его совет?
Сократ мл. Да, это было бы необходимо.
Чужеземец. Ну, а если кто настолько искусен, чтобы давать советы царю страны, хотя он лишь частное лицо, разве не скажем мы, что он обладает тем знанием, которое надлежало бы иметь правителю?
Сократ мл. Скажем.

Чужеземец. Но ведь искусство править – это искусство подлинного царя?
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Так не правильно ли будет, чтобы тот, кто получил его в удел, будь то правитель или простой человек, назывался по имени этого искусства царственным мужем?
Сократ мл. Это справедливо.
Чужеземец. То же самое относится к домоправителю и к господину.
Сократ мл. Как же иначе?
Чужеземец. Что же? Большое домохозяйство или забота о малом городе – в чем здесь разница для управления?
Сократ мл. Ни в чем.

Чужеземец. Значит, для всего, что мы сейчас рассматриваем, по-видимому, есть единое знание: назовут ли его искусством царствовать, государственным искусством или искусством домоправления – нам нет никакой разницы.
Сократ мл. Конечно!
Чужеземец. Однако ясно одно: руки и даже все тело какого угодно царя не имеют такого значения в деле управления, как разум и прочие душевные силы.
Сократ мл. Это ясно.

Чужеземец. Итак, мы скажем, что царю больше подобает познавательное, чем ремесленное и вообще всякое другое практическое искусство?
Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. Ну, а государственное искусство и все, что относится к государству, а также искусство править и все связанное с правлением будем ли мы считать чем-то единым и тождественным?
Сократ мл. Очевидно, да.
Чужеземец. Не двинуться ли нам вперед, по порядку, и не разделить ли затем познавательное искусство?
Сократ мл. Конечно, так нужно сделать.
Чужеземец. Будь же внимателен: какое мы усмотрим в нем разделение?
Сократ мл. Скажи ты, какое?

Чужеземец. Вот какое. Существует ли у нас счетное искусство?
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Оно, я думаю, несомненно относится к познавательным искусствам.
Сократ мл. Как же иначе?
Чужеземец. Но коль скоро оно познало различие в числах, мы ведь не припишем ему большей роли, чем роль судьи того, что познано?
Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. Ведь и любой зодчий не сам работает, а только управляет работающими.
Сократ мл. Да.
Чужеземец. И вносит он в это знание, а не ручной труд.
Сократ мл. Это так.

Чужеземец. Поэтому справедливо было бы сказать, что он причастен познавательному искусству.
Сократ мл. Бесспорно.
Чужеземец. Но только, я думаю, после того, как он вынесет суждение, это еще не конец, и он не может на этом остановиться, подобно мастеру счетного искусства: он должен еще отдавать приказания – какие следует – каждому из работающих, пока они не выполнят то, что наказано.
Сократ мл. Правильно.
Чужеземец. Значит, хотя все такие искусства – связанные с искусством счета – познавательные, однако один их род отличает суждение, а другой – приказ?

Сократ мл. По-видимому.
Чужеземец. Итак, если мы скажем, что все познавательное искусство разделяется на повелевающую часть и часть, выносящую суждение, удачно ли мы разделим?
Сократ мл. По моему мнению, да.
Чужеземец. Но ведь тем, кто делает что-то сообща, приятно и мыслить согласно?
Сократ мл. Как же иначе?
Чужеземец. Вот и мы до сих пор согласно общались, а чужие мнения надо оставить в покое.
Сократ мл. Конечно.

Чужеземец. Так скажи же, из этих двух искусств куда отнесем мы искусство царствовать? Будет ли оно заключаться в искусстве суждения и царь будет выступать в качестве зрителя, или же мы отнесем царя к области повелевающей, как владыку?
Сократ мл. Лучше, пожалуй, последнее.
Чужеземец. И опять же надо рассмотреть искусство повелевать: не делится ли и оно каким-то образом? Мне кажется, что как искусство крупных торговцев отличается от искусства мелких, так же далеко и род царского искусства отстоит от рода глашатаев.

Сократ мл. Что ты имеешь в виду?
Чужеземец. Мелкие торговцы, купив сначала чужие товары, перепродают их другим.
Сократ мл. Да, это верно.
Чужеземец. Так и сословие вестников, получив сначала чужие мысли, потом передает и предписывает их другим.
Сократ мл. Сущая правда.

Чужеземец. Что же? Смешаем ли мы воедино искусство царя и искусство истолкования, искусство приказывать, искусство прорицать, искусство глашатая и многие другие искусства, имеющие общее свойство – повелевать? Или, если хочешь, подобно тому как мы сейчас сравнивали искусства, сравним и их имена: ведь самоповелевающий род пока безымянен, и мы таким образом отделим одно от другого, поместив род царей в область самоповелевающего искусства, всеми же остальными родами пренебрежем и предоставим кому угодно придумывать им имена: в самом деле, наше исследование было предпринято ради правителя, а не ради того, что ему противоположно.

Сократ мл. Совершенно верно.
Чужеземец. Но раз этот род достаточно отличен от тех и то, что ему присуще, отделено от того, что ему чуждо, не нужно ли снова произвести деление, если окажется, что этот род его допускает?
Сократ мл. Конечно, нужно.
Чужеземец. А оказывается, что это так. Следуй же за мной и дели.
Сократ мл. Как именно?
Чужеземец. Не сочтем ли мы, что все правители, имеющие в распоряжении возможность повелевать, повелевают ради какого-то возникновения?

Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. А ведь совсем нетрудно все возникающее разделить надвое.
Сократ мл. Каким образом?
Чужеземец. Одна часть всего возникающего не одушевлена, другая одушевлена.
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Вот по этим признакам мы и разделим, если пожелаем делить, повелевающую часть познавательного искусства.
Сократ мл. В соответствии с чем?
Чужеземец. Мы отнесем одну часть повелевающего искусства к возникновению неодушевленных существ, а другую – к возникновению одушевленных. Таким образом все и разделится на две части.

Сократ мл. Безусловно.
Чужеземец. Оставим же одну из этих частей и возьмем другую, а взяв, снова разделим всё надвое.
Сократ мл. Но которую из них, по твоим словам, надо взять?
Чужеземец. Конечно, ту, что относится к живым существам. Ведь совсем невместно царскому знанию повелевать лишенными души вещами: задача его благороднее, и власть простирается на живых и на то, что им причастно.

Сократ мл. Это правильно.
Чужеземец. На выведение потомства и питание живых существ в одних случаях можно смотреть как на выращивание в одиночку, в других – как на общую заботу о целых стадах животных.
Сократ мл. Верно.
Чужеземец. Но политик, как мы увидим, не занимается выращиванием в одиночку, как некоторые погонщики быков и конюхи ухаживают за волами и конями; он больше напоминает табунщика коней и быков.
Сократ мл. Теперь мне ясно то, что ты говоришь.

Чужеземец. Не назвать ли нам общее выращивание всех животных как-то так – "стадное" или "совместное" выращивание?
Сократ мл. Здесь подойдет и то и другое.
Чужеземец. Прекрасно, Сократ. Если ты не будешь особенно заботиться о словах, то к старости обогатишься умом. Теперь же сделаем так, как ты советуешь.

Но не замечаешь ли ты, что иной, провозгласив искусство стадного выращивания двойным, заставит нас то, что мы сейчас ищем в двойном, искать в половинках?
Сократ мл. Хотел бы я это заметить. И мне кажется, что у людей пища одна, а у животных – другая.
Чужеземец. Ты весьма смело и с великим усердием произвел разделение. Но по возможности давай избежим этого в другой раз.
Сократ мл. Чего именно?

Чужеземец. Не следует одну маленькую частичку отделять от многих больших, да притом еще без сведения к виду: часть должна вместе с тем быть и видом. Прекрасно, если можно искомое тотчас же отделить от всего остального, коль скоро это сделано правильно, – подобно тому как сейчас, подумав, что здесь необходимо деление, ты подстегнул рассуждение, усмотрев, что оно клонится к людям. Но, милый, дело здесь не в изящных игрушках: это небезопасно, гораздо безопаснее серединный разрез, он скорее приводит к идеям. Это-то и есть главное в исследованиях.

Сократ мл. Что, чужеземец, ты хочешь этим сказать?
Чужеземец. Я постараюсь сказать яснее из расположения к твоей юности, Сократ. На основе того, что было здесь сказано, нельзя достаточно хорошо уяснить себе этот вопрос. Во имя ясности надо попытаться продвинуть его вперед.
Сократ мл. Как ты назовешь ту ошибку, которую мы сделали только что при делении?

Чужеземец. Она подобна той, которую делают, пытаясь разделить надвое человеческий род и подражая большинству здешних людей – тем, кто, выделяя из всех народов эллинов, дает остальным племенам – бесчисленным, не смешанным между собой и разноязычным – одну и ту же кличку "варваров", благодаря чему только и считает, что это – единое племя. То же самое, как если бы кто-нибудь вздумал разделить число на два вида и, выделив из всех чисел десять тысяч, представил бы это число как один вид, а всему остальному дал бы одно имя и считал бы из-за этого прозвища, что это единый вид, отличный от того, первого.

Ведь гораздо лучше и более сообразно с двуделением по видам было бы, если бы разделили числа на четные и нечетные, род же человеческий – на мужской и женский пол. А мидийцев и фригийцев или какие-то другие народы отделяют от всех остальных тогда, когда не умеют выявить одновременно вид и часть при сечении.

Сократ мл. Совершенно верно. Но, чужеземец, как же яснее распознать это – вид и часть, если они не одно и то же, но друг от друга отличны?
Чужеземец. О, лучший из юношей! Ты, Сократ, спрашиваешь недаром. Но мы и сейчас уже отклонились сильнее, чем должно, от нашего рассуждения, ты же побуждаешь нас блуждать еще больше. Нет, вернемся – ведь так подобает – назад. А по этому следу пойдем, как ищейки, потом, на досуге. Однако крепко следи, чтобы не подумать, будто ты слышал от меня ясное определение этого...

Сократ мл. Чего именно?
Чужеземец. Того, что вид и часть друг от друга отличны.
Сократ мл. Но как же иначе?
Чужеземец. Если существует вид чего-либо, то он же необходимо будет и частью предмета, видом которого он считается. Часть же вовсе не должна быть необходимо видом. Так что лучше приписывать мне всегда это объяснение, а не то.
Сократ мл. Пусть будет так.
Чужеземец. Скажи мне еще вот что...

Сократ мл. О чем ты спрашиваешь?
Чужеземец. Откуда мы отклонились, когда подошли сюда? Конечно, думаю я, вот откуда: на вопрос о стадном выращивании – как его разделить – ты храбро ответил, что существует два рода живых существ: один – человеческий, а другой – все остальные животные.
Сократ мл. Это правда.
Чужеземец. Мне же тогда показалось, что, отделив одну часть, ты считаешь все остальное единым видом по той единой кличке "животные", которую ты для этой второй части придумал.

Сократ мл. И это так было.
Чужеземец. Но, храбрейший из людей, что, если разумным окажется какое-нибудь другое животное – такими, например, представляются журавли (или какое-нибудь еще) – и оно станет, подобно тебе, придумывать имена, противопоставляя единый род журавлей всем остальным животным и прославляя себя самого, прочих же, объединив их между собой, а также с людьми, не найдет ничего лучшего, как назвать животными? Постараемся же всячески этого избежать.
Сократ мл. Каким образом?
Чужеземец. Не будем делить весь род живых существ, чтобы не допустить подобной ошибки.

Сократ мл. Да, не нужно этого делать.
Чужеземец. Ведь именно в этом и состояла тогда неправильность.
Сократ мл. Но в чем же?
Чужеземец. Повелевающая часть познавательного искусства относилась у нас к роду выращивания стадных животных. Не так ли?
Сократ мл. Так.

Чужеземец. И уже тем самым весь род животных был поделен на ручных и диких. Те из животных, нрав которых поддается приручению, называются домашними, другие же, не поддающиеся, – хищными.
Сократ мл. Прекрасно.
Чужеземец. Знание, которое мы преследуем, было и есть у домашних животных, причем надо искать его у животных стадных.
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Стало быть, не будем делить их, как тогда, принимая во внимание всех сразу, и не будем спешить немедленно перейти к государственному искусству. Ведь мы теперь испытываем состояние в точности по пословице...

Сократ мл. Какое состояние?
Чужеземец. Поспешив с делением домашних животных, мы завершили деление медленнее.
Сократ мл. Ну и хорошо, чужеземец, что это так получилось.
Чужеземец. Пусть будет так. Давай попробуем сызнова разделить искусство совместного выращивания: быть может, само завершенное рассуждение лучше покажет тебе то, к чему ты стремишься. Но скажи мне...
Сократ мл. Что же?

Чужеземец. А вот: может быть, ты нередко слыхал от кого-нибудь – ведь самому тебе это не случалось видеть – о рыбных питомниках в Ниле и на царских 5 озерах? А в прудах ты, верно, и сам их видел.
Сократ мл. Конечно, и эти я видел, и о тех от многих слыхал.
Чужеземец. И о гусиных и журавлиных питомниках, хоть ты и не бродил по равнинам Фессалии, знаешь понаслышке и веришь, что они есть?
Сократ мл. Да уж конечно.

Чужеземец. Спросил же я тебя об этом вот ради какой цели: стадное выращивание ведь бывает и водным, и сухопутным.
Сократ мл. Да, конечно.
Чужеземец. Значит, и ты считаешь, что именно таким образом надо разделить надвое науку о совместном выращивании, уделив тому и другому свою часть и назвав одну из них вскармливающей на воде, а другую – на суше?
Сократ мл. Да, по-моему, так.
Чужеземец. И значит, мы не будем доискиваться, к какому из этих искусств надо отнести занятие царское? Это всякому ясно и так.

Сократ мл. Конечно, ясно.
Чужеземец. Но сухопутный род стадного питания разделит ведь всякий.
Сократ мл. Как?
Чужеземец. Размежевав его на летающую и пешую часть.
Сократ мл. Сущая правда.
Чужеземец. Что же? Не должно ли искать государственное занятие в пешей части? Не считаешь ли ты, что и глупец, как говорится, будет такого же мнения?
Сократ мл. Да, это так.
Чужеземец. Ну, а искусство ухода за пешими животными следует ли, как мы недавно сделали это с числом, разделить надвое?
Сократ мл. Ясно, что следует.

Чужеземец. Впрочем, к той части, на которую направлено наше рассуждение, как кажется, открываются два пути: один – скорейший, отделяющий меньшую часть от большей, второй – производящий срединное сечение, которое, как мы говорили раньше, более предпочтительно; но этот путь длиннее. Мы можем последовать тем путем, каким ты пожелаешь.
Сократ мл. А обоими путями следовать невозможно?
Чужеземец. Вместе, конечно, нельзя, чудак; поочередно же, ясное дело, можно.

Сократ мл. Итак, я избираю оба пути – поочередно.
Чужеземец. Это нетрудно: оставшийся путь короток. В начале и в средних частях путешествия это было бы для нас тяжелой задачей. А сейчас, если тебе угодно, пойдем сперва более длинным путем, ведь со свежими силами мы легче его одолеем. Итак, наблюдай за делением.
Сократ мл. Говори.
Чужеземец. Пеших домашних животных – тех, что относятся к стадным, – нужно, согласно их природе, разделить надвое.
Сократ мл. Каким образом?
Чужеземец. По признаку рогов: одна порода их имеет, другая – нет.

Сократ мл. Это очевидно.
Чужеземец. Разделив искусство выращивания пеших, примени объяснение для каждой части; ибо если ты вздумаешь их называть, у тебя будет забот больше, чем нужно.
Сократ мл. Так как же следует говорить?
Чужеземец. А вот как: когда искусство выращивания пеших разделится надвое, одна часть будет отнесена к рогатой половине стада, а другая – к безрогой.

Сократ мл. Пусть будет так, согласно сказанному: ведь это во всех отношениях ясно.
Чужеземец. Что же касается царя, это также ясно: он будет пасти безрогое стадо.
Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. Разбивая теперь это стадо на части, постараемся приписать ему то, что ему присуще.
Сократ мл. Хорошо.
Чужеземец. Желаешь ли ты разделить его по признаку раздвоенных и так называемых цельных копыт или же по скрещенным и нескрещенным породам? Тебе ведь это понятно?

Сократ мл. Что именно?
Чужеземец. А то, что лошади и ослы могут давать совместное потомство.
Сократ мл. Я понимаю.
Чужеземец. А остальная часть домашнего стада не смешивает своих пород.
Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. Что же? Наш политик печется, по-твоему, о скрещенной или о нескрещенной породе?
Сократ мл. Ясно, что о несмешанной.
Чужеземец. Надо же и ее, по-видимому, как мы делали раньше, разделить надвое.
Сократ мл. Да, надо.

Чужеземец. Ну вот, все живое, сколько только есть домашних и стадных животных, уже разделено, за исключением двух родов. Ведь род собак не стоит причислять к стадным животным.
Сократ мл. Нет, конечно. Но каким образом разделить нам эти два рода?
Чужеземец. А таким, как пристало делить тебе и Теэтету, коль скоро вы занимаетесь геометрией.
Сократ мл. Каким же именно?
Чужеземец. В соответствии с диагональю и потом – с диагональю диагонали.
Сократ мл. Что ты имеешь в виду?

Чужеземец. Разве природа, которую получил в удел наш человеческий род, стоит в ином отношении к ходьбе, чем диагональ, равная квадратному корню из двух, [к сторонам своего квадрата]?
Сократ мл. Нет, не в ином.
Чужеземец. Между тем природа всего остального рода по своему свойству есть не что иное, как диагональ нового квадрата, построенного на стороне в два фута 6.
Сократ мл. Как же иначе? Я почти понимаю, что ты хочешь сказать.

Чужеземец. Впрочем, не усмотрим ли мы и чего-то очень смешного, случившегося с нами при этом делении, – словно мы заправские шуты?
Сократ мл. Что же это?
Чужеземец. Да наш человеческий род получил равный удел и шагает в ногу с родом из всех существующих самым благородным и в то же время беззаботнейшим 7.
Сократ мл. Да, я вижу и нахожу это очень странным.
Чужеземец. Что же? Не естественно ли, что самое медленное приходит позднее всех?
Сократ мл. Да уж конечно.
Чужеземец. А не придет ли нам на ум, что еще смешнее покажется царь, бегущий голова в голову со стадом и выступающий рядом с мужем, наилучшим образом подготовленным для жизни без затруднений?

Сократ мл. Несомненно, придет.
Чужеземец. Теперь, Сократ, особенно ясным становится то, что было сказано раньше, при исследовании софиста.
Сократ мл. Что именно?
Чужеземец. А вот что: при таком пути рассмотрения не больше бывает заботы о возвышенном, чем об обычном, и меньшее не презирается в угоду большему, но путь этот сам по себе ведет к наивысшей истине.
Сократ мл. Похоже, что это так.
Чужеземец. А теперь, чтобы ты не опередил меня вопросом о кратчайшем пути к определению царя, не опередить ли мне тебя самому?
Сократ мл. Непременно.

Чужеземец. Тогда, говорю я, надо сразу же в нашем роде отделить двуногих от четвероногих и, приняв во внимание, что роду человеческому выпал тот же жребий, что и пернатым, снова разделить двуногое стадо на гладкое и пернатое; когда же оно будет поделено и обнаружится искусство пасти людей, надо взять политика и царя и, поставив его во главе как возничего, вверить ему бразды правления государством: ведь именно в этом состоит присущая ему наука.

Сократ мл. Ты прекрасно и как дóлжно представил мне счет да еще как бы добавил к счету проценты, увеличив тем самым оплату.
Чужеземец. Ну что ж, давай просмотрим снова, с начала до конца, объяснение наименования искусства политика.
Сократ мл. Отлично.
Чужеземец. Вначале мы установили повелевающую часть познавательного искусства. В качестве уподобления ей мы назвали самоповелевающую часть. От этой части мы отделили немаловажный род – искусство выращивания животных, от него, в свой черед, вид стадного выращивания, а от этого последнего – выращивание сухопутное.

От выращивания сухопутных мы отделили прежде всего искусство выращивания безрогих животных, а уж если кто желает отделить от него следующую часть, он должен по меньшей мере представить ее троякой, если хочет охватить ее единым понятием и назвать ее искусством пасти несмешанное стадо. Следующим сечением будет отделение от двуногого стада людей и искусства их пестовать, а это уже – искомое нами искусство царствовать, или, что то же самое, государственное искусство 8.

Сократ мл. Все это, безусловно, верно.
Чужеземец. Но, Сократ, так ли хорошо мы все это выполнили, как следует из твоих слов?
Сократ мл. Что ты имеешь в виду?
Чужеземец. Полностью ли, достаточно ли осветили мы наш предмет? Или нашему исследованию как раз более всего не хватает завершенного объяснения, хотя какое-то объяснение мы и дали?
Сократ мл. Скажи яснее.
Чужеземец. Я именно и собираюсь сейчас получше разъяснить для нас обоих то, что я думаю.

Сократ мл. Говори же.
Чужеземец. Не правда ли, одним из многих искусств пестования, сейчас перед нами явившихся, было государственное искусство, состоящее в попечении о некоем одном стаде?
Сократ мл. Да.
Чужеземец. И это, согласно нашему определению, являет собой выращивание не лошадей либо каких-то других животных, но людей и заключается в общем их воспитании.
Сократ мл. Это так.

Чужеземец. Давай же посмотрим, какое различие существует между всеми прочими пастухами, с одной стороны, и царями – с другой.
Сократ мл. Какое же?
Чужеземец. Не получилось бы, что кто-нибудь – представитель совсем иного искусства – вдруг назовет себя также воспитателем стада и станет играть эту роль.
Сократ мл. Разве это возможно?

Чужеземец. Например, чтó, если разные торговцы, землепашцы, булочники, а вслед за ними учители гимнастики и врачи станут всячески оспаривать у пастухов человеческого стада, которых мы назвали политиками, право называться руководителями воспитания не только всего человеческого стада, но и его начальников?
Сократ мл. Это было бы с их стороны неправильным.
Чужеземец. Возможно. Сейчас мы посмотрим. Ведь мы знаем, что с волопасом никто не станет вступать в спор об уходе за волами, но он сам – и воспитатель стада, и его врач, и как бы сват, и что касается приплода и родов, то он – единственный знаток повивального искусства.

Даже если речь идет об играх и способности воспринимать музыку – насколько животные могут это по своей природе, – никто другой не умеет так хорошо владеть звуками инструментов и голоса, которыми он ободряет и успокаивает стадо. И о прочих пастухах можно сказать то же самое. Разве не так?
Сократ мл. Совершенно верно.
Чужеземец. Так может ли показаться нам правильным и безупречным рассуждение о царе, когда мы одного его считаем пастухом и воспитателем человеческого стада и забываем о тысячах других, оспаривающих это звание?

Сократ мл. Никоим образом.
Чужеземец. Так разве неправильным было наше прежнее опасение, когда мы заподозрили, что, называя лишь некоторые черты царя, мы не дадим безупречного в своем совершенстве образа политика, пока не перечислим всех тех, кто вокруг него толпится и оспаривает у него звание пастуха, и, отделив от них этот образ, не представим лишь его в чистом виде?
Сократ мл. Сущая правда.
Чужеземец. Итак, Сократ, мы должны это сделать, если не хотим под конец устыдиться нашего рассуждения.

Сократ мл. Нет, этого ни в коем случае нельзя допустить.
Чужеземец. Значит, нам снова надо вернуться назад и начать все сначала, идя по иному пути.
Сократ мл. Но какой это путь?
Чужеземец. Пожалуй, такой, который мы переплетем с шуткой: мы должны воспользоваться изрядной толикой большого мифа, а что до остального, то мы будем последовательно отделять часть за частью, как мы это делали раньше, пока не подойдем к самой сути искомого. Должны ли мы так поступить?
Сократ мл. Несомненно.
Чужеземец. Ну, так слушай внимательно мой миф, как слушают дети. Впрочем, ты ведь не так давно оставил пору забав 9.

Сократ мл. Говори же.
Чужеземец. Итак, много существовало и еще будет существовать древних сказаний, и среди них сказание об Атрее и Фиесте 10 и их раздоре. Ты, конечно, слышал его и припоминаешь события, о которых там повествуется?
Сократ мл. Ты, верно, говоришь о знамении золотого овна 11?

Чужеземец. Нет, совсем не об этом, а об изменении заката и восхода Солнца и других звезд: ведь там, где теперь Солнце восходит, в те времена был закат, и, наоборот, там, где теперь закат, тогда был восход. Но бог явил тогда Атрею знамение 12 и обратил все это вспять, к нынешнему порядку.
Сократ мл. Рассказывают и об этом.
Чужеземец. Да и о царстве Кроноса 13 мы слышали от многих.

Сократ мл. Конечно, от очень многих.
Чужеземец. А как насчет того, что вначале люди были порождены землей 14, а вовсе не другими людьми?
Сократ мл. Это сказание тоже принадлежит к древнейшим.
Чужеземец. Все это и, кроме того, тысячи еще более удивительных вещей – плод одного и того же события, но со временем многое из этого стерлось в памяти, другое же рассеялось, и рассказывают о каждом из этих событий отдельно.

А что лежало в основе всего этого – об этом не говорит никто, мы же теперь должны сказать: кстати ведь подойдет эта речь к объяснению того, что такое царь.
Сократ мл. Ты прекрасно молвил; не упусти же ничего, прошу тебя.
Чужеземец. Итак, слушай. Бог то направляет движение Вселенной, сообщая ей круговращение сам, то предоставляет ей свободу – когда кругообороты Вселенной достигают подобающей соразмерности во времени; потом это движение самопроизвольно обращается вспять, так как Вселенная – это живое существо,

обладающее разумом, данным ей тем, кто изначально ее построил, и эта способность к обратному движению врождена ей в силу необходимости по следующей причине 15...
Сократ мл. По какой же именно?
Чужеземец. Оставаться вечно неизменными и тождественными самим себе подобает лишь божественнейшим существам, природа же тела к этому разряду не принадлежит. То, что мы называем небом и космосом, получило от своего родителя много счастливых свойств, но в то же время оно оказалось причастным телу: поэтому оно не могло не получить в удел перемен.

Все ж, сколько можно, космос движется единообразно, в одном и том же месте, и обратное вращение он получил как самое малое отклонение от присущего ему самостоятельного движения. Вечно приводить в движение самого себя не дано почти никому, кроме того, кто руководит движением всех вещей, а ему не подобает вызывать движение то в одну, то в другую сторону. В соответствии со всем этим в космосе нельзя сказать ни что он вечно движет самого себя, ни что ему как целому всегда сообщает двоякое, разнонаправленное, вращение бог,

ни что два разных божества вращают его в противоположные стороны согласно своим замыслам, но остается единственное, что было нами недавно сказано: космос движется благодаря иной, божественной причине, причем жизнь приобретается им заново и он воспринимает уготованное ему творцом бессмертие; когда же ему дается свобода, космос движется сам собой, предоставленный себе самому на такой срок, чтобы проделать в обратном направлении много тысяч круговоротов, благодаря тому что он, самый большой и лучше всего уравновешенный, движется на крошечной ступне 16.

Сократ мл. Все, что ты изложил, выглядит очень правдоподобно.
Чужеземец. Давай же рассудим и поймем на основании того, что сейчас было сказано, причину всего чудесного, которую мы допустили. Причина же эта следующая...
Сократ мл. Какая?
Чужеземец. А такая, что вращательное движение Вселенной направлено то в одну сторону, как теперь, то в противоположную.
Сократ мл. Каким же образом?

Чужеземец. Этот вид изменения дóлжно считать самым значительным и совершенным из всех перемен, происходящих в небе.
Сократ мл. Это возможно.
Чужеземец. Поэтому надо считать, что величайшие перемены происходят и с нами, живущими в пределах этого неба.
Сократ мл. И это правдоподобно.
Чужеземец. А разве мы не знаем, что живые существа тягостно переносят глубокие, многочисленные и многообразные изменения?
Сократ мл. Как же иначе?
Чужеземец.

На всех животных тогда нападает великий мор, да и из людей остаются в живых немногие. И на их долю выпадает множество поразительных и необычных потрясений, но величайшее из них то, которое сопутствует повороту Вселенной, когда ее движение обращается вспять.
Сократ мл. А в чем это переживание состоит?
Чужеземец. Возраст живых существ, в каком каждое из них тогда находилось, сначала таким и остался, и все, что было тогда смертного, перестало стареть и выглядеть старше; наоборот, движение началось в противоположную сторону и все стали моложе и нежнее: седые власы старцев почернели, щеки бородатых мужей заново обрели гладкость, возвращая каждого из них к былой цветущей поре;

гладкими стали также и тела возмужалых юнцов, с каждым днем и каждой ночью становясь меньше, пока они вновь не приняли природу новорожденных младенцев и не уподобились им как душой, так и телом. Продолжая после этого чахнуть, они в конце концов уничтожились совершенно. Даже трупы погибших в то время насильственной смертью были подвержены таким состояниям и быстро и незаметно исчезли в течение нескольких дней.

Сократ мл. Но как же происходило тогда, чужеземец, возникновение новых существ? И как рождались они друг от друга?
Чужеземец. Ясно, Сократ, что в тогдашней природе не существовало рождения живых от живых; уделом тогдашнего поколения было снова рождаться из земли, как и встарь, люди были земнорожденными. Воспоминание же об этом сохранили наши ранние предки, время которых соприкоснулось со временем, последовавшим за окончанием первой перемены круговращения:

они родились в начале нынешнего круговорота. Именно они стали для нас глашатаями, возвестившими те сказания, в которых многие теперь несправедливо сомневаются. Мы же, я полагаю, должны на них основываться. Ведь из того, что старческая природа переходит в природу младенческую, следует, что и мертвые, лежащие в земле, снова восстанут из нее и оживут, следуя перемене пошедшего вспять рождения и возникая по необходимости

как землерожденное племя – в соответствии со сказанным: отсюда их имя и объяснение их появления – разве что только бог определил некоторым из них иной жребий.
Сократ мл. Да, это непременно вытекает из сказанного раньше. Но жизнь, о которой ты говорил, что она протекала под властью Кроноса, – совпадала ли она с тем, прежним круговоротом или с нынешним? Ведь ясно, что каждая перемена в движении Солнца и звезд совпадает с первым круговращением.
Чужеземец.

Ты хорошо следил за моим рассуждением. А то, что ты спросил – о самопроизвольном возникновении человеческой природы, – так это относится вовсе не к нынешнему движению [Вселенной], но к тому, что происходило раньше. Тогда, вначале, самим круговращением целиком и полностью ведал [верховный] бог, но местами, как и теперь, части космоса были поделены между правящими богами. Да и живые существа были поделены между собой по родам и стадам божественными пастухами – даймонами; при этом каждый из них владел той группой, к которой он был приставлен,

так что не было тогда ни диких животных, ни взаимного пожирания, как не было ни войн, ни раздоров, зато можно назвать тысячи хороших вещей, сопутствовавших такому устройству. А то, что было сказано об их жизни, согласной с природой, имеет вот какую причину. Бог сам пестовал их и ими руководил, подобно тому как сейчас люди, будучи существами, более прочих причастными божественному началу, пасут другие, низшие породы.

Под управлением бога не существовало государств; не было также в собственности женщин и детей, ведь все эти люди появлялись прямо из земли, лишенные памяти о прошлых поколениях. Такого рода вещи для них не существовали; зато они в изобилии получали плоды фруктовых и любых других деревьев, произраставших не от руки земледельца, но как добровольный дар земли. Не имея одежды и не заботясь о ложе, бродили они большей частью под открытым небом.

Ведь погода была уготована им благоприятная и ложе их было мягко благодаря траве, обильно произрастающей из земли.
Итак, ты слышал, Сократ, какая была жизнь у людей при Кроносе; что до теперешней жизни – жизни при Зевсе, как это зовут, – ты сам, живя сейчас, ее знаешь. Сможешь ли ты и пожелаешь ли определить, какая из них счастливее 17?
Сократ мл. Никоим образом.

Чужеземец. Так не хочешь ли, чтобы я как-то их сравнил?
Сократ мл. Да, конечно, очень хочу.
Чужеземец. Итак, если питомцы Кроноса, располагая обширным досугом и возможностью словесно общаться не только с людьми, но и с животными, пользовались всем этим для того, чтобы философствовать, если они, беседуя со зверями и друг с другом, допытывались у всей природы, не нашла ли она с помощью некой особой способности что-либо неведомое другим для кладовой разума, – легко судить, что тогдашние люди были бесконечно счастливее нынешних.

Если же они, вдосталь насытившись яствами и питьем, передавали друг другу, а также зверям то, что и ныне о них повествуется, – то и об этом (по крайней мере таково мое мнение) следует полагать то же самое.
Впрочем, оставим это, пока не явится сведущий вестник и не объявит нам, была ли у тогдашних людей жажда познания и владения словом. Однако ради чего разбудили мы спящий миф, это надо бы сказать, чтобы затем устремиться вперед.

Когда всему этому исполнился срок, и должна была наступить перемена, и все земнорожденное племя потерпело уничтожение, после того как каждая душа проделала все назначенные ей порождения и все они семенами упали на землю, кормчий Вселенной, словно бы отпустив кормило, отошел на свой наблюдательный пост 18, космос же продолжал вращаться под воздействием судьбы и врожденного ему вожделения. Все местные боги, соправители могущественнейшего божества, прознав о случившемся, лишили части космоса своего попечения 19.

Космос же, повернувшись вспять и пришедши в столкновение с самим собой, увлекаемый противоположными стремлениями начала и конца и сотрясаемый мощным внутренним сотрясением, навлек новую гибель на всевозможных животных. Когда затем, по прошествии большого времени, шум, замешательство и сотрясение прекратились и наступило затишье, космос вернулся к своему обычному упорядоченному бегу, попечительствуя и властвуя над всем тем, что в нем есть, и над самим собою; при этом он по возможности вспоминал наставления своего демиурга и отца 20.

Вначале он соблюдал их строже, позднее же – все небрежнее. Причиной тому была телесность смешения, издревле присущая ему от природы, ибо, прежде чем прийти к нынешнему порядку, он был причастен великой неразберихе.
От своего устроителя он получил в удел все прекрасное; что касается его прежнего состояния, то, сколько ни было в небе тягостного и несправедливого, все это он и в себя вобрал, и уделил живым существам. Питая эти существа вместе с Кормчим, он вносил в них немного дурного и много добра.

Когда же космос отделился от Кормчего, то в ближайшее время после этого отделения он все совершал прекрасно; по истечении же времени и приходе забвения им овладевает состояние древнего беспорядка, так что в конце концов он вырождается, в нем остается немного добра, смешанного с многочисленными противоположными свойствами, он подвергается опасности собственного разрушения и гибели всего, что в нем есть.

Потому-то устроившее его божество, видя такое нелегкое его положение и беспокоясь о том, чтобы, волнуемый смутой, он не разрушился и не погрузился в беспредельную пучину неподобного, вновь берет кормило и снова направляет все больное и разрушенное по прежнему свойственному ему круговороту: он вновь устрояет космос, упорядочивает его и делает бессмертным и непреходящим 21.
Это и есть завершение мифа. Что же касается изображения царя, то сказанного вполне достаточно для тех, кто сумеет поставить это в связь с предшествовавшим рассуждением.

Ибо, когда космос опять стал вращаться в направлении нынешних порождений, порядок возрастов снова прервался и заново стал противоположным тогдашнему. Живые существа, по своей малости едва-едва не исчезнувшие, стали расти, а тела, заново порожденные землею в старческом возрасте, вновь умирали и сходили в землю. И остальное все претерпело изменение, подражая и следуя состоянию целого:

это подражание необходимо было во всем – в плодоношении, в порождении и в питании, ибо теперь уже недозволено было, чтобы живое существо зарождалось в земле из частей другого рода, но, как космосу, которому велено было стать в своем развитии самодовлеющим, так и частям его той же властью было приказано насколько возможно самостоятельно зачинать, порождать и питать потомство.

Таким образом, к чему было направлено все наше рассуждение, к этому мы и пришли. Говорить о прочих животных – какое из них по каким причинам подверглось превращению – было бы слишком длинно и заняло бы много времени; что же касается людей, то это будет короче и ближе к делу.
Итак, когда принявший нас в свои руки и пестовавший нас даймон прекратил свои заботы, многие животные, по природе своей свирепые, одичали и стали хватать людей,

сделавшихся слабыми и беспомощными; вдобавок первое время люди не владели еще искусствами, естественного питания уже не хватало, а добыть они его не умели, ибо раньше их к этому не побуждала необходимость. Все это ввергло их в великое затруднение. Потому-то, согласно древнему преданию, от богов нам были дарованы вместе с необходимыми поучениями и наставлениями: огонь – Прометеем, искусства – Гефестом и его помощницей по ремеслу 22,

семена и растения – другими богами. И все, что устрояет и упорядочивает человеческую жизнь, родилось из этого: ибо, когда прекратилась, как было сказано, забота богов о людях, им пришлось самим думать о своем образе жизни и заботиться о себе, подобно целому космосу, подражая и следуя которому мы постоянно – в одно время так, а в другое иначе – живем и взращиваемся 23.

Пусть же здесь будет конец сказанию. Воспользуемся им для того, чтобы понять, как сильно мы ошибались, говоря в предшествовавшем рассуждении о царе и политике.
Сократ мл. Какая же и сколь великая, по твоим словам, возникла у нас ошибка?
Чужеземец. С одной стороны, она меньше, с другой же – весомее и обширнее, чем казалась тогда.
Сократ мл. Каким образом?

Чужеземец. Отвечая на вопрос о царе и политике, существующем при нынешнем круговращении и порождении, мы описали пастуха человеческого стада 24 при круговращении противоположном и, таким образом, назвали вместо смертного – бога: это очень большая погрешность. А объявив его правителем всего государства, но не разобрав, как он правит, мы, с одной стороны, высказались верно, с другой же – недостаточно полно и ясно: в этом случае и ошибка меньше, чем та.
Сократ мл. Это правда.

Чужеземец. Итак, надо надеяться, что, определив характер государственного правления, мы наконец сможем сказать, что такое политик.
Сократ мл. Отлично.
Чужеземец. Вот мы и предпослали этому миф – чтобы показать относительно стадного выращивания, что не только все оспаривают это занятие у искомого нами сейчас лица, но также что мы должны яснее разглядеть его – того, кому одному только и пристало, по образцу пастухов и волопасов, иметь попечение о выращивании человеческого стада и носить соответствующее этому имя.
Сократ мл. Правильно.

Чужеземец. Я даже думаю, Сократ, что этот образ божественного пастыря слишком велик в сравнении с царем 25, нынешние же политики больше напоминают но своей природе, а также образованию и воспитанию подвластных, чем властителей.
Сократ мл. Истинно так.
Чужеземец. Но такова ли их природа или иная, от этого не менее и не более должно их рассмотреть.
Сократ мл. Как же иначе?

Чужеземец. Пойдем же по прежнему пути. Мы сказали, что существует самоповелевающее искусство, распоряжающееся живыми существами и пекущееся не о частных лицах, а о целом обществе; назвали же мы это тогда искусством стадного выращивания. Припоминаешь ли ты?
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Вот тут-то мы и допустили ошибку. Мы совсем не учли политика и никак его не назвали: он тайно ускользнул от наименования.

Сократ мл. Каким образом?
Чужеземец. Выращивать все без исключения стада присуще, видимо, остальным пастухам, политику же не свойственно. А между тем мы приложили это наименование и к политику, хотя следовало бы назвать их всех по общему для них признаку.
Сократ мл. Ты прав, если такое имя бывает.
Чужеземец. Как же не быть общему уходу за всеми, из которого не исключено выращивание и любые другие заботы? Назовем ли мы это уходом за стадом, пестованием или еще как-нибудь, – например, всеобщим попечением, – это имя могло бы охватить и политика, и всех прочих пастухов, ведь надо так сделать, этому учит нас рассуждение.

Сократ мл. Правильно. Но какое же теперь последует разделение?
Чужеземец. Подобное тому, какое мы проделали, когда обособили стадное выращивание пеших – бесперых, несмешанных и безрогих – животных; лишь сделав такое различение, мы охватили одним определением уход за стадом в наше время и в царствование Кроноса.
Сократ мл. Это очевидно. Но снова спрошу: что же потом?

Чужеземец. Ясно, что, когда таким образом названо это имя – "уход за стадом", никто не станет нам возражать, говоря, что и вообще-то нет подобного попечения, как прежде справедливо могли возразить, что, мол, у нас не существует никакого искусства выращивания, достойного называться этим именем, а если бы и было какое-нибудь, то оно скорее подобало бы многим другим, чем кому-нибудь из царей.
Сократ мл. Правильно.
Чужеземец. Забота же о целом человеческом сообществе и искусство управления всеми людьми в первую очередь и преимущественно принадлежат царю.

Сократ мл. Ты правильно говоришь.
Чужеземец. Однако, Сократ, замечаешь ли ты, что под самый конец мы снова ошиблись?
Сократ мл. Каким образом?
Чужеземец. А вот: хотя мы в высшей степени правильно рассудили, что существует некое искусство выращивания двуногого стада, не следовало, однако, тотчас же называть это искусство царским и политическим – так, как если бы на этом все и кончалось.
Сократ мл. А как же?

Чужеземец. Сначала, как мы и говорили, нужно было переделать название, приблизив его больше к уходу, чем к пропитанию, а затем рассечь надвое и его, ведь предстоит произвести еще немало сечений.
Сократ мл. Каких именно?
Чужеземец. Можно было бы отделить божественного пастыря от попечителя-человека.
Сократ мл. Правильно.
Чужеземец. Затем, обособив попечительское искусство, следует его снова рассечь надвое.
Сократ мл. На какие же части?
Чужеземец. На попечение насильственное и мягкое.
Сократ мл. То есть?

Чужеземец. Раньше мы и тут оказались простоватей, чем должно, и допустили ошибку, соединив в одно царя и тирана, – как самих, так и образы их правления, – в то время как они в высшей степени неподобны.
Сократ мл. Истинно так.
Чужеземец. А теперь, исправляя нашу ошибку, согласно сказанному, не разделим ли мы человеческое попечительское искусство надвое – на насильственное и мягкое?
Сократ мл. Несомненно.
Чужеземец. И, назвав попечение тех, кто правит с помощью силы, тираническим, а мягкое попечение о стаде двуногих кротких животных – политическим, мы наречем человека, владеющего таким искусством попечительства, подлинным царем и политиком, не так ли?

Сократ мл. Значит, чужеземец, рассуждение о политике получило у нас таким образом завершение 26.
Чужеземец. Это было бы для нас прекрасно, Сократ. Однако верным это должно представляться не только тебе, но и мне. На самом же деле мне не кажется, будто образ царя получил у нас завершение: подобно ваятелям, что иногда спешат, не рассчитав времени,

и опаздывают из-за того, что добавляют к своим творениям много лишних деталей, и мы сейчас, спеша выставить напоказ погрешность прежнего нашего рассуждения и решив, что царю подходят великие образцы, подняли тяжелейший пласт мифа и вынуждены были воспользоваться большей, чем требовалось, его частью. Так мы сделали доказательство еще более длинным и уже совсем не смогли придать завершенность мифу; наше рассуждение, словно черновой набросок,

приняло чисто внешние очертания, отчетливости же, которую придают краски и смешение оттенков, пока что не получило. Между тем с помощью слова и рассуждения гораздо лучше можно выписать любое изображение, чем с помощью живописи и какого бы то ни было другого ручного труда, – лишь бы уметь это делать. Другим же – тем, кто не умеет, – надо пользоваться работой рук.
Сократ мл. Правильно! Покажи же, чего не хватает в том, что у нас было сказано.

Чужеземец. Ты чудак! Трудно ведь, не пользуясь образцами, пояснить что-либо важное. Ведь каждый из нас, узнав что-то словно во сне, начисто забывает это, когда снова оказывается будто бы наяву.
Сократ мл. Как это ты говоришь?
Чужеземец. Думается, я весьма странным образом затронул сейчас то, что происходит с нами в отношении знания.
Сократ мл. Как так?
Чужеземец. У меня, милый мой, оказалась нужда в образце самого образца.

Сократ мл. Так что же? Скажи! Уж меня-то ты можешь не стесняться.
Чужеземец. Скажу, если ты готов за мной следовать. Ведь известно, что дети, когда они только что научились азбуке...
Сократ мл. Как ты сказал?
Чужеземец. ...что они достаточно ясно распознают любую букву в самых кратких и легких слогах и способны дать о ней верный ответ.

Сократ мл. Почему бы и нет?
Чужеземец. Что же касается других слогов, то в них относительно тех же букв дети недоумевают и в мысли и на словах.
Сократ мл. И даже очень.
Чужеземец. Так не легче и не лучше ли всего следующим образом наводить их на то, чего они еще не знают...
Сократ мл. Каким именно?

Чужеземец. Прежде всего надо обращать их внимание на те слоги, в которых они хорошо выучили те же самые буквы, а затем сопоставлять эти слоги с теми, которые им еще не известны, и показывать подобие и однородность всех этих сочетаний до тех пор, пока все незнакомое, поставленное рядом с тем, что правильно мнят, не будет объяснено и из этого объяснения не возникнут образцы, которые покажут, что каждая буква в каждом слоге, если она отличается от другой, должна и называться иначе, а если она подобна какой-либо букве, то и название у них должно быть одинаковое.

Сократ мл. Безусловно.
Чужеземец. Значит, это мы достаточно усвоили – что образец появляется тогда, когда один и тот же признак, по отдельности присущий разным предметам, правильно воспринимается нами и мы, сводя то и другое вместе, составляем себе единое истинное мнение?
Сократ мл. Это очевидно.
Чужеземец. Так надо ли нам удивляться, если наша душа, испытывая по своей природе то же самое в отношении первоначал всех вещей, иногда, руководимая истиной, узнаёт в некоторых [сочетаниях] каждый отдельный [признак],

а иногда, в отношении других [сочетаний], колеблется по поводу всех [признаков] и некоторые из них каким-то образом правильно представляет себе в одних [сочетаниях], а когда те же самые [признаки] перенесены в другие, большие и нелегкие [сочетания] вещей, снова их не узнаёт?
Сократ мл. Да, удивляться здесь не приходится.
Чужеземец. Как мог бы, мой друг, кто-нибудь, исходя из ложного мнения, добиться хоть малой толики истины и обрести разумение?
Сократ мл. Это почти невозможно.

Чужеземец. Коль скоро дело обстоит таким образом, мы – я и ты, верно, ничуть не погрешим, если решимся познать природу образца по частям, сперва увидев ее в маленьком образце, а затем с меньших образцов перенеся это на идею царя как на величайший образец подобного же рода, и уже с помощью этого образца попытаемся искусно разведать, что представляет собой забота о государстве, – дабы сон у нас превратился в явь?
Сократ мл. Было бы совершенно правильно поступить именно так.

Чужеземец. Значит, нужно вернуться к прежнему рассуждению, а именно: хотя тысячи людей оспаривают у рода царей заботу о государствах, надо отвлечься от всех них и оставить только царя, а для этого нам необходим, как было сказано, образец.
Сократ мл. Весьма даже необходим.
Чужеземец. Какой же можно найти самый малый удовлетворительный образец, который был бы причастен той же самой – государственной – деятельности?

Ради Зевса, Сократ, хочешь, за неимением лучшего выберем ткацкое ремесло? Да и его – не целиком; быть может, будет достаточно тканья из шерсти: пожалуй, эта выделенная нами часть скорее всего засвидетельствует то, чего мы ждем.
Сократ мл. Почему бы и нет?
Чужеземец. Так отчего бы нам, подобно тому как раньше, отсекая части от [бóльших] частей, мы делили каждый [род],

не сделать того же сáмого и с тканьем и, по возможности быстро пробежав весь путь, не прийти снова к тому, что для нас полезно?
Сократ мл. Как ты говоришь?
Чужеземец. Пусть ответом послужит тебе само рассуждение.
Сократ мл. Ты прекрасно сказал.
Чужеземец. Все, что мы производим и приобретаем, служит нам либо для созидания чего-либо, либо для защиты от страданий. А из того, что защищает нас от страданий, одни вещи служат противоядиями – божественными и человеческими, другие – средствами защиты. Из последних же одни – это военное оружие, другие – охранные средства; а из охранных средств одни – это укрытия, другие же – средства защиты от холода и жары.

Из этих средств одни – это кровли домов, другие – различные покровы. Из покровов одни – это ковры, другие – накидки. Из накидок же одни – цельные, другие состоят из частей. Из этих последних одни – сшитые, другие же связаны и держатся без швов. А из этих несшитых накидок одни делаются из растительных нитей, другие же – из волос. Те, что сделаны из волос, одни скреплены водой и землей, другие же связаны между собой.

Так не защитным ли средствам и покровам, созданным путем такого взаимного переплетения, дали мы имя одежды? А искусство, которое преимущественно печется об одежде, не назвать ли нам портняжным ремеслом, подобно тому как мы раньше искусство, пекущееся о государствах, назвали государственным?

И мы можем сказать, что ткацкое искусство, поскольку оно составляет наибольшую часть портняжного ремесла, ничем от него не отличается, кроме как именем, точно так же как искусство царствовать ничем иным не отличается от искусства государственного правления.
Сократ мл. Совершенно верно.

Чужеземец. Сообразим же после этого, что искусство тканья одежды, названное таким образом, кто-нибудь мог бы счесть достаточно ясно определенным, не сумев понять, что оно еще не отделено от очень близких ему искусств, хотя от других, родственных искусств и отграничено.
Сократ мл. От каких это родственных?
Чужеземец. Кажется, ты не уследил за сказанным. Видно, надо теперь идти назад от конца. Ведь если тебе понятно, что это такое – родственное искусство, то смотри: от нашего искусства мы сейчас только отделили искусство составлять ковры – те, которыми укрываются, и те, что подстилают.
Сократ мл. Понимаю.

Чужеземец. Мы отделили также все ремесла по льну и жгутам и прочим растительным, как мы их назвали в рассуждении, нитям; отделили и валяльное искусство, и стачивание с помощью шитья и швов: сюда преимущественно относится сапожное мастерство.
Сократ мл. Безусловно.
Чужеземец. Далее, мы отделили всевозможную работу по цельным накидкам, то есть кожевенное искусство, затем кровельное искусство, применяемое в домостроительстве, в плотничьем ремесле в целом и во всех искусствах, занятых предохранением от проникновения влаги;

отделили также искусство оград, защищающих от воров и насильников, как занимающееся изготовлением защитных средств и укреплением ворот и дверей, а также все прочее, что представляет собой часть искусства скреплять гвоздями. Далее, мы отсекли и искусство вооружения – часть огромного и разнообразного мастерства по сооружению защитных приспособлений. В самом же начале мы отделили целиком магическое искусство, занимающееся лекарствами, и оставили, как нам показалось верным, искомое – то, что уберегает от стужи, изготовляет шерстяные накидки и носит наименование ткацкого искусства.

Сократ мл. Выходит, так.
Чужеземец. Но это, мой мальчик, еще не конец. Ведь в начале изготовления одежды делается нечто прямо противоположное тканью.

Сократ мл. Как так?
Чужеземец. Дело тканья – некое переплетение.
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Существует также и распускание того, что было соединено и сплетено.
Сократ мл. Какое распускание?
Чужеземец. Это – дело чесального искусства. Ведь не посмеем же мы назвать ткацкое искусство чесальным, а чесальное – ткацким?

Сократ мл. Ни в коем случае.
Чужеземец. И так же, если кто назовет ткачеством изготовление утка и основы, ведь он даст ему необычное и ложное наименование?
Сократ мл. Как же иначе?
Чужеземец. А валяльное и портняжное искусство в целом мы, что же, будем считать не уходом или заботой об одежде, а назовем все это ткачеством? Сократ мл. Ни в коем случае. Чужеземец. Однако все они станут оспаривать уход за одеждой и ее изготовление у ткацкого мастерства, оставляя за ним большую долю, но и себе уделяя немалую часть.

Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. Да вдобавок, надо думать, и искусства, с помощью которых изготовляются ткацкие орудия, вообразят себя причинами появления на свет всякой ткани.
Сократ мл. Несомненно.
Чужеземец. Так будет ли наше объяснение ткацкого искусства в отношении той части, которую мы выделили, полным и определенным, если мы допустим, что из всех видов ухода за шерстью это наиболее прекрасный и великий вид? Или же мы выскажем таким образом нечто истинное, однако малопонятное и незавершенное, пока мы не отделили от тканья и все эти искусства?

Сократ мл. Да, это так.
Чужеземец. Что ж, не сделать ли нам того, о чем мы говорим, чтобы наше рассуждение шло по порядку?
Сократ мл. Почему бы этого и не сделать? Чужеземец. Итак, во всем том, что делается, различим прежде всего два искусства. Сократ мл. Какие же?
Чужеземец. Одно из них – вспомогательная причина созидания, другое – причина как таковая. Сократ мл. Как это?
Чужеземец. Все искусства, создающие не само изделие, но орудия для тех, кто его производит, – орудия, без которых никогда не была бы выполнена задача любого из искусств, – носят название вспомогательных причин; те же искусства, которые производят само изделие, – причин как таковых.

Сократ мл. Это имеет под собой основание. Чужеземец. Согласно этому, мы назовем все искусства, изготовляющие веретена, челноки и прочие орудия для производства одежд, вспомогательными причинами, те же искусства, что заботятся о самих изделиях и их производят, – причинами как таковыми.
Сократ мл. Совершенно верно.

Чужеземец. А из причин как таковых искусство стирки, портняжное дело и прочие виды ухода [за одеждой], которые все принадлежат к обширному искусству украшения, прилично выделить в отдельную часть, назвав все вместе валяльным искусством.
Сократ мл. Прекрасно.
Чужеземец. Да и чесальное, и прядильное искусства, а также все остальные части производства одежды, как мы их назвали, составляют одно искусство, которое люди называют шерстопрядильным.
Сократ мл. Да, не иначе!

Чужеземец. Шерстопрядильное же искусство пусть будет рассечено надвое, причем каждый раздел одновременно будет составлять часть двух искусств.
Сократ мл. Как это?
Чужеземец. Чесальное искусство и половина искусства пользования челноком – поскольку они разделяют то, что сплетено вместе, – некоторым образом относятся (чтобы назвать это одним словом) к самому шерстопрядильному искусству; но, кроме того, есть еще два больших искусства, распространяющихся на всё: это искусство соединения и искусство разделения 27.
Сократ мл. Да.

Чужеземец. К искусству разделения относится чесальное искусство и все то, что было сейчас упомянуто. Ведь все эти названия произошли от разделения шерстяных нитей и основы, но челнок делает это по-одному, руки же – по-другому.
Сократ мл. Безусловно, так.
Чужеземец. Теперь снова возьмем вместе часть соединительного искусства и относящуюся к нему часть искусства шерстопрядильного. Все то, что относилось здесь к разделительному искусству, оставим в покое, а шерстопрядильное искусство снова разделим на разделительную и соединительную части.
Сократ мл. Пусть будет разделено.

Чужеземец. Но соединительную часть совместно с шерстопрядильной тебе снова надо разделить, Сократ, если мы хотим достаточно точно постичь ткацкое искусство.
Сократ мл. Значит, надо это сделать.
Чужеземец. Да, надо. И мы скажем, что в этом случае одна часть соединительного искусства – сучение, другая же – плетение.
Сократ мл. Понял, понял: мне кажется, говоря о сучении, ты имеешь в виду работу по основе.
Чужеземец. Не только ее, но и работу с уткóм. Или мы можем сказать, что она делается без сучения?
Сократ мл. Ни в коем случае.

Чужеземец. Итак, тебе следует разграничить то и другое: возможно, это разграничение тебе пригодится.
Сократ мл. Каким образом?
Чужеземец. А вот каким: из творений чесального искусства то, что вытягивается в длину, а также обладает и шириной, мы ведь называем пучком?
Сократ мл. Да.
Чужеземец. А свитый веретеном и ставший прочной пряжей, этот пучок оказывается, скажешь ты, основой; искусство же, вытягивающее основу, ты назовешь искусством ее приготовлять.
Сократ мл. Правильно.
Чужеземец. Все то, что допускает мягкую пряжу и, вплетенное в основу, позволяет мягко начесывать ворс, мы называем уткóм, а предназначенное для этого мастерство – искусством прясть утóк.

Сократ мл. Совершенно верно.
Чужеземец. И вот, следовательно, та часть ткацкого искусства, которую мы предположительно выделили, ясна теперь, как кажется, всякому: ибо когда соединительная часть шерстопрядильного искусства путем переплетения основы и уткá создает плетение и получается цельноплетеное шерстяное платье, то искусство, направленное на это, мы называем ткацким.
Сократ мл. Совершенно верно.

Чужеземец. Пусть будет так. Но почему мы тотчас же не ответили, что искусство сплетения уткá и основы и есть то, что мы называем ткацким искусством, а ходили вокруг да около, давая много лишних определений?
Сократ мл. Но мне, чужеземец, ничего из сказанного не показалось лишним.
Чужеземец. Ничего удивительного: но скоро, мой милый, тебе это, быть может, покажется. И чтобы предотвратить этот недуг, который может часто впоследствии возникать (ничего странного в этом нет), выслушай слово, близко касающееся всех таких случаев.

Сократ мл. Говори, говори.
Чужеземец. Давай же сначала рассмотрим все виды излишества и недостатка, чтобы на достаточном основании хвалить либо порицать то, что в подобных беседах говорится слишком длинно или, наоборот, слишком кратко.
Сократ мл. Надо так сделать.
Чужеземец. Ну. коль скоро об этих самых вещах зайдет у нас речь, она будет, думается мне, правильной.
Сократ мл. О каких вещах?

Чужеземец. О длиннотах и о краткости и о всяком излишестве и недостатке. Существует же для этого искусство измерения.
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Разделим его на две части, ведь это нужно для той цели, достичь которой мы сейчас торопимся.
Сократ мл. Скажи, пожалуйста, какое же здесь будет деление?
Чужеземец. А вот какое: одна часть – это взаимоотношение великого и малого; другая – необходимая сущность становления 28.
Сократ мл. Как, как ты говоришь?
Чужеземец. Не кажется ли тебе естественным называть бóльшее бóльшим лишь в отношении к меньшему? И меньшее меньшим лишь в отношении большего и ничего иного?
Сократ мл. Да, кажется.

Чужеземец. Далее. То, что превышает природу умеренного, и то, что превышаемо ею как на словах, так и на деле, не назовем ли мы действительно становящимся? Ведь именно этим более всего отличаются среди нас плохие и хорошие люди?
Сократ мл. Это очевидно.
Чужеземец. Значит, нам надо считать двоякой сущность великого и малого и двояким суждение о них и рассматривать их не только так, как мы говорили недавно – в их отношении друг к другу, но скорее, как было сказано теперь, одну [их сущность] надо рассматривать во взаимоотношении, а другую – в ее отношении к умеренному. А для чего все это – хотим ли мы знать?
Сократ мл. Как же иначе?

Чужеземец. Если относить природу большего только к меньшему, то мы никогда не найдем его отношения к умеренному, не так ли?
Сократ мл. Так.
Чужеземец. Но таким образом не погубим ли мы и сами искусства, и все их дела, а заодно не уничтожим ли мы и политика, и ткацкое искусство, о котором шла речь? Ведь все они остерегаются того, что превышает умеренное или меньше него, – потому что усматривают в этом не пустяк, а помеху делу: сохраняя таким образом меру, они совершают все хорошее и прекрасное.

Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. Ведь если мы уничтожим политика, наш поиск царственного знания зайдет в тупик.
Сократ мл. Да, совершенно.
Чужеземец. Значит, подобно тому как в "Софисте" мы вынуждены были признать, что существует несуществующее, – ведь к этому привело нас рассуждение – и сейчас нам, видно, придется сказать, что большее и меньшее измеримы не только друг по отношению к другу, но и по отношению к становлению меры?

Ведь невозможно, чтобы политик или другой какой-либо знаток практических дел был бесспорно признан таковым до того, как по этому вопросу будет достигнуто согласие.
Сократ мл. Значит, надо как можно скорее это согласие установить.
Чужеземец. Но дело это, Сократ, еще более трудное, чем то, а мы помним, каким долгим оно было. Впрочем, справедливым будет следующее предположение относительно того и другого...
Сократ мл. Какое же?

Чужеземец. А вот какое: впоследствии для точного пояснения главного вопроса понадобится изложенное нами сейчас. А что оно для нашей ближайшей цели вполне хорошо и достаточно, мне кажется, прекрасно поможет нам понять следующее положение: надо считать, что для всех искусств в равной степени большее и меньшее измеряются не только в отношении друг к другу, но и в отношении к становлению меры. Ибо если существует это, то существует и то, а если существует то, значит, существует и это, и, не будь какого-нибудь из них, не было бы ни того ни другого.

Сократ мл. Это верно, но что же дальше?
Чужеземец. Ясно, что мы разделим искусство измерения, как было сказано, на две части, причем к одной отнесем все искусства, измеряющие число, длину, глубину, ширину и скорость путем сопоставления с противоположным, а к другой – те искусства, которые измеряют все это путем сопоставления с умеренным, подобающим, своевременным, надлежащим и со всем тем, что составляет середину между двумя крайностями.
Сократ мл. Ты назвал два огромных раздела, сильно отличающихся один от другого.

Чужеземец. То, Сократ, что люди изысканного ума говорят иногда, полагая, будто произносят нечто в высшей степени мудрое, а именно, что искусство измерения направлено на все становящееся, – это самое мы сейчас и сказали, ибо все, что относится к области искусств, каким-то образом причастно измерению. Но люди эти, не привыкнув рассматривать подобные вещи, деля их на виды, валят их все в одну кучу, несмотря на огромное существующее между ними различие, и почитают их тождественными, а также и наоборот:

не разделяют на надлежащие части то, что требует такого деления. Между тем следует, когда уж замечаешь общность, существующую между многими вещами, не отступать, прежде чем не заметишь всех отличий, которые заключены в каждом виде, и, наоборот, если увидишь всевозможные несходства между многими вещами, не считать возможным, смутившись, прекратить наблюдение раньше, чем заключишь в единое подобие все родственные свойства и охватишь их единородной сущностью.

Однако об этом, а также обо всем избыточном и недостаточном сказанного будет довольно. Сохраним лишь выделенные нами здесь два рода измерительного искусства и постараемся запомнить, чтó они собой представляют.
Сократ мл. Постараемся.
Чужеземец. Ну что ж, перейдем теперь к другому рассуждению – относительно того самого, что мы ищем, и обо всех вообще обстоятельствах подобного рода бесед.
Сократ мл. О каком рассуждении ты говоришь?

Чужеземец. Если бы кто-нибудь спросил нас относительно беседы, касающейся изучения грамоты: когда задается кому-нибудь вопрос, из каких букв состоит некое имя, ради чего предпринимается это исследование – ради самогó предложенного вопроса или ради того, чтобы стать более знающим во всех вопросах, которые могут быть поставлены, – как бы мы на это ответили?
Сократ мл. Разумеется, чтобы знать всё.
Чужеземец. А как же обстоит дело с нашим исследованием политика? Предпринимается ли оно ради него самого или же для того, чтобы стать более сведущими в диалектике всего?
Сократ мл. Разумеется, ради последнего.
Чужеземец. В самом деле, ведь никто, находясь в здравом уме, не стал бы гоняться за понятием ткацкого искусства ради самого этого искусства.

Однако, думаю я, от большинства людей скрыто, что для облегчения познания некоторых вещей существуют некие чувственные подобия, которые совсем нетрудно выявить, когда кто-нибудь хочет человеку, интересующемуся их объяснением, без труда, хлопот и рассуждений дать ответ.

Что же касается вещей самых высоких и чтимых, то для объяснения их людям не существует уподобления, с помощью которого кто-нибудь мог бы достаточно наполнить душу вопрошающего, применив это уподобление к какому-либо из соответствующих ощущений. Поэтому-то и надо в каждом упражнять способность давать объяснение и его воспринимать.

Ибо бестелесное – величайшее и самое прекрасное – ясно обнаруживается лишь с помощью объяснения, и только него, и вот ради этого-то и было сказано все то, что сейчас говорилось 29. Упражняться же, чего бы это ни касалось, гораздо легче бывает в малых вещах, чем в большом.
Сократ мл. Ты великолепно сказал.
Чужеземец. Давай же припомним, из-за чего мы обо всем этом заговорили.
Сократ мл. Да, из-за чего?
Чужеземец. Не в последнюю очередь – из-за неуклюжего многословия речей относительно ткацкого искусства, переворота во Вселенной и сущности небытия в связи с софистом и из-за вызванной этой речью скуки.

Понимая, что все это было очень длинно, и коря самих себя, мы убоялись наговорить много лишнего. И чтобы этого с нами не повторилось, скажу, что все прежнее было говорено нами именно с этой целью.
Сократ мл. Пусть будет так. Ты только говори по порядку.
Чужеземец. Следовательно, я говорю, что мне и тебе надо, припомнив только что сказанное, всегда выражать похвалу или порицание тому, что говорится, соответственно за краткость и за длинноты, причем мы должны судить не на основании сравнения длины одной и другой речи, но в соответствии с той частью измерительного искусства, которую, как мы сказали тогда, надо иметь в виду, а именно – сообразующейся с подобающим.

Сократ мл. Правильно.
Чужеземец. Однако не в отношении ко всему. Когда речь идет об удовольствии, нам вовсе нет нужды определять подобающую ему продолжительность, разве что мимоходом; когда же речь идет о том, чтобы как можно скорее и легче решить поставленную задачу, разум велит стремиться к этому лишь во вторую, не в первую очередь. Более всего и в первую очередь он велит почитать сам способ решения, состоящий в том, чтобы различать всё по видам и стараться дать объяснение,

не считаясь с длиннотами, если они делают слушателя изобретательнее; точно так же обстоит дело и с краткостью.
И вот еще что: тому, кто порицает подобные беседы за длину речи и кто не приемлет таких обходных движений, не следует слишком легко и скоро позволять корить речь лишь за то, что она длинна,

но надо еще требовать, чтобы он указал, каким образом она может стать короче и сделать беседующих лучшими диалектиками, чем они были раньше, более изобретательными в рассуждении и объяснении сущностей; в остальном же собеседникам не следует особенно заботиться о порицаниях и похвалах, да и слушать-то им подобные речи вовсе негоже.
Но будет об этом, коли ты со мной согласен. Вернемся к политику, беря в пример уже объясненное нами ткацкое искусство.

Сократ мл. Ты прекрасно сказал. Сделаем же, как ты говоришь.
Чужеземец. Итак, искусство царя отделено нами от многих родственных ему искусств, особенно же от тех, что относятся к уходу за стадами. Теперь, скажем мы, следует отделить друг от друга те искусства, которые выступают в качестве основных и вспомогательных причин в жизни самого государства.
Сократ мл. Правильно.
Чужеземец. А знаешь ли ты, что их трудно разделить надвое? И причина этого, когда мы двинемся дальше, станет вполне очевидной.

Сократ мл. Значит, и не нужно делить надвое.
Чужеземец. Разделим же их почленно, наподобие жертвенного животного, раз уж нельзя делить надвое: ведь всегда следует брать наименьшее число частей.
Сократ мл. Как же мы поступим теперь?
Чужеземец. А как прежде, когда речь шла об изготовлении ткацких орудий: сколько бы ни было таких искусств, мы все их отнесли к причинам вспомогательным.
Сократ мл. Да.

Чужеземец. И сейчас нам, еще более, чем тогда, надобно поступить точно так же. Сколько бы искусств ни занимались изготовлением большого ли, малого ли орудия для государства, все их надо отнести к вспомогательным причинам, ведь без них не было бы ни государства, ни политики, хотя мы и не припишем им создание царского искусства.
Сократ мл. Конечно, нет.
Чужеземец. Впрочем, нелегкое предстоит нам дело, если мы беремся отделить этот род от прочих, ведь сказать, что нечто есть орудие чего-то одного из существующего, было бы вполне убедительным; однако мы будем говорить о другой принадлежности государства.
Сократ мл. Какой же именно?

Чужеземец. Той, которая не обладает указанным свойством и связана не с причиной возникновения, как это верно для орудия, а с сохранением того, что уже создано.
Сократ мл. Что ты имеешь в виду?
Чужеземец. Многообразный род, одновременно сухой и влажный, огненный и лишенный огня, единое имя которого – "сосуд": род этот обширен и, как я думаю, не имеет никакого отношения к искомому знанию.

Сократ мл. Да и как ему иметь?
Чужеземец. Третий, отличный от этих двух род государственных принадлежностей, часто наблюдаемый, одновременно сухопутный и водный, весьма подвижный и неподвижный, драгоценный и вовсе не имеющий цены, также носит единственное имя, потому что в целом он создан ради некоего восседания и всегда служит кому-то сиденьем.
Сократ мл. Что же это?
Чужеземец. Род этот мы называем повозкой, и относится он вовсе не к искусству государственного правления, а скорее к плотничьему, гончарному и кузнечному делу.
Сократ мл. Понимаю.

Чужеземец. Что же сказать о четвертом роде? Скажем ли мы, что он отличен от тех трех, хотя в нем и содержится большая часть того, о чем говорилось выше, – всякая одежда, значительная толика оружия, стéны, всевозможные земляные и каменные перекрытия и тысячи других подобных вещей? Так как все это производится для защиты, то справедливее всего было бы назвать весь этот род защитным и отнести его к домостроительному и ткацкому искусствам, но никак не к искусству государственного правления.
Сократ мл. Безусловно.

Чужеземец. А к пятому роду не причислить ли нам все то, что относится к искусствам украшения и живописи и что, пользуясь этим последним и музыкой, создает подражания, направленные исключительно к нашему удовольствию и по праву охватываемые единым именем?
Сократ мл. Каким именно?
Чужеземец. Примерно таким: игра.
Сократ мл. Да, конечно.
Чужеземец. Итак, вот что будет приличным общим названием для всех подобного рода вещей, ведь все это делается не всерьез, но ради забавы.

Сократ мл. И это мне почти что понятно.
Чужеземец. То же, что доставляет всему этому материал, из которого и на котором творят свои изделия все перечисленные искусства, – этот разнообразный род, порождение многих других искусств – не назовем ли мы шестым?
Сократ мл. Что ты имеешь в виду?
Чужеземец. Золото, серебро и другие добываемые из земли металлы, а также все то, что лесорубы и пильщики поставляют искусству плотника и корзинщика; далее, искусство драть лыко с деревьев и снимать шкуры с животных

и все прочие подобного рода искусства – те, что изготовляют пробки, папирус, ремни, – все они доставляют возможность создавать сложные виды из несложных родов. Мы назовем все это единым именем простейших исконных принадлежностей человечества, не имеющих никакого отношения к царскому знанию.
Сократ мл. Прекрасно.

Чужеземец. Седьмым родом следует назвать добывание пищи и все то, что, будучи примешано к телу, обладает способностью своими частями поддерживать его части; название же всему этому роду будет "наш кормилец", коль скоро мы не подберем ему лучшего. Род этот мы скорее отнесем к земледелию, охоте, гимнастике, врачеванию и поварскому искусству, чем к искусству государственного правления.
Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. Итак, почти все, что нам принадлежит, кроме домашних животных, содержится в этих семи родах. Смотри-ка, самым справедливым расположением их было бы следующее:

сначала – род простейших исконных вещей, затем – орудия, сосуды, повозки, покровы, игра, питание 30. Мы оставляем в стороне незначительные вещи, которые могли бы быть отнесены к одному из этих семи родов и которые мы упустили из виду: таков вид монет, печатей и разных чеканных знаков, ибо эти вещи не составляют большого одноименного рода, но могут быть отнесены, хоть и с натяжкой, одни – к украшениям, другие – к орудиям.
Что же касается приобретения домашних животных (если исключить рабов 31), – то оно целиком входит в искусство ухода за стадом в том виде, как мы его подразделили раньше.
Сократ мл. Безусловно.

Чужеземец. Остаются рабы и другие слуги, среди которых, я полагаю, найдутся такие, что станут оспаривать у царя его мастерство, как оспаривают его у ткача, согласно тому, что сказали мы раньше, прядильщики, чесальщики и прочие подобного рода умельцы. А все остальные, названные нами вспомогательными причинами, вместе с их перечисленными сейчас занятиями отделены нами и устранены от царского занятия – искусства государственного правления.

Сократ мл. Похоже, что так.
Чужеземец. Давай же приступим ближе и рассмотрим прочие роды, чтоб основательнее их узнать.
Сократ мл. Да, это необходимо.
Чужеземец. Главные слуги, если смотреть с такой точки зрения, оказывается, имеют занятия и качества, противоположные тем, которые мы за ними предполагали.
Сократ мл. О каких слугах ты говоришь?
Чужеземец. О слугах, приобретаемых путем купли-продажи; их можно, бесспорно, назвать рабами, и они менее всего причастны царскому искусству.
Сократ мл. Конечно.

Чужеземец. Далее. Свободные люди, добровольно примыкающие к сословию слуг, поставляющие друг другу плоды земледелия и других ремесел и распределяющие их между собой, одни на рынках, другие переезжая из города в город по суше и по воде, а также обменивающие деньги на товар и на другие товары, – иначе говоря,

люди, которых мы называем менялами, купцами, владельцами судов и мелочными торговцами, станут ли считать себя причастными искусству государственного правления?
Сократ мл. Скорее уж, может быть, искусству купли-продажи.
Чужеземец. И тех, кто, как мы видим, весьма охотно служит по найму и всем услужает, мы ведь не сочтем причастными царскому искусству?
Сократ мл. Как можно!
Чужеземец. А что сказать о тех, кто оказывает нам всякий раз вот какие услуги...
Сократ мл. Какие? О чем ты говоришь?

Чужеземец. Я говорю об услугах рода глашатаев, а также о тех, кто искушен в искусстве письмен и часто оказывает нам помощь, и о многих других весьма искусных в деле оказания услуг властям. Что мы о них скажем?
Сократ мл. Что они, как ты и сказал, слуги, а не правители государств.
Чужеземец. Однако не во сне же я молвил, что таким путем обнаружатся люди, особо притязающие на причастность к государственному искусству. Но весьма странно было бы искать государственных людей в сословии слуг.
Сократ мл. Несомненно.

Чужеземец. Приблизимся, однако, к тем, кто пока еще не испытан. И в тех, кто занимается прорицаниями, есть какая-то частица служебного знания, ведь они считаются меж людьми толкователями воли богов.
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Точно так же и род жрецов, как считают обычно, сведущ в том, чтобы путем жертвоприношения делать наши дары угодными богам, а у них с помощью молитв испрашивать для нас различные блага. То и другое – части служебного искусства.
Сократ мл. Это очевидно.

Чужеземец. Что ж, мне кажется, мы напали уже на след, по которому можем идти вперед. Ведь положение жрецов и прорицателей таково, что они исполнены высочайших помыслов и пользуются великим почетом благодаря важности их начинаний. В Египте царь не может без жреческого сана осуществлять правление, и если даже кто-нибудь из другого сословия путем насилия восходит там на престол, то в дальнейшем он все равно должен быть посвящен в жреческий сан. Так же и у эллинов повсеместно поручается высочайшим властям приносить самые важные жертвоприношения.

Ведь и у вас – это совершенно очевидно – дело обстоит так, как я говорю: тому из вас, кому выпадет жребий царствовать, поручаются самые торжественные и древние жертвоприношения 32.
Сократ мл. Да, несомненно.

Чужеземец. Итак, нам надо рассмотреть этих избранных жеребьевкой царей и жрецов, а также их слуг и еще некую многочисленную толпу, недавно представившуюся нашему взору после того, как мы отделили всех остальных.
Сократ мл. О ком ты говоришь?
Чужеземец. О людях весьма странных.
Сократ мл. А именно?
Чужеземец. На первый взгляд этот род кажется очень многообразном. Многие из этих мужей походят на львов,

некоторые – на кентавров и на другие подобные создания, большинство же – на сатиров 33 и на сходные с ними существа, слабые и изменчивые: они быстро меняют свой облик и свои свойства на другие. Да, наконец-то, Сократ, мне кажется, я понял, что это за люди.
Сократ мл. Ну так скажи. Ведь похоже, что ты усмотрел что-то несообразное.
Чужеземец. Да, это кажется всем несообразным по неведению 34. Я и сам испытал вот лишь сейчас недоумение, узрев сборище, занятое делами города.

Сократ мл. Что за сборище?
Чужеземец. Это величайшие шарлатаны из софистов, искуснейшие в этом деле. Нам необходимо отделить их, хоть это и очень трудно, от действительных политиков и царей, если только мы хотим хорошо уяснить себе то, что мы ищем.
Сократ мл. Да, этого ни в коем случае нельзя упустить.
Чужеземец. Я тоже так считаю. Скажи же мне вот что...
Сократ мл. Что?

Чужеземец. У нас монархия – это один из видов государственного правления?
Сократ мл. Да.
Чужеземец. А после монархии, я думаю, надо назвать правление немногих.
Сократ мл. Как же иначе?
Чужеземец. Третий же вид государственного устройства не есть ли правление большинства и не носит ли оно имя демократии?
Сократ мл. Да, несомненно.
Чужеземец. А не образуется ли из этих трех видов пять, если два первых вида порождают для себя из самих себя другие названия?
Сократ мл. Какие же это названия?

Чужеземец. Если принять во внимание имеющиеся в этих двух видах государственного устройства насилие и добрую волю, бедность и богатство, законность и беззаконие, то каждый из них можно разделить надвое, причем монархия будет носить два имени: тирании и царской власти.
Сократ мл. Да, конечно.
Чужеземец. А государство, управляемое немногими, будет носить название аристократии или же олигархии.
Сократ мл. Несомненно.

Чужеземец. Что касается демократии, то правит ли большинство теми, кто обладает имуществом, насильственно или согласно с доброй волей последних, точно ли оно соблюдает законы или же нет, никто ей, как правило, не даст иного имени 35.
Сократ мл. Это верно.
Чужеземец. Что же? Сочтем ли мы какое-либо из этих устройств правильным, если оно находится в этих границах, то есть управляется одним, немногими или большинством, богатыми или бедными, насильственно или согласно с доброй волей и имеет установления или же лишено законов?
Сократ мл. А что препятствует тому, чтобы так считать?

Чужеземец. Посмотри же пристальнее, следуя этим путем...
Сократ мл. Каким?
Чужеземец. Останемся ли мы при том, что сказали раньше, или же отступим от этого?
Сократ мл. О чем ты говоришь?
Чужеземец. Мы говорили, что царское правление есть некое знание.
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Но мы выбрали его не из всех вообще знаний, но выделили уменье судить и повелевать.
Сократ мл. Да.

Чужеземец. А уменье повелевать мы разделили на повелевание неодушевленными видами и одушевленными существами 36; разделив же его таким образом, мы пришли наконец сюда, не упустив из виду знания, хоть и не можем его достаточно точно определить.
Сократ мл. Ты правильно говоришь.
Чужеземец. Итак, мы понимаем теперь, что определяющей границей ту! будет не количество правителей – много их или мало, не насилие или добрая воля. а также не бедность или богатство, но некое знание, – если только мы хотим следовать тому, что было сказано раньше.

Сократ мл. Иное допущение невозможно.
Чужеземец. Значит, необходимо рассмотреть это теперь следующим образом: в каком из упомянутых нами государственных устройств кроется уменье управлять людьми? Ведь это одно из сложнейших и самых труднодостижимых умений. Его надо понять для того, чтобы знать, кого следует отделить от разумного государя из тех, кто делает вид, что они политики, и убеждает в этом многих, на самом же деле вовсе не таковы.
Сократ мл. Надо это сделать так, как указало нам рассуждение.

Чужеземец. Неужели можно полагать, что большинство людей в государстве может обладать этим знанием?
Сократ мл. Вряд ли!
Чужеземец. А в городе с населением в тысячу человек может ли им обладать сто или хотя бы пятьдесят мужей?
Сократ мл. Если так, то это было бы легчайшим из всех искусств; а мы знаем, что из тысячи человек не найдется против остальных эллинов такого количества даже отличных игроков в шашки, не то что царей. Мы должны в соответствии с прежним рассуждением наречь царем того, кто обладает царским знанием, – правит ли он на самом деле или нет.

Чужеземец. Ты верно вспомнил. Согласно этому, хорошее правление, если только оно бывает, следует искать у одного, двоих или во всяком случае немногих людей.
Сократ мл. Конечно!
Чужеземец. И мы должны будем считать, как мы это сейчас решили, что, правят ли эти люди согласно нашей доброй воле или против нее, согласно установлениям или без них, богаты они или бедны, они правят в соответствии с неким искусством правления. Ведь врачей мы почитаем врачами

независимо от того, лечат ли они нас по нашему согласию или против нашей воли, когда они делают нам разрезы, прижигания или, пользуя нас, причиняют другую какую-то боль, действуют они согласно установлениям или помимо них и богаты ли они или бедны, – пока они руководствуются искусством, очищая или как-то по-иному ослабляя либо, наоборот, укрепляя наше тело, – лишь бы врачеватели действовали на благо наших тел, превращали их из слабых в более крепкие и тем самым всегда спасали врачуемых. Именно таким образом, а не иным мы дадим правильное определение власти врача, как и всякой другой власти.
Сократ мл. Ты совершенно прав.

Чужеземец. И из государственных устройств то необходимо будет единственно правильным, в котором можно будет обнаружить истинно знающих правителей, а не правителей, которые лишь кажутся таковыми; и будет уже неважно, правят ли они по законам или без них, согласно доброй воле или против нее, бедны они или богаты: принимать это в расчет никогда и ни в коем случае не будет правильным.

Сократ мл. Прекрасно.
Чужеземец. И пусть они очищают государство, казня или изгоняя некоторых, во имя его блага, пусть уменьшают его население, выводя из города подобно пчелиному рою колонии, или увеличивают его, включая в него каких-либо иноземных граждан, – до тех пор, пока это делается на основе знания и справедливости и государство по мере сил превращается из худшего в лучшее, мы будем называть такое государственное устройство – в указанных границах – единственно правильным.

Другие же государственные устройства, которые мы считали правильными, следует признать не подлинными, не действительно правильными, а лишь подражаниями правильному устройству, причем те, которые мы называем благоустроенными, подражают ему в лучшем, остальные же в худшем.
Сократ мл. Чужеземец, обо всем прочем ты говорил, как нужно; а вот о том, что следует управлять без законов, слышать тяжко.

Чужеземец. Ты чуть-чуть опередил меня своим вопросом, Сократ: ведь я и сам хотел расспросить тебя, принимаешь ли ты все мной сказанное, или что-нибудь из этого тебе неугодно. Теперь же ясно, что мы стремимся разобрать правильность правления без законов.
Сократ мл. Совершенно верно.
Чужеземец. Некоторым образом ясно, что законодательство – это часть царского искусства; однако прекраснее всего, когда сила не у законов, а в руках царственного мужа, обладающего разумом 37. И знаешь почему?
Сократ мл. Нет. Почему?

Чужеземец. Потому что закон никак не может со всей точностью и справедливостью охватить то, что является наилучшим для каждого, и это ему предписать. Ведь несходство, существующее между людьми и между делами людей, а также и то, что ничто человеческое, так сказать, никогда не находится в покое, – все это не допускает однозначного проявления какого бы то ни было искусства в отношении всех людей и на все времена. Согласимся ли мы в этом?
Сократ мл. Как же иначе?

Чужеземец. Закон же, как мы наблюдаем, стремится именно к этому, подобно самонадеянному и невежественному человеку, который никому ничего не дозволяет ни делать без его приказа, ни даже спрашивать, хотя бы кому-то что-нибудь новое и представилось лучшим в сравнении с тем, что он наказал.
Сократ мл. Сущая правда: закон поступает по отношению к каждому из нас именно так, как ты говоришь.
Чужеземец. Следовательно, невозможно, чтобы совершенно простое соответствовало тому, что никогда простым не бывает.
Сократ мл. Видимо, так.

Чужеземец. Для чего же нужно законодательство, если закон несовершенен? Мы должны найти этому причину.
Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. Ведь у вас, как и в других городах, существует обычай всенародных упражнений – в беге ли или еще в чем-нибудь – ради поощрения духа соперничества?
Сократ мл. Да, это очень распространено.
Чужеземец. Давай же припомним приказания тех, кто сведущ в гимнастических упражнениях и имеет власть эти приказания отдавать.
Сократ мл. Что ты имеешь в виду?
Чужеземец. Они не считают уместным вдаваться в тонкости, имея в виду каждого в отдельности, и давать указания, что полезно для тела данного человека; наоборот, они думают, что надо более грубо и приближенно давать наказы, так, чтобы они в целом приносили пользу телам большей части людей.

Сократ мл. Совершенно верно.
Чужеземец. Потому-то, возможно, они одинаково распределяют между всеми нагрузку, то приказывая всем одновременно бежать, то останавливая их бег, борьбу или другие телесные упражнения.
Сократ мл. Да, это так.

Чужеземец. Значит, мы будем считать, что и законодатель, дающий наказ своему стаду относительно справедливости и взаимных обязательств, не сможет, адресуя этот наказ всем вместе, дать точные и соответствующие указания каждому в отдельности.
Сократ мл. Видимо, это так.
Чужеземец. Он издаст, думаю я, законы, носящие самый общий характер, адресованные большинству, каждому же – лишь в более грубом виде, будет ли он излагать их письменно или же устно, в соответствии с неписаными отечественными законами.
Сократ мл. Правильно.

Чужеземец. Конечно, правильно. Да и в состоянии ли, Сократ, кто-нибудь находиться всю жизнь при каждом, давая ему самые разные и полезные указания? А если бы кто-то и был в состоянии из тех, кто действительно получил в удел царственное познание, то едва ли он пожелал бы, записывая эти пресловутые законы, сам наложить на себя оковы.
Сократ мл. Да, чужеземец, это ясно из только что сказанного.
Чужеземец. Еще более ясным это станет из последующего.
Сократ мл. Из чего именно?

Чужеземец. А вот: скажем ли мы, что врач или учитель гимнастики, собираясь уехать и долгое время пробыть вдали от своих подопечных, сочтет нужным оставить им памятную записку с предписаниями, адресованными этим больным или ученикам гимнастики, чтобы они ничего не забыли?
Сократ мл. Так.
Чужеземец. А что, если он пробудет в отсутствии меньше, чем ожидал? Неужели, вернувшись, он не посмеет дать другие предписания вопреки тому, что было написано раньше, учитывая, что из-за перемены ли ветра или других неожиданностей погоды больным стало лучше?

Неужели он станет упорствовать и считать, будто не следует отступать от того, что было установлено прежде, и будто ни ему не следует давать новые указания, ни больному осмеливаться преступить написанное, поскольку то, что записано, целительно и направлено к выздоровлению, все же прочее – невежественно и болезнетворно? Если бы такое случилось в науке и истинном искусстве, разве не раздался бы громовой хохот и не были бы подняты на смех подобные предписания?
Сократ мл. Безусловно.

Чужеземец. А если кто пишет о справедливом и несправедливом, прекрасном и постыдном, добром и злом или же устно издает такие законоположения для человеческих стад, пасущихся согласно предписаниям законодателей по городам, причем пишет со знанием дела, или вдруг явится другой кто-либо подобный, неужели же им не будет дозволено установить вопреки написанному другое?

И неужели этот запрет, подобно прежнему, о котором мы говорили, не вызовет самого настоящего смеха?
Сократ мл. Конечно, вызовет.
Чужеземец. Знаешь, что в таких случаях говорят обычно люди?
Сократ мл. Пока что не догадываюсь.
Чужеземец. Это звучит очень складно: говорят, что, если кому известны законы, лучшие в сравнении с теми, что были раньше, он должен издавать их не ранее, чем убедит каждого гражданина в отдельности.
Сократ мл. Ну и что же? Разве это неверно?

Чужеземец. Возможно, и верно. Но если кто, никого не убедив, силой навязывает лучшее, какое будет имя такому насилию?.. Однако постой. Скажи мне сначала по поводу прежнего...
Сократ мл. Что именно?
Чужеземец. Если кто, не убедив врачуемого, однако хорошо владея своим искусством, вопреки предписанному станет навязывать лучшее лечение ребенку, мужчине или женщине, как будет называться такое насилие? Ведь скорее любым именем, но только не вредоносной погрешностью против искусства?

И насилуемый таким образом может сказать все, что угодно, не скажет он только, будто претерпел нечто вредоносное и невежественное со стороны насилующих его врачей.
Сократ мл. Ты говоришь сущую правду.
Чужеземец. А что у нас называется погрешностью против искусства государственного правления? Разве не то, что постыдно, дурно и несправедливо?
Сократ мл. Несомненно.

Чужеземец. Ну а если кого-то насильно заставляют вопреки писаным и неписаным отечественным законам делать другое, то, что лучше и прекраснее прежнего, как должно звучать у таких людей порицание подобного рода насилия, коль скоро они хотят, чтобы оно не превратилось во всеобщее посмешище? Не следует ли им говорить что угодно, кроме того, что насилуемые потерпели при этом от насилующих зло. позор и несправедливость?
Сократ мл. Ты говоришь сущую правду.
Чужеземец. А не получится ли так, что если насилующий богат, то насилие его справедливо, если же беден, то наоборот? Или же убедил кто других либо не убедил, богат ли он или беден, согласно установлениям или вопреки им делает он полезное дело,

именно эта польза и должна служить вернейшим мерилом правильного управления государством, с помощью которого мудрый и добродетельный муж будет руководить делами подвластных ему людей? Подобно тому как кормчий постоянно блюдет пользу судна и моряков,

подчиняясь не писаным установлениям, но искусству, которое для него закон, и так сохраняет жизнь товарищам по плаванию, точно таким же образом заботами умелых правителей соблюдается правильный государственный строй, потому что сила искусства ставится выше законов. И пока руководствующиеся разумом правители во всех делах соблюдают одно великое правило, они не допускают погрешностей: правило же это состоит в там, чтобы, умно и искусно уделяя всем в государстве самую справедливую долю, уметь оберечь всех граждан и по возможности сделать их из худших лучшими.

Сократ мл. Против того, что было тобой сказано, нечего возразить.
Чужеземец. Да и против другого тоже.
Сократ мл. Что ты имеешь в виду?
Чужеземец. А то, что никогда многие, кто бы они ни были, не смогут, овладев подобным знанием, разумно управлять государством; единственно правильное государственное устройство следует искать в малом – среди немногих или у одного, все же прочие государства будут лишь подражаниями, как это было сказано несколько раньше, одни – подражаниями тому лучшему, что есть в правильном государстве, другие – подражаниями худшему.

Сократ мл. Как, как ты сказал? Я ведь и раньше не совсем понял то, что ты говорил о подражаниях.
Чужеземец. А ведь не худо было бы, если бы кто, затеяв это рассуждение, тут же и бросил его, чтобы в дальнейшем не обнаружилась возникшая сейчас в нем погрешность.
Сократ мл. Какая же это погрешность?
Чужеземец. Вот какую погрешность надо искать, не совсем обычную и не легкую для рассмотрения; однако же мы постараемся ее уловить.

Смотри-ка: если указанное нами государственное устройство – единственно правильное, по нашему мнению, то, знаешь ли, другим надлежит блюсти себя, следуя его предписаниям и делая то, что мы сейчас одобряем, хотя это и не самое правильное.
Сократ мл. Что же именно мы сейчас одобряем?
Чужеземец. А вот что: никто из граждан никогда не должен сметь поступать вопреки законам, посмевшего же так поступить надо карать смертью и другими крайними мерами. Такое устройство – самое правильное и прекрасное после первого, если бы кто-нибудь вздумал его отменить 38. Но давай решим, каким образом возникает государственное устройство, названное нами вторым. Ты согласен?
Сократ мл. Безусловно.

Чужеземец. Вернемся же снова к уподоблениям, которые всегда следует применять в отношении царственных правителей.
Сократ мл. О каких уподоблениях ты говоришь?
Чужеземец. О благородном кормчем и о враче, который "стóит многих людей" 39: вглядимся в них и с их помощью создадим себе некий образ.

Сократ мл. Какой же?
Чужеземец. А вот какой: давайте представим себе все, что мы терпим из-за врачей величайшие страдания. Кого из нас они хотят сберечь, того каждый из них оберегает, но уж кого хотят погубить, того они всячески губят – и разрезами, и прижиганиями, да еще велят расходоваться на них, налагая род некой дани, из которой на больного идет очень мало либо совсем ничего, всем же остальным пользуется сам врач и его слуги.

Кончается тем, что врач, приняв в уплату деньги от родственников больного или от его врагов, просто его убивает.
Кормчие тоже делают тысячи подобных вещей. Они, следуя чьему-то злому умыслу, покидают людей на пустынных морских берегах, а также подстраивают так, что люди падают за борт в море, и строят другие козни.

Представь себе, что, обдумав все это, мы вынесем решение, чтобы ни одно из этих искусств не могло впредь неограниченно распоряжаться ни рабами, ни свободными, сами же устроим собрание с представителями либо всего народа, либо только богатых и всем им – как лицам несведущим, так и мастерам в других областях – будет дозволено выражать свое мнение по поводу плавания или болезней: какими лечебными снадобьями и средствами надо лечить больных или же какими пользоваться судами и корабельным оборудованием для лучшего плавания, а также что делать в виду опасностей, с одной стороны, самого плавания – во время ветров и бурь на море,

а с другой – при встрече с морскими пиратами и, наконец, следует ли или нет большим военным судам вступать в сражение с противником. Занеся все это – и то, что было высказано врачами и кормчими, и то, что считают лица несведущие, – на треугольные таблички и стелы 40, а кое-что из этого приняв как неписаные отечественные обычаи, мы в дальнейшем будем плавать по морю и пользовать больных исключительно таким образом.
Сократ мл. Ты говоришь очень странные вещи.

Чужеземец. Ежегодно будут назначаться правители для толпы – из богатых или же из народа, смотря по тому, что покажет жребий. И эти избранные правители будут править, водить суда и пользовать больных согласно записанным установлениям.
Сократ мл. Это еще чуднее!
Чужеземец. Рассмотри же и то, что за этим последует. Когда исполнится год правления каждого из правителей, надо, созвав судилище, состоящее либо большей частью из богатых людей, либо из представителей народа, на которых падет жребий,

и поставив перед этим судом бывших правителей, потребовать у них отчет, причем каждый желающий может их обвинить в том, что в течение года они водили суда, не следуя ни предписаниям, ни древним обычаям предков; точно такое же обвинение можно предъявить и врачам, пользовавшим больных. И если кого-нибудь из них осудят, будет решено, чтó он должен претерпеть или какой заплатить штраф.
Сократ мл. Но ведь тот, кто при подобных обстоятельствах по доброй воле и охоте принимает бразды правления, справедливо понесет наказание, в чем бы оно ни состояло.

Чужеземец. И вдобавок ко всему надо будет еще принять закон, что, если кто-нибудь станет изучать искусство кораблевождения или доискиваться до истины в деле здоровья и врачевания – относительно ветров, жары или холода – в нарушение предписаний и попробует умничать в этих вопросах, того, во-первых, следует называть не врачом и не кормчим, но верхоглядом, пустым болтуном и софистом. Кроме того, поскольку он развращает других, тех, кто моложе годами, и убеждает их

не согласно законам, а по собственной воле управлять кораблями и руководить больными людьми, то всякий желающий может подать на него жалобу и притянуть к суду; и если окажется, что он вопреки законам и писаным правилам поучает других – будь то юноши или старики, – он должен быть присужден к высшей мере наказания. Ибо не следует быть мудрее закона! Да вдобавок все без исключения должны знать как искусство врачевания, так и искусство кораблевождения, ведь каждый желающий может их изучить по предписаниям и старинным обычаям.

Так вот, Сократ, если бы с этими знаниями получилось так, как мы говорим, и прочие искусства – военное знание, охотничье искусство всех видов, живопись, каждый раздел подражательного искусства, строительство, изготовление всевозможной утвари, земледелие и всякое растениеводство, а также разведение лошадей оказались бы проводимыми согласно письменным предписаниям, как и всевозможный уход за стадами, прорицания, искусство услужения во всех его видах, игра в шашки, вся арифметика – чистая ли или в применении к измерению поверхностей, глубин и скоростей, – если бы все это совершалось согласно предписаниям, а не по правилам искусства, что бы из этого вышло?

Сократ мл. Ясно, что все без исключения искусства у нас бы погибли и, поскольку закон запрещает исследование, никогда не возродились бы вновь. И таким образом, жизнь, трудная и сейчас, стала бы к тому времени вовсе невыносимой.

Чужеземец. А что ты скажешь на следующее: если бы мы вынуждены были признать, что все перечисленное должно совершаться по предписаниям, и для присмотра за их выполнением поставили бы кого-нибудь избранного голосованием или по жребию, он же, ничуть не заботясь о предписаниях, из корыстных ли побуждений или из прихоти делал бы все наоборот, без всякого смысла, – разве это зло не было бы еще горше прежнего 41?
Сократ мл. Да, это сущая правда.

Чужеземец. Ведь я думаю, что если бы кто-нибудь осмелился нарушать законы, установленные на основе долгого опыта и доброжелательных мнений советников, всякий раз убеждавших народ в необходимости принять эти законы, то такой человек, громоздя ошибку на ошибку, извратил бы все еще больше, чем это делают предписания.
Сократ мл. Как же иначе?

Чужеземец. Поэтому второе правило для тех, кто издает какие-либо законы или постановления, – это ни в коем случае никогда не позволять нарушать их ни кому-либо одному, ни толпе.
Сократ мл. Правильно.
Чужеземец. Разве эти законы и постановления не подражания истине вещей, начертанные по мере сил сведущими людьми?
Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. А ведь вспомни: мы сказали, что сведущий человек – подлинный политик – делает все, руководствуясь искусством и не заботясь о предписаниях, коль скоро ему что-нибудь покажется лучшим, чем то, что он сам написал и наказал тем, кто находится вдали от него.

Сократ мл. Да, мы так сказали.
Чужеземец. Значит, если какой-либо один человек или множество людей, которым предписаны законы, попытаются нарушить их в пользу того, что им представляется лучшим, то они по мере сил будут поступать так же, как тот подлинный политик?
Сократ мл. Несомненно.
Чужеземец. Итак, если они – те, кто берется за это, – невежественны, то, пытаясь подражать истинному, они будут подражать ему очень плохо; если же они искусные люди, то это будет уже не подражание, а сама наивысшая истина.
Сократ мл. Безусловно.

Чужеземец. А ведь выше мы договорились, что толпа ни в коем случае не может владеть никаким искусством.
Сократ мл. Да, это решено.
Чужеземец. И если вообще существует царское искусство, то ни множество богатых людей, ни весь народ в целом не в состоянии овладеть этим знанием.
Сократ мл. Да, это невозможно.

Чужеземец. Значит, как видно, подобные государства, коль скоро они хотят по мере сил хорошо подражать подлинному государственному устройству – тому, при котором искусно правит один человек, – ни при каких условиях не должны нарушать принятые в них писаные законы и отечественные обычаи.
Сократ мл. Ты прекрасно сказал.
Чужеземец. Итак, когда наилучшему государственному устройству подражают богатые, мы называем такое государственное устройство аристократией; когда же они не считаются с законами, это будет уже олигархия.
Сократ мл. Да, очевидно.

Чужеземец. Когда же один кто-нибудь управляет согласно законам, подражая сведущему правителю, мы называем его царем, не отличая по имени того, кто единолично правит, руководствуясь знанием, от того, кто тоже правит один, но руководствуется мнением и законами.
Сократ мл. Допустим.
Чужеземец. Значит, если подлинно знающий человек правит единолично, то имя ему непременно будет "царь", и никакое иное. Благодаря этому пять наименований перечисленных нами государственных устройств сливаются воедино 42.
Сократ мл. Видимо, так.

Чужеземец. Однако если такой единоличный правитель, не считаясь ни с законами, ни с обычаем, делает вид, что он знаток, и потому вопреки предписаниям хочет направить все к лучшему, на самом же деле руководствуется в этом своем подражании заблуждением или же страстью, разве не следует его – и любого другого такого же – именовать тираном?
Сократ мл. Как же иначе?
Чужеземец. Так-то вот, говорим мы, и появились на свет тиран и царь, олигархия, аристократия и демократия, потому что люди бывают недовольны подобным единоличным монархом, не доверяют ему и считают, что никто вообще недостоин единоличной власти,

ибо монарх должен стремиться и быть в состоянии управлять добродетельно и со знанием дела, справедливо и честно уделяя каждому свое, а на самом деле, думают они, он бесчестит, убивает и причиняет зло любому, кому вздумает. А уж появись такой, о котором мы ведем речь, все были бы рады жить при нем, благополучно руководящем единственным безупречно правильным государственным строем.
Сократ мл. Да и как же иначе?

Чужеземец. Но коль скоро в городах не рождается, подобно матке в пчелином рое, царь, тотчас же выделяющийся среди других своими телесными и душевными свойствами, надо, сойдясь всем вместе, писать постановления, стараясь идти по следам самого истинного государственного устройства.
Сократ мл. Очевидно.
Чужеземец. Так станем ли мы удивляться, Сократ, всему тому злу, которое случается и будет случаться в такого рода государствах, коль скоро они покоятся на подобных основаниях? Ведь все в них совершается согласно предписаниям и обычаям, а не согласно искусству, и любое государство, если бы оно поступало противоположным образом, как ясно всякому, вообще при подобных обстоятельствах погубило бы все на свете.

Скорее надо удивляться тому, как прочно государство по своей природе: ведь нынешние государства терпят все это зло бесконечное время, а между тем некоторые из них монолитны и неразрушимы. Есть, правда, много и таких, которые, подобно судам, погружающимся в пучину, гибнут либо уже погибли или погибнут в будущем из-за никчемности своих кормчих и корабельщиков 43 – величайших невежд в великих делах, которые, ровным счетом ничего не смысля в государственном управлении, считают, что они во всех отношениях наиболее ясно усвоили именно это знание.
Сократ мл. Сущая правда.

Чужеземец. Какое же из этих неправильных государственных устройств наименее тяжко для жизни (хотя все они тяжелы) и какое – тяжелее всего? Нам надо это рассмотреть, хотя по отношению к предмету нашего рассуждения это и будет второстепенный вопрос. Правда, однако, и то, что все мы вообще делаем всё именно ради этой цели.
Сократ мл. Да, это надо рассмотреть. Как же иначе?
Чужеземец. Итак, смотри: из трех видов государственного правления одно и то же одновременно бывает особенно тяжким и самым легким.
Сократ мл. Как ты говоришь?

Чужеземец. А вот как: монархия, власть немногих и власть большинства – это три вида государственного правления, названные нами в самом начале слишком расплывшегося теперь рассуждения.
Сократ мл. Да, именно эти три.
Чужеземец. Если мы разделим каждое из этих трех надвое, у нас получится шесть видов, правильное же государственное правление будет стоять особняком и будет седьмым по счету.
Сократ мл. Как это все будет выглядеть?

Чужеземец. Из монархии мы выделим царскую власть и тиранию, из владычества немногих – аристократию (славное имя!) и олигархию. Что касается власти большинства, то раньше мы ее назвали односложным именем демократии, теперь же и ее надо расчленить надвое.
Сократ мл. Каким же образом мы ее расчленим?
Чужеземец. Точно так же, как остальные, несмотря на то что пока для нее не существует второго имени. Но и при ней, как при других видах государственной власти, бывает управление согласное с законами и противозаконное.
Сократ мл. Да, это так.

Чужеземец. Раньше, когда мы искали правильное государственное устройство, такое деление было бы бесполезным, что мы в свое время и показали. Теперь же, когда мы выделили это правильное устройство и признали необходимыми прочие виды, законность и противозаконно образуют деление надвое в каждом из этих последних.
Сократ мл. Твое объяснение делает это правдоподобным.
Чужеземец. Итак, монархия, скрепленная благими предписаниями, которые мы называем законами, – это вид, наилучший из всех шести; лишенная же законов, она наиболее тягостна и трудна для жизни.

Сократ мл. Видимо, так.
Чужеземец. Правление немногих, поскольку немногое – это середина между одним и многим, мы будем считать средним по достоинству между правлением одного и правлением большинства. Что касается этого последнего, то оно во всех отношениях слабо и в сравнении с остальными не способно ни на большое добро, ни на большое зло: ведь власть при нем поделена между многими, каждый из которых имеет ее ничтожную толику. Потому-то, если все виды государственного устройства основаны на законности, этот вид оказывается наихудшим;

если же все они беззаконны, он оказывается наилучшим; дело в том, что, если при всех них царит распущенность, демократический образ жизни торжествует победу; если же всюду царит порядок, то жизнь при демократии оказывается наихудшей, а наилучшей – при монархии, если не считать седьмой вид: его-то следует, как бога от людей, отличать от всех прочих видов правления 44.
Сократ мл. Да, видно, все это так и бывает и происходит, и надо поступать, как ты говоришь.

Чужеземец. Надо также отличать участников всех этих правлений от сведущего правителя, ибо они не государственные деятели, а нарушители порядка, защитники величайших химер; да и сами они всего лишь химеры, завзятые подражатели и шарлатаны и потому – величайшие софисты среди софистов.
Сократ мл. Точнехонько метнул ты это слово в так называемых политиков!
Чужеземец. Пусть! Это будет у нас совсем словно драма: согласно сказанному, мы видим шумную ораву кентавров и сатиров, которую необходимо отстранить от искусства государственного правления: и вот теперь, хоть и с трудом, орава эта отстранена 45.
Сократ мл. Да, очевидно.

Чужеземец. Остается еще один род, и отделить его – дело более трудное, так как он и ближе к царскому роду, и в то же время труднее для постижения. Но мне кажется, мы напоминаем людей, очищающих золото.
Сократ мл. Почему?
Чужеземец. Ведь мастера отделяют сначала землю, камни и прочие вещи такого рода. После этого остаются только ценные примеси, родственные золоту, которые можно отделить лишь с помощью огня, – медь и серебро,

а иногда и адамант 46; они с трудом выделяются путем плавления, и лишь после испытаний мы можем любоваться беспримесным, чистым золотом – золотом как таковым.
Сократ мл. Да, говорят, что это происходит именно так.
Чужеземец. Значит, видно, подобным же образом следует нам теперь отделить от политического знания все инородное, чуждое ему и недружественное и оставить только ценное и сродное.

А это – военное искусство, судебное и ораторское, поскольку последнее связано с царским искусством и помогает ему управлять делами города с помощью убеждения, склоняющего к справедливости 47. Лишь отделив все это по возможности легким способом, можно будет увидеть то, что мы имеем, обнаженным, единственным в своем роде.
Сократ мл. Ясно, что надо попытаться это сделать.
Чужеземец. После попытки искомое и обнаружится. Давай попытаемся выявить его с помощью музыки. Скажи мне...
Сократ мл. Что именно?

Чужеземец. Есть ли у нас музыкальная наука и вообще наука, дающая знание всего того, что связано с умелостью рук?
Сократ мл. Есть.
Чужеземец. Что же? Не скажем ли мы, что наука о том, следует ли нам изучать какую-либо из этих наук или нет, также будет относящимся к этим наукам знанием?
Сократ мл. Да, скажем.
Чужеземец. Однако мы скажем, что это знание будет отличным от тех?
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Так как же: ни одна из этих наук не должна управлять другой? Или все они должны управлять этой отличной от них наукой? Или, наоборот, она должна быть распорядительницей и управительницей их всех?

Сократ мл. Она должна управлять остальными.
Чужеземец. Значит, ты считаешь, что та наука, которая указывает, надо ли обучаться, должна управлять у нас теми, которые обучают и направляют?
Сократ мл. Конечно.
Чужеземец. И та наука, которая указывает, надо ли применять убеждение или нет, должна управлять той, что владеет убеждением?
Сократ мл. Как же иначе?

Чужеземец. Пусть так. Какой науке мы припишем уменье убеждать большинство, толпу не посредством поучения, а силой самих слов 48?
Сократ мл. Я думаю, ясно, что это надо отнести к ораторскому искусству.
Чужеземец. А в вопросе, нужно ли действовать по отношению к кому-то убеждением, силой или здесь вообще надо воздержаться от действий, – какой науке принадлежит решение?
Сократ мл. Той, которая управляет наукой убеждения и речи.
Чужеземец. А это будет, думаю я, не иная какая-нибудь наука, но способность управлять государством.
Сократ мл. Ты прекрасно сказал.
Чужеземец. Как видно, ораторское искусство легко отделяется от политического в качестве иного вида, подчиненного этому.
Сократ мл. Да.
Чужеземец. А вот что следует думать о такой способности?..
Сократ мл. О какой же?

Чужеземец. О той, которая определяет, как надо вести войну со всеми, с кем мы решили воевать: будет такая способность искусством или нет?
Сократ мл. Как же можно не отнести к искусствам то, что рождается из всего военачальнического и воинского опыта?
Чужеземец. А науку, сведущую и умеющую дать совет относительно того, надо ли воевать или лучше покончить дело миром, будем мы считать отличной от этой способности или одинаковой с ней?
Сократ мл. Следуя сказанному раньше, ее следует считать иной.

Чужеземец. Обозначим ли мы ее как управляющую названной ранее, если будем следовать прежнему нашему способу?
Сократ мл. Полагаю, что да.
Чужеземец. Но какую же науку решимся мы назвать владычицей всего этого великолепного и огромного воинского искусства, кроме науки подлинно царской?
Сократ мл. Кроме нее, нельзя назвать никакой.
Чужеземец. Значит, мы не будем считать, что наука полководцев, поскольку она подсобная, – наука политическая?
Сократ мл. Это невозможно

Чужеземец. Давай же рассмотрим и уменье судей, справедливо творящих суд.
Сократ мл. Конечно, рассмотрим и это.
Чужеземец. Итак, способно ли оно на что-нибудь большее, чем. приняв во внимание все взаимные обязательства, утвержденные в качестве законных царем-законодателем, судить, рассматривая, какие из них выполняются справедливо, а какие – несправедливо? Собственная же его добродетель

проявляется в том, что ни ради даров, ни из страха или из сострадания, а также из вражды или дружбы оно не склоняется к нарушению распоряжений законодателя при разборе взаимных обвинений тяжущихся сторон.
Сократ мл. Да, не иначе: деятельность этой способности заключена примерно в названных тобой границах.
Чужеземец. Итак, мы нашли, что сила судей – не царственная, сила эта – хранительница законов и служанка царской силы.
Сократ мл. Видимо, так.
Чужеземец. Следовательно, относительно всех перечисленных знаний надо заметить, что ни одно из них не оказалось искусством государственного управления.

То искусство, которое действительно является царским, не должно само действовать, но должно управлять теми искусствами, которые предназначены для действия; ему ведомо начало и развитие важнейших дел в государстве, благоприятное и неблагоприятное для них время, и все прочие искусства должны исполнять его повеления.
Сократ мл. Правильно.
Чужеземец. Поэтому те искусства, которые мы только что перечислили, не управляют ни друг другом, ни самими собой, но каждое из них занимается своими делами и, согласно особенностям этих дел, по справедливости носит соответствующее имя.

Сократ мл. Видимо, так.
Чужеземец. Если же обозначить одним именем способность того искусства, которое правит всеми прочими и печется как о законах, так и вообще обо всех делах государства, правильно сплетая всё воедино, то мы по справедливости назовем его политическим.
Сократ мл. Безусловно.
Чужеземец. Теперь, когда все виды его деятельности в государстве нам стали ясны, давай рассмотрим его по образцу ткацкого искусства.
Сократ мл. Отлично!

Чужеземец. Итак, нам надо сказать о царском плетении, каково оно, каким образом сплетается и какая из него получается ткань.
Сократ мл. Это ясно.
Чужеземец. Трудную же, кажется, вещь необходимо нам объяснить!
Сократ мл. Во всяком случае это нужно сделать.
Чужеземец. Итак, часть добродетели некоторым образом отличается от всего вида в целом, хотя любители препираться относительно слов и сочтут это уязвимым с точки зрения большинства.
Сократ мл. Я не понял тебя.
Чужеземец. Сейчас повторю. Ведь мужество, думаю я, ты считаешь одной из частей добродетели?

Сократ мл. Да, конечно.
Чужеземец. Однако рассудительность отлична от мужества, хотя и она есть часть добродетели.
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Осмелимся же выдвинуть касательно того и другого некое странное положение.
Сократ мл. Какое?
Чужеземец. Что во многих случаях они в каком-то смысле находятся в отношениях сильного взаимного противоречия и раздора.
Сократ мл. Что ты имеешь в виду?

Чужеземец. Весьма необычное положение, ведь обыкновенно считается, что все части добродетели между собой в ладу.
Сократ мл. Да.
Чужеземец. Посмотрим же, приложив побольше внимания, так ли все просто обстоит на самом деле, или же есть здесь скорее нечто, находящееся в разладе с родственными частями.
Сократ мл. Что ж, говори, как это надо рассматривать.
Чужеземец. Во всем вообще следует выделять то, что мы называем прекрасным, но при этом делим на два противоположных вида.
Сократ мл. Скажи яснее.

Чужеземец. Не хвалил ли ты когда-нибудь сам или не слышал ли, как хвалят другие стремительность и живость – касалось ли это движений тел, душ или голосов, как самих по себе, так и их изображений, даваемых музыкой или живописью?
Сократ мл. Конечно. Как же иначе?
Чужеземец. Припоминаешь ли ты, как это делают в каждом из этих случаев?
Сократ мл. Нет, совсем не помню.
Чужеземец. Смогу ли я на словах объяснить тебе, как я это себе представляю?

Сократ мл. Почему бы и нет?
Чужеземец. Тебе это кажется очень легким! Давай же рассмотрим все это в противоположных родах. Всякий раз, когда мы неоднократно восхищаемся живостью, напористостью и стремительностью мысли или тела, а также и голоса, мы, выражая свою похвалу, пользуемся одним-единственным словом – "мужество" .
Сократ мл. Как это?
Чужеземец. Мы говорим в этих случаях: "мужественно и стремительно", "живо и мужественно", а также "напористо и мужественно". И всякий раз, прилагая такое слово ко всем подобным натурам, мы произносим им похвалу.
Сократ мл. Да.

Чужеземец. Далее. А вид спокойных проявлений чего бы то ни было разве не хвалим мы часто в самых различных случаях?
Сократ мл. И даже очень.
Чужеземец. Говорим ли мы в этих случаях что-то противоположное или то же самое?
Сократ мл. Что ты хочешь этим сказать?
Чужеземец. А то, что, восхищаясь проявлениями мысли, мы называем их всякий раз спокойными и рассудительными;

точно так же о действиях мы говорим, что они размеренны и мягки, о голосах – что они нежны и глубоки, а обо всяком вообще ритмическом движении и музыке – что они умеренно неторопливы: таким образом, мы прилагаем ко всему этому имя не мужества, а упорядоченности.
Сократ мл. Сущая правда.
Чужеземец. А когда то и другое кажется нам неуместным, мы меняем наименования, выражая тем самым свое порицание.
Сократ мл. Каким образом?
Чужеземец. Если что-то кажется нам происходящим живее и стремительнее, чем положено, или представляется более жестким, чем нужно, мы называем это заносчивым и безумным;

тó же, что медленнее, тяжеловеснее и мягче должного, мы называем робким и вялым. И почти всегда мы находим, что рассудительная натура и мужественная противоположны друг другу, как две враждующие между собой идеи, никогда не смешивающиеся между собой в соответствующих каждой из них делах, и, если мы посмотрим внимательнее, те, кто носит их в своих душах, испытывают между собой разлад.
Сократ мл. Какого рода разлад?

Чужеземец. Во всем том, о чем мы сейчас говорим, а также, видимо, и во многом другом. Ведь, я думаю, одобряя то, что им сродно, как нечто им близкое, и порицая, напротив, то, что близко тем, кто от них отличается, они вступают в самые враждебные отношения – и касательно многих вещей – друг с другом.
Сократ мл. Видимо, это так.
Чужеземец. А между тем подобный раздор этих двух видов – самое настоящее ребячество, которое в важных делах государства оборачивается зловреднейшим из недугов.
Сократ мл. О чем ты говоришь?

Чужеземец. Я говорю обо всем ходе жизни. Ведь те, кто отличается упорядоченностью, всегда готовы жить мирно, занимаясь собственными делами и не вмешиваясь в чужие; таково же и их обращение со всеми своими соотечественниками и с другими городами: они всегда готовы поддерживать с ними мир. Из-за такой чрезмерной любви к покою и досугу они незаметно для самих себя становятся невоинственными и делают такими же своих юношей. Поэтому-то они всегда оказываются слабой стороной, и часто незаметно для себя самих их дети и все их государство за несколько лет попадают в рабство.

Сократ мл. Ты говоришь о тяжкой и страшной беде.
Чужеземец. А что же те, кто склоняется больше к мужеству? Разве не бывает так, что, постоянно вовлекая свои города в войны, они из-за чрезмерной страсти к подобного рода жизни навлекают на себя вражду многих могущественных властителей и либо совсем губят свою родину, либо отдают ее в рабство и подчинение вражеским государствам?

Сократ мл. Бывает и так.
Чужеземец. Как же не сказать, что в подобных обстоятельствах оба этих рода оказываются между собой в отношениях великой вражды и разлада?
Сократ мл. Иначе сказать нельзя.
Чужеземец. Итак, не обнаружили ли мы того, что искали с самого начала, а именно, что части добродетели немало различаются между собой по своей природе, как и те, кто ими обладает?
Сократ мл. Да, похоже, что это так.
Чужеземец. Присовокупим же сюда и следующее...
Сократ мл. Что именно?

Чужеземец. Разве какое-нибудь из смешанных искусств, творя любое свое произведение, даже самое ничтожное, составляет его намеренно из негодных и добротных частей, или же, наоборот, всякое искусство по возможности отбрасывает все негодное, а берет полезное и нужное и уже из всего этого, сводя его воедино – будь все эти вещи между собой подобны или неподобны, – творит некую единую силу и идею?
Сократ мл. Как же иначе?

Чужеземец. Значит, и истинное по своей природе искусство государственного правления не станет намеренно составлять какое-либо государство из хороших людей и дурных, но, как это ясно, сначала испытает их, словно шутя, а испытав, передаст на воспитание тем, кто способен воспитывать и содействовать подобному воспитанию, руководить же ими и направлять их будет само, подобно тому как ткацкое искусство руководит чесальщиками и другими мастерами, подготавливающими все остальное, требующееся для тканья: оно будет указывать каждому из мастеров, какое надо выполнить дело, полезное для задуманной им ткани.

Сократ мл. Да, безусловно.
Чужеземец. Точно таким же образом, кажется мне, и царское искусство, само владея способностью повелевать, не допускает, чтобы приставленные к этому делу законом учители и воспитатели, все до единого, воспитывали и упражняли характер, не соответствующий задуманной им смеси, но приказывает воспитывать лишь такой, смешанный нрав.

А кто не способен одновременно стать причастным и разумному, и мужественному нраву, а также всему остальному, направленному к добродетели, но силой дурной природы отбрасывается ко всему кощунственному, к заносчивости и несправедливости, тех оно карает смертью, изгнанием и другими тяжелейшими карами.
Сократ мл. Да, это считается правильным.
Чужеземец. Тех же, кто погрязает в невежестве и крайней низости, оно впрягает в рабское ярмо.
Сократ мл. Совершенно верно.

Чужеземец. Из остальных же, чья природа способна под воздействием воспитания склониться к благородному началу и поддаться смешению, требуемому искусством, оно тех, кто более склонен к мужеству и по своей крепости почитается им подобными ткацкой основе, и других, кто склонен к порядку и потому используется им, – если продолжить уподобление, – в качестве похожей на уток пышной и мягкой пряжи (причем устремления тех и других прямо противоположны), старается каким-то способом связать и переплести...
Сократ мл. Каким же именно способом?

Чужеземец. Прежде всего оно соединяет между собой по сродству вечносущую часть их душ божественной связью, а уж после того животную часть их душ – связью человеческой.
Сократ мл. Что? Как ты говоришь?
Чужеземец. Я говорю, что истинное мнение о прекрасном, справедливом и добром, а также обо всем противоположном, когда оно прочно, рождаясь в душах, образует нечто божественное в божественной же природе.
Сократ мл. Так оно и подобает.

Чужеземец. Мы знаем, что только политик и хороший законодатель способны с помощью музы царского искусства внушить истинное мнение тем, кто причастен правильному воспитанию, как мы сейчас говорили.
Сократ мл. Это похоже на правду.
Чужеземец. Того же, кто в этом немощен, мы никогда не назовем тем именем, которое сейчас ищем.
Сократ мл. Совершенно верно.
Чужеземец. Что же? Разве мужественная душа, восприняв подобную истину, не станет более кроткой и причастной всему справедливому? А не приобщившись к ней, разве не отклонится она более в сторону звериной природы?
Сократ мл. Как же иначе?

Чужеземец. А что будет с кроткой природой? Разве, восприняв подобные мнения, не станет она подлинно рассудительной и разумной, особенно в государственной жизни? А если она не приобщится к тому, о чем мы говорим, разве не приобретет она позорнейшую и справедливую славу глупости?
Сократ мл. Несомненно.
Чужеземец. Итак, мы скажем, что эта связь и сплетение никогда не будут прочными и монолитными между злыми, а также между злыми и добрыми и что никакое знание нельзя серьезно использовать, когда речь идет о подобных людях.
Сократ мл. Да. И как это сделать?!

Чужеземец. Прочными же они будут лишь в том случае, если будут даны законами только тем, кто воспитан с рождения согласно своей природе. Только для них будет действительно это средство царского искусства и только таким образом будет еще божественнее связь частей добродетели неподобных между собой душ, устремляющихся в противоположные стороны 49.
Сократ мл. Сущая правда.
Чужеземец. Остальные же связи, человеческие, коль скоро эта, божественная, уже установлена, нетрудно уразуметь, а уразумевши – установить.

Сократ мл. Как же? И о каких связях ты говоришь?
Чужеземец. О законах, касающихся общения между собой дочерей на выданье и сыновей, и особенно о выдаче замуж и женитьбах, ведь большинство людей неправильно соединяются для рождения детей.
Сократ мл. Как это?
Чужеземец. Разве не само собой разумеется, что погоня в таких делах за богатством и могущественным родством заслуживает серьезного порицания?
Сократ мл. Конечно.

Чужеземец. А вот упрекнуть тех, кто в подобных делах хлопочет о происхождении – если они делают это неверно, – будет более уместно.
Сократ мл. Естественно.
Чужеземец. А ведь делают они это, нисколько не задумываясь, заботясь лишь о минутном покое, и потому выбирают себе подобных, тех же, кто на них не похож, отталкивают, отмеривая им величайшую меру нерасположения.
Сократ мл. А именно?

Чужеземец. Те, кто отличается упорядоченностью, ищут нрав, подобный их собственному, и по возможности берут жен из таких же родов, а дочерей своих стараются выдать в такие семьи. То же самое делает мужественный род людей, когда гонится за своей собственной природой, в то время как оба рода должны были бы делать прямо противоположное.
Сократ мл. Почему это? Да и ради чего?
Чужеземец. А потому, что мужество многих родов, не смешанное от рождения с благоразумной природой, сначала наливается силой, под конец же превращается в совершеннейшее безумие.
Сократ мл. Естественно.

Чужеземец. Душа же, чересчур исполненная скромности и не смешанная с дерзновенной отвагой, передаваясь из поколения в поколение, становится более вялой, чем следует, и в конце концов впадает в полное уродство.
Сократ мл. И это, естественно, случается таким образом.
Чужеземец. Я сказал, что в тех связях нет ничего невозможного, если только оба рода будут иметь одну заботу – о совершенстве. Это-то и есть целиком и полностью дело царского ткачества: оно ни в коем случае не должно допускать, чтобы рассудительные характеры отдалялись от мужественных, но должно сплетать их вместе единомыслием и почестями, бесчестьем и славой, а также взаимной выдачей обязательств и, изготовляя таким образом мягкую и, как принято говорить, ладно сотканную ткань 51, всегда предоставлять государственные должности обоим этим родам совместно.

Сократ мл. Как это?
Чужеземец. Если где-нибудь есть нужда в одном правителе, надо избрать такого распорядителя, чтобы он имел оба указанных качества; там же, где требуется много правителей, надо смешивать их между собой в равных количествах, ведь в высшей степени мягкому, справедливому и спасительному нраву благоразумных правителей недостает резкости, своего рода острой и действенной дерзновенности.
Сократ мл. По-видимому, и это верно.

Чужеземец. Мужественность же уступает в свою очередь в том, что касается справедливости и мягкости; зато она куда дерзновеннее в деле. И невозможно, чтобы в государствах все шло хорошо, если в них не будет того и другого рода.
Сократ мл. Да, иначе не может быть.
Чужеземец. Итак, вот что мы называем завершением государственной ткани: царское искусство прямым плетением соединяет нравы мужественных и благоразумных людей, объединяя их жизнь единомыслием и дружбой

и создавая таким образом великолепнейшую и пышнейшую из тканей. Ткань эта обвивает всех остальных людей в государствах – свободных и рабов, держит их в своих узах и правит и распоряжается государством, никогда не упуская из виду ничего, что может сделать его, насколько это подобает, счастливым.
Сократ мл. Превосходно изобразил ты нам, чужеземец, царственного мужа – политика 52.

В кн.: Платон. Законы. М.: "Мысль", 1999.
Примечания А.А. Тахо-Годи
Диалог "Политик" является как бы непосредственным продолжением диалога "Софист", в котором уже были намечены темы дальнейших бесед, заключающихся в определении политика и философа (217а). Таким образом, действие "Политика" происходит после разговора, выяснившего сущность софиста.
Здесь участвуют те же лица: Сократ, только начинающий диалог, математик Феодор Киренский, гость из Элей и молодой Сократ, уже не молчаливый слушатель, а собеседник, вступивший в разговор вместо утомившегося накануне Теэтета. О персонажах диалога см.: Теэтет, Софист, преамбулы к прим.
Для настоящего издания текст заново сверен И.И. Маханьковым.
1 См. Законы V, прим. 15.
2 О наружности Теэтета см.: Теэтет 143e.
3 Разделение теоретических и практических искусств дано в "Филебе", прим. 49.
4 Два типа врачей рассматриваются в "Законах" (IV 720с-е).
5 Имеются в виду персидские цари.
6 Это рассуждение Платона можно проиллюстрировать следующим образом: Рис. 1
7 Имеются в виду птицы.
8 Все разделение знания, приводящего к царственному искусству политика, можно представить следующим образом: Рис. 2
9 Платон использует миф, в котором переплетаются древние представления об истории человеческого рода и собственные мысли Платона. Ср. мифы, излагаемые в "Протагоре", прим. 31, и "Горгии", прим 80, тоже трактующие проблемы историко-культурные, социальные и этические.
10 Атрей и Фиест, дети Пелопа, известные взаимной ненавистью и преступлениями, которые были следствием проклятия, наложенного на Пелопа богами.
11 Жена Атрея Аэропа передала Фиесту, соблазнившему ее, золотого агнца, рожденного по воле Гермеса в стаде Атрея и являвшегося символом незыблемости царской власти Атрея.
12 В ужасе от злодейства Атрея, бросившего в море свою жену, а затем угостившего Фиеста блюдом из его убитых детей, Солнце – Гелиос – изменило свой путь.
13 См.: Евтидем, прим. 34. Евтифрон, прим. 15, Кратил, прим. 29, Горгий, прим. 80.
14 По Гесиоду (Теогония 182-187), земля, принявшая в себя кровь Урана, через несколько лет родила гигантов в доспехах и с копьями в руках. Лукреций (V 821-825) прямо пишет, что "заслуженно носит матери имя земля, потому что сама сотворила весь человеческий род", а также зверей и птиц.
15 О создании космоса, его движении и душе см.: Тимей 30a-c, 40 ab, а также прим. 61, 62.
16 Перевод буквальный. Очевидно, идет речь об оси космической сферы.
17 Блаженную жизнь при Кроносе рисует Гесиод (Работы и дни 109-126).
18 Кормчими именуются боги также у Эсхила (Прометей прикованный 148).
19 В противоположность высказанной здесь точке зрения "Законы" (X 902е – 903а) прямо говорят о попечении богов над миром в большом и малом. См. также "Тимей" 42d о – посеянных душах.
20 См.: Тимей 34ab.
21 Ср.: Тимей 33b - 34b, прим. 41-44.
22 Имеется в виду богиня Афина.
23 О периодических катастрофах, постигавших человеческий род, см.: Критий, прим. 40. См. также: Законы III 677a, 679d.
24 См. выше, 271de – о даймонах, т.е. божественных существах, пасущих стада смертных.
25 См. также: Критий, прим. 12.
26 Уточнение таблицы, данной в прим. 8, можно представить так: Рис. 3
27 Платон не случайно сравнивает здесь искусства разделения и соединения с шерстопрядильным искусством и ткачеством вообще; этот образ он использовал и в других диалогах (Парменид, Софист, Федон).
28 Апельт дает в этом месте истолковывающий перевод: "...другая часть искусства измерения направлена на неизбежную сущность становления".
29 Ср.: Филеб, прим. 46 – о чистых удовольствиях, полученных от геометрических фигур, красок и звуков, т.е. бестелесных предметов.
30 Семь родов перечисленных здесь вспомогательных искусств, не относящихся к искусству политическому, можно считать также практическим искусством, свойственным большинству в отличие от теоретического искусства меньшинства, принимая во внимание разделение, данное в "Филебе" (см.: Филеб, прим.49).
31 Ср. мнение Платона о рабах с аристотелевским (Политика I 2).
32 У вас – т.е. у афинян. Аристотель также сообщает (Политика III 9, 1285b 9-19), что древние греческие цари сами совершали жертвоприношение, так как "это последнее не составляло специальной функции жрецов", и впоследствии, когда многие функции царя отпали, это право за ними сохранилось.
33 Кентавры, мифологические существа, сочетали в себе природу коня и человека, обитали в диких горах и чащах и отличались буйством и невоздержанностью. Исключение составлял мудрый кентавр Хирон – сын Кроноса, воспитатель героев (Ил. XI 831 сл.). Сатиры – лесные козлообразные демоны, изображались как спутники бога Диониса.
34 Аристотель пишет: "Тот, кто испытывает недоумение и изумление, считает себя незнающим" (Метафизика I 2, 982b 17 сл.).
35 Типы государственного устройства рассмотрены подробно Платоном в VIII кн. "Государства". См. прим. 4-9, 12 к указанной книге диалога.
36 См. прим. 8.
37 В "Законах" Платон прямо говорит, что "ни закон, ни какой бы то ни было распорядок не стоят выше знания. Не может разум быть чьим-либо послушным рабом; нет, он должен править всем, если только по своей природе подлинно свободен" (IX 875cd).
38 Ср.: Законы II 690a-c – о взаимоотношениях закона и разума, насилия и добровольного подчинения.
39 Гомер. Ил. XI 514. Платон цитирует эти стихи также в "Пире" (214b).
40 Плутарх сообщает, что при Солоне законы писались на деревянных таблицах, так называемых кирбах, поворачивающихся на своей оси (Солон XXV // Сравнительные жизнеописания. Т. 1-2. М., 1961-1963. Т. 1).
41 Возможно, имеются в виду афинские демагоги, осмеянные еще Аристофаном во "Всадниках".
42 Ср. рассужлдения Платона в "Законах" (VI 712de) о якобы близком к идеалу государственном строе Лакедемона и Крита, который вмещает в себя все формы правления, основываясь по сути дела на божественных законах. См. также: Законы I, прим. 1.
43 См. также: Законы, кн. IV, прим. 11 и Филеб, прим. 6. Образ государства-корабля, известный у греческого лирика Алкея (fr. 30 Diehl), не раз встречается у Платона. Ср. также данный образ у римского поэта I в. Горация (Carm. I 14).
44 Арисотель имеет в виду рассуждения Платона в "Государстве" (VIII 544c – 576d) и в данном месте "Политика", а также свои в "Никомаховой этике" (VIII 12, 1170b 8 сл.), когда утверждает в "Политике", что "все эти формы государственного устроения вообще ошибочны" (IV 2, 128b 9-11).
45 Ср. выше, 291ab, где тоже невежественная толпа сравнивается с кентаврами и сатирами (см. прим. 33). Существовал особый тип драмы, так называемой сатировской, где действовали эти хитроумные, но грубые и недалекие существа.
46 Адамант – по Гесихию, род железа; может быть, сталь – у Эсхила (Прометей прикованный 6) и Пиндара (Пифийские оды IV 25 // Пиндар, Вакхилид. Оды. Фрагменты / Издание подготовил М.Л.Гаспаров. М., 1980). Теофраст впервые придал адаманту значение алмаза (fr. II 19 Wimm.).
47 Народные ораторы играли огромную роль в демократических Афинах, особенно в эпоху их упадка и борьбы за независимость.
48 Ср. "Горгий" 445а – о риторике: "Красноречие – это мастер убеждения, внушающего веру в справедливое и несправедливое, а не поучающего, чтó справедливо, а чтó нет".
48 Ср.: Горгий 445а – о риторике: "Красноречие – это мастер убеждения, внушающего веру в справедливое и несправедливое, а не поучающего, чтó справедливо, а чтó нет".
49 Сплетение частей добродетели, стремящихся к противоположным качествам, возможно здесь только при понимании их в плане не антиномическом, а диалектическом. О добродетели в искусстве управлять государством см.: Протагор, прим. 29.
50 Ср.: Законы VI 773b, d.
51 Конъектура.
52 Заключительные слова вряд ли произносит юный Сократ. Скорее они принадлежат старшему Сократу, который начинал диалог.

Socrates, Theodorus, The Stranger, The Younger Socrates

Socrates: Really I am greatly indebted to you, Theodorus, for my acquaintance with Theaetetus and with the Stranger, too.
Theodorus: Presently, Socrates, you will be three times as much indebted, when they have worked out the statesman and the philosopher for you.
Socrates: Indeed! My dear Theodorus, can I believe my ears? Were those really the words of the great calculator and geometrician?

Theodorus: Why, what do you mean, Socrates?
Socrates: When you rated sophist, statesman, and philosopher at the same value, though they are farther apart in worth than your mathematical proportion can express.
Theodorus: By Ammon, our special divinity, that is a good hit, Socrates; evidently you havenÕt forgotten your mathematics, and you are quite right in, finding fault with my bad arithmetic. I will get even with you at some other time; but now, Stranger, I turn to you. Do not grow tired of being kind to us, but go on and tell us about the statesman or the philosopher,

whichever you prefer to take first.
Stranger: That is the thing to do, Theodorus, since we have once begun, and we must not stop until we have finished with them. But what shall I do about Theaetetus here?
Theodorus: In what respect?
Stranger: Shall we give him a rest and take his schoolmate here, the young Socrates, in his place? What is your advice?
Theodorus: Make the change as you suggest. They are young, and if they have a chance to rest by turns, they will bear any labor better.

Socrates: And besides, Stranger, it seems to me that they are both related to me after a fashion; one of them anyhow, as you say, looks like me in his cast of countenance, and the other has the same name and appellation, which implies some sort of kinship.

Of course we ought always to be eager to get acquainted with our relatives by debating with them. Now I myself had an argument with Theaetetus yesterday and have been listening to his answers just now, but I do not know Socrates in either way and must examine him, too. But let him reply to you now; my turn will come by and by.
Stranger: Very well; Socrates, do you hear what Socrates says?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And do you agree?
Younger Socrates: Certainly.

Stranger: There seems to be no objection on your part, and I suppose there should be still less on mine. Well, then, after the sophist, I think it is our next duty to seek for the statesman; so please tell me: should we rank him also among those who have a science, or not?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: Must the sciences, then, be divided as when we were examining the sophist?
Younger Socrates: Perhaps.
Stranger: In that case, Socrates, I think the division will not be along the same lines.
Younger Socrates: How will it be?

Stranger: Along other lines.
Younger Socrates: Very likely.
Stranger: Where, then, shall we find the statesman's path? For we must find it, separate it from the rest, and imprint upon it the seal of a single class; then we must set the mark of another single class upon all the other paths that lead away from this, and make our soul conceive of all sciences as of two classes.
Younger Socrates: This, Stranger, is now your affair, I think, not mine.

Stranger: And yet, Socrates, it must be your affair, too, when we have found the path.
Younger Socrates: Quite true.
Stranger: Are not arithmetic and certain other kindred arts pure sciences, without regard to practical application, which merely furnish knowledge?
Younger Socrates: Yes, they are.
Stranger: But the science possessed by the arts relating to carpentering and to handicraft in general is inherent in their application,

and with its aid they create objects which did not previously exist.
Younger Socrates: To be sure.
Stranger: In this way, then, divide all science into two arts, calling the one practical, and the other purely intellectual.
Younger Socrates: Let us assume that all science is one and that these are its two forms.
Stranger: Shall we then assume that the statesman, king, master, and householder too, for that matter, are all one, to be grouped under one title, or shall we say that there are as many arts as names? But let me rather help you to understand in this way.
Younger Socrates: In what way?

Stranger: By this example: If anyone, though himself in private station, is able to advise one of the public physicians, must not his art be called by the same name as that of the man whom he advises?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: Well, then, if a man who is himself in private station is wise enough to advise him who is king of a country, shall we not say that he has the science which the ruler himself ought to possess?
Younger Socrates: We shall.

Stranger: But certainly the science of a true king is kingly science?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And will not he who possesses this science, whether he happen to be a ruler or a private citizen, rightly be called “kingly,” when considered purely with reference to his art?
Younger Socrates: At least he has a right to be.
Stranger: And surely the householder and the master of a family are the same.
Younger Socrates: Yes, of course.
Stranger: Well, so far as government is concerned, is there any difference between the grandeur of a large house and the majesty of a small state?
Younger Socrates: No.

Stranger: Then as for the point we were just discussing, it is clear that all these are the objects of one science, and whether a man calls this the art of kingship or statesmanship or householding, let us not quarrel with him.
Younger Socrates: By no means.
Stranger: But this is plain, that any king can do little with his hands or his whole body toward holding his position, compared with what he can do with the sagacity and strength of his soul.
Younger Socrates: Yes, that is plain.

Stranger: Shall we say, then, that the king is more akin to the intellectual than to the manual or the practical in general?
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: Shall we, therefore, put all these together as one—the political art and the statesman, the royal art and the king?
Younger Socrates: Obviously.
Stranger: Then we should be proceeding in due order if we should next divide intellectual science?
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: Now pay attention to see if we can perceive any natural line of cleavage in it.
Younger Socrates: Tell us of what sort it is.

Stranger: Of this sort. We recognized a sort of art of calculation.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: It is, I suppose, most certainly one of the intellectual arts.
Younger Socrates: Of course.
Stranger: And shall we grant to the art of calculation, when it has found out the difference between numbers, any further function than that of passing judgement on them when found out?
Younger Socrates: No, certainly not.
Stranger: Every architect, too, is a ruler of workmen, not a workman himself.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: As supplying knowledge, not manual labor.
Younger Socrates: True.

Stranger: So he may fairly be said to participate in intellectual science.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: But it is his business, I suppose, not to pass judgement and be done with it and go away, as the calculator did, but to give each of the workmen the proper orders, until they have finished their appointed task.
Younger Socrates: You are right.
Stranger: Then all such sciences, and all those that are in the class with calculating, are alike intellectual sciences,

but these two classes differ from one another in the matter of judging and commanding. Am I right?
Younger Socrates: I think so.
Stranger: Then if we bisected intellectual science as a whole and called one part the commanding and the other the judging part, might we say we had made fitting division?
Younger Socrates: Yes, in my opinion.
Stranger: And surely when men are doing anything in common it is pleasant for them to agree.
Younger Socrates: Of course it is.
Stranger: On this point, then, so long as we ourselves are in agreement, we need not bother about the opinions of others.
Younger Socrates: Of course not.

Stranger: Now to which of these two classes is the kingly man to be assigned? Shall we assign him to the art of judging, as a kind of spectator, or rather to the art of commanding, inasmuch as he is a ruler?
Younger Socrates: Rather to the latter, of course.
Stranger: Then once more we must see whether the art of command falls into two divisions. It seems to me that it does, and I think there is much the same distinction between the kingly class and the class of heralds

as between the art of men who sell what they themselves produce and that of retail dealers.
Younger Socrates: How so?
Stranger: Retail dealers receive and sell over again the productions of others, which have generally been sold before.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: And in like manner heralds receive the purposes of others in the form of orders, and then give the orders a second time to others.
Younger Socrates: Very true.
Stranger: Shall we, then, join the art of the king in the same class with the art of the interpreter,

the boatswain, the prophet, the herald, and many other kindred arts, all of which involve giving orders? Or, as we just now made a comparison of functions, shall we now by comparison make a name also—since the class of those who issue orders of their own is virtually nameless—and assign kings to the science of giving orders of one's own, disregarding all the rest and leaving to someone else the task of naming them? For the object of our present quest is the ruler,

not his opposite.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: Then since a reasonable distinction between this class and the rest has been made, by distinguishing the commands given as one's own or another's, shall we again divide this class, if there is in it any further line of section?
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: I think there is one; please help me in making the section.
Younger Socrates: On what line?
Stranger: Take the case of all those whom we conceive of as rulers who give commands: shall we not find that they all issue commands

for the sake of producing something?
Younger Socrates: Of course.
Stranger: Furthermore it is not at all difficult to divide all that is produced into two classes.
Younger Socrates: How?
Stranger: Of the whole class, some have life and others have no life.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And on these same lines we may, if we like, make a division of the part of intellectual science which commands.
Younger Socrates: In what way?
Stranger: By assigning one part of it to the production of lifeless, the other to that of living objects;

and in this way the whole will be divided into two parts.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: Let us then leave one half and take up the other, and then let us divide that entire half into two parts.
Younger Socrates: Which half shall we take up?
Stranger: That which issues commands relating to living objects, assuredly. For certainly the science of the king is not, like that of the architect, one which supervises lifeless objects; it is a nobler science,

since it exercises its power among living beings and in relation to them alone.
Younger Socrates: True.
Stranger: Now you may notice that the breeding and nurture of living beings is sometimes the nurture of a single animal and sometimes the common care of creatures in droves.
Younger Socrates: True.
Stranger: But we shall find that the statesman is not one who tends a single creature, like the driver of a single ox or the groom who tends a horse; he has more resemblance to a man who tends a herd of cattle or a drove of horses.
Younger Socrates: That seems to be true, now that you mention it.

Stranger: Shall we call the art of caring for many living creatures the art of tending a herd or something like community management?
Younger Socrates: Whichever we happen to say.
Stranger: Good, Socrates! If you preserve this attitude of indifference to mere names, you will turn out richer in wisdom when you are old. But now we will, as you suggest, not trouble ourselves about the name; but do you see a way in which a man may show that the art of herding is twofold,

and may thereby cause that which is now sought among a double number of things to be sought among half as many?
Younger Socrates: I am quite willing to try. I think one kind is the care of men, the other that of beasts.
Stranger: You made the division with perfect willingness and courage. However, let us do our best not to fall again into your error.
Younger Socrates: What error?
Stranger: We must not take a single small part, and set it off against many large ones, nor disregard species in making our division.

On the contrary, the part must be also a species. It is a very fine thing to separate the object of our search at once from everything else, if the separation can be made correctly, and so, just now, you thought you had the right division and you hurried our discussion along, because you saw that it was leading towards man. But, my friend, it is not safe to whittle off shavings; it is safer to proceed by cutting through the middle, and in that way one is more likely to find classes.

This makes all the difference in the conduct of research.
Younger Socrates: What do you mean by that, Stranger?
Stranger: I must try to speak still more clearly, Socrates, out of regard for your capacity. Just at present it is impossible to make the matter entirely plain, but I will try to lay it before you a little more fully for the sake of clearness.
Younger Socrates: What is it, then, that you say we did wrongly in making our division just now?
Stranger: It was very much as if, in undertaking to divide the human race into two parts,

one should make the division as most people in this country do; they separate the Hellenic race from all the rest as one, and to all the other races, which are countless in number and have no relation in blood or language to one another, they give the single name “barbarian”; then, because of this single name, they think it is a single species. Or it was as if a man should think he was dividing number into two classes by cutting off a myriad from all the other numbers, with the notion that he was making one separate class,

and then should give one name to all the rest, and because of that name should think that this also formed one class distinct from the other. A better division, more truly classified and more equal, would be made by dividing number into odd and even, and the human race into male and female; as for the Lydians and Phrygians and various others they could be opposed to the rest and split off from them when it was impossible to find and separate two parts,

each of which formed a class.
Younger Socrates: Very true; but that's just the trouble, Stranger: how can we get a clearer knowledge of class and part, and see that they are not the same thing, but different?
Stranger: Socrates, you most excellent young man, it is no small task you impose upon me. We have already strayed away from our subject more than we ought, and you wish us to wander still farther afield. So for the present let us return to our subject, as is proper; then we will go on the trail of this other matter by and by, when we have time.

Only take very good care not to imagine that you ever heard me declare flatly—
Younger Socrates: What?
Stranger: That class and part are separate from one another.
Younger Socrates: But what did you say?
Stranger: That when there is a class of anything, it must necessarily be a part of the thing of which it is said to be a class; but there is no necessity that a part be also a class. Please always give this, rather than the other, as my doctrine.
Younger Socrates: I will do so.

Stranger: Then please go on to the next point.
Younger Socrates: What is it?
Stranger: That from which our present digression started. For I think it started when you were asked how the art of herding should be divided and said with great readiness that there were two kinds of living beings, the human race and a second one, a single class, comprising all the beasts.
Younger Socrates: True.
Stranger: And it was clear to me at the time that you removed a part and then thought that the remainder was one class

because you were able to call them all by the same name of beasts.
Younger Socrates: That is true, too.
Stranger: But indeed, my most courageous young friend, perhaps, if there is any other animal capable of thought, such as the crane appears to be, or any other like creature, and it perchance gives names, just as you do, it might in its pride of self oppose cranes to all other animals, and group the rest, men included, under one head, calling them by one name, which might very well be that of beasts. Now let us try to be on our guard against all that sort of thing.

Younger Socrates: How can we guard against it?
Stranger: By not dividing the whole class of living beings, that so we may avoid such errors.
Younger Socrates: Well, there is no need of dividing the whole.
Stranger: No, certainly not, for it was in that way that we fell into our former error.
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: That part of intellectual science which involves giving commands was a part of our animal-tending class, with especial reference to animals in herds, was it not?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: Well, even at that stage of our discussion all animals had already been divided into tame and wild.

For if their nature admits of domestication they are called tame; if it does not, they are called wild.
Younger Socrates: Excellent.
Stranger: But the science we are hunting for was, and is, to be sought among tame creatures, more specifically creatures in herds.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: Let us, then, not make our division as we did before, with a view to all, nor in a hurry, with the idea that we may thus reach political science quickly,

for that has already brought upon us the proverbial penalty.
Younger Socrates: What penalty?
Stranger: The penalty of having made less speed, because we made too much haste and did not make our division right.
Younger Socrates: And it was a good thing for us, Stranger
Stranger: I do not deny it. So let us begin again and try to divide the art of tending animals in common; for perhaps the information you desire so much will come to you in the ordinary course of our conversation better than by other means. Tell me—
Younger Socrates: What?
Stranger: Whether, as I suppose, you have often heard people speak of this,—

for I know you never actually saw the preserves of fish in the Nile and in the ponds of the Persian king. But perhaps you have noticed the like in fountain-pools.
Younger Socrates: Yes, I have often seen the fish in fountain-pools and have heard many tales of those foreign preserves.
Stranger: And surely, even if you have not wandered over the plains of Thessaly, you have heard of goose-farms and crane-farms there and you believe that they exist.
Younger Socrates: Yes, of course.

Stranger: The reason why I asked you all these questions is that the rearing of flocks is in part aquatic and in part an affair of the dry land.
Younger Socrates: Yes, that is true.
Stranger: Then do you agree that we ought to divide the art of tending animals in common into corresponding parts, assigning one part of it to each of these two, and calling one the art of aquatic-herding and the other the art of land-herding?
Younger Socrates: Yes, I agree.
Stranger: And surely we shall not have to ask

to which of these two arts kingship belongs, for that is clear to everyone.
Younger Socrates: Of course.
Stranger: Anybody could doubtless make a division of the art of tending herds on land.
Younger Socrates: What would the division be?
Stranger: Into the tending of flying and walking animals.
Younger Socrates: Very true.
Stranger: And statesmanship is to be sought in connection with walking animals, is it not? Any fool, so to speak, would believe that, donÕt you think?
Younger Socrates: Of course.
Stranger: And the art of tending animals that walk must, like an even number, be divided in half.
Younger Socrates: Evidently.

Stranger: And now I think I see two paths leading in that direction in which our argument has started: the quicker way, by separating a relatively small part and a larger, and the other way, which is more in accord with what we said a while ago about the need of making the division as nearly in the middle as we can, but is longer. So we can proceed by whichever of the two we wish.
Younger Socrates: Can we not go by both?
Stranger: Not by both at once, silly boy; but obviously we can take them in turn.

Younger Socrates: Then I choose both in turn.
Stranger: That is easy enough, since we have but a short distance to go. At the beginning, certainly, or middle of our journey it would have been hard to comply with your demand. But now, since this is your wish, let us go first by the longer way, for we are fresher now and shall get along on it more easily. So attend to the division.
Younger Socrates: Go on.
Stranger: The tame walking animals which live in herds are divided by nature into two classes.
Younger Socrates: How by nature?
Stranger: Because one class is naturally without horns, and the other has horns.

Younger Socrates: That is obvious.
Stranger: Now divide the art of tending herds of walking animals into two parts, assigning one to each class of animals; and define the parts, for if you try to give them names, the matter will become needlessly complicated.
Younger Socrates: How shall I speak of them then?
Stranger: In this way: say that the science which tends herds of walking animals is divided into two parts, one of which is assigned to the horned portion of the herd, the other to the hornless portion.
Younger Socrates: Assume that I have said that;

for you have made it perfectly clear.
Stranger: And furthermore our “king” is very clearly the herdsman of a herd devoid of horns.
Younger Socrates: Of course; that is evident.
Stranger: Let us then try to break up this herd and give the king the part that belongs to him.
Younger Socrates: Very well.
Stranger: Shall we make our division on the basis of having or not having cloven hoofs, or on that of mixing or not mixing the breed? You know what I mean.
Younger Socrates: No. What is it?

Stranger: Why, I mean that horses and asses can breed from each other.
Younger Socrates: Oh yes.
Stranger: But the rest of the herd of hornless tame animals cannot cross the breed.
Younger Socrates: That is true, of course.
Stranger: Well then, does the statesman appear to have charge of a kind that mixes or of one that does not mix the breed?
Younger Socrates: Evidently of one that is unmixed.
Stranger: So I suppose we must proceed as we have done heretofore and divide this into two parts.
Younger Socrates: Yes, we must.

Stranger: And yet tame gregarious animals have all, with the exception of about two species, been already divided; for dogs are not properly to be counted among gregarious creatures.
Younger Socrates: No, they are not. But how shall we divide the two species?
Stranger: As you and Theaetetus ought by rights to divide them, since you are interested in geometry.
Younger Socrates: How do you mean?
Stranger: By the diameter, of course, and again by the diameter of the square of the diameter.
Younger Socrates: What do you mean by that?

Stranger: Is the nature which our human race possesses related to walking in any other way than as the diameter which is the square root of two feet?
Younger Socrates: No.
Stranger: And the nature of the remaining species, again, considered from the point of view of the square root, is the diameter of the square of our root, if it is the nature of twice two feet.
Younger Socrates: Of course; and now I think I almost understand what you wish to make plain.
Stranger: Socrates, do we see that besides this something else has turned up

in these divisions of ours which would be a famous joke?
Younger Socrates: No. What is it?
Stranger: Our human race shares the same lot and runs in the same heat as the most excellent and at the same time most easy-going race of creatures.
Younger Socrates: Yes, I see that; it is a very queer result.
Stranger: Indeed? But is it not reasonable that they arrive last, who are the slowest?
Younger Socrates: Yes, that is true.
Stranger: And do we fail to notice this further point, that the king appears in a still more ridiculous light, running along with the herd and paired in the race with the man of all others

who is most in training for a life of careless ease?
Younger Socrates: Certainly he does.
Stranger: For now, Socrates, we have shown more clearly the truth of that which we said yesterday in our search for the sophist.
Younger Socrates: What was it?
Stranger: That this method of argument pays no more heed to the noble than to the ignoble, and no less honor to the small than to the great, but always goes on its own way to the most perfect truth.
Younger Socrates: So it seems.
Stranger: Then shall I now, without waiting for you to ask me, guide you of my own accord along that shorter way referred to a moment ago that leads

to the definition of the king?
Younger Socrates: By all means.
Stranger: I say, then, that we ought at that time to have divided walking animals immediately into biped and quadruped, then seeing that the human race falls into the same division with the feathered creatures and no others, we must again divide the biped class into featherless and feathered, and when that division is made and the art of herding human beings is made plain, we ought to take the statesmanlike and kingly man and place him as a sort of charioteer therein, handing over to him the reins of the state, because that is his own proper science.

Younger Socrates: You have cleared up the argument finely, and as if it were a debt you were paying, you threw in the digression as interest and for good measure.
Stranger: Now let us go back to the beginning and join together the definition of the name of the statesman's art link by link to the end.
Younger Socrates: By all means.
Stranger: In the first place we said that intellectual science had a part that gives commands; and a portion of this was called by a comparison the part that gives its own commands;

and again the art of rearing living beings was singled out, which is by no means the smallest part of the art which gives its own commands; and a class of rearing living beings was herd-tending, and a part of this again the herding of walking animals; and from the herding of walking animals the art of rearing those without horns was divided. And of this in turn one part will have to be treated as no less than threefold, if it is to be called by one comprehensive name, and it will be called (1) the science (2) of tending herds (3) which do not cross breeds.

But the only possible further subdivision of this is the art of herding human beings, and this is at last what we are looking for, the single art called both kingly and statesmanlike.
Younger Socrates: That is perfectly true.
Stranger: And yet, Socrates, have we truly accomplished this, exactly as you have said?
Younger Socrates: Accomplished what?
Stranger: The perfectly satisfactory discussion of our subject. Or is our investigation incomplete in just this detail, that we have given a definition after a fashion,

but have not perfectly completed it?
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: I will try to make still plainer to us both the thought which I now have in mind.
Younger Socrates: Please do so.
Stranger: We found just now that there were many arts of herding, and one of them was the art of statesmanship, which was the care of one particular kind of herd, did we not?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And our argument defined this, not as the tending of horses or other beasts, but as the science of tending men in common.
Younger Socrates: Yes, it did.

Stranger: Let us, then, observe the point of difference between kings and all other herdsmen.
Younger Socrates: What point of difference?
Stranger: Let us see whether anyone who is designated by the name of another art says and claims that he is fellow manager of the herd in common with any of the other kinds of herdsmen.
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: For instance, merchants, husbandmen, and all who prepare grain for use, and also gymnastic trainers and physicians would certainly all dispute with the herdsmen of humanity, whom we have called statesmen,

and would assert that they themselves take care of the tending of humanity, and not the tending of the common herd only, but even that of the rulers themselves, would they not?
Younger Socrates: And would they be right?
Stranger: Perhaps. We will examine that matter; but this we know, that no one will ever raise such a contention against any neatherd, but the herdsman himself tends the herd, he is their physician, he is their matchmaker,

and he alone knows the midwife's science of aiding at the birth of their offspring. Moreover, so far as the nature of the creatures allows them to enjoy sport or music, no one can enliven or soothe them better than he; whether with instruments or merely with his voice he performs the music best suited to his own herd; and the same applies to the other herdsmen. Is not that the case?
Younger Socrates: You are quite right.
Stranger: Then how can our discourse about the king be right and free from error,

when we pick him out alone as herdsman and tender of the human herd, while countless others dispute his claim?
Younger Socrates: It cannot possibly be right.
Stranger: We suspected a little while ago that although we might be outlining a sort of kingly shape we had not yet perfected an accurate portrait of the statesman, and could not do so until, by removing those who crowd about him and contend with him for a share in his herdsmanship, we separated him from them and made him stand forth alone and uncontaminated. Was our fear justified?

Younger Socrates: It certainly was.
Stranger: Then we must attend to that, Socrates, if we are not to end our argument in disgrace.
Younger Socrates: But we certainly must not do that.
Stranger: Then we must begin again from a new sarting-point and travel by a different road.
Younger Socrates: By what road?
Stranger: By one which offers us some amusement; for there is a famous story a great part of which it is really our duty to insert into our discussion; and then after that we can proceed as before,

by eliminating part after part, and in that way reach the ultimate object of our search. Shall we do that?
Younger Socrates: By all means.
Stranger: Then please pay careful attention to my story, just as if you were a child; and anyway you are not much too old for children's tales.
Younger Socrates: Please tell the story.
Stranger: Of the portents recorded in ancient tales many did happen and will happen again. Such an one is the portent connected with the tale of the quarrel between Atreus and Thyestes. You have doubtless heard of it and remember what is said to have taken place.
Younger Socrates: You refer, I suppose, to the token of the golden lamb.

Stranger: Oh no; I mean the change in the rising and setting of the sun and the other heavenly bodies, how in those times they used to set in the quarter where they now rise, and used to rise where they now set, but the god at the time of the quarrel, you recall, changed all that to the present system as a testimony in favor of Atreus.
Younger Socrates: Yes, IÕve heard that, too.
Stranger: And again we have often heard the tale of the reign of Cronus.

Younger Socrates: Yes, very often.
Stranger: And how about the story that the ancient folk were earthborn and not begotten of one another?
Younger Socrates: That is one of the old tales, too.
Stranger: Well, all these stories and others still more remarkable have their source in one and the same event, but in the lapse of ages some of them have been lost and others are told in fragmentary and disconnected fashion. But no one has told the event which is the cause of them all,

and so I must tell it now; for that will help us to make clear the nature of the king.
Younger Socrates: Very good; just tell your tale and omit nothing.
Stranger: Listen then. During a certain period God himself goes with the universe as guide in its revolving course, but at another epoch, when the cycles have at length reached the measure of his allotted time, he lets it go,

and of its own accord it turns backward in the opposite direction, since it is a living creature and is endowed with intelligence by him who fashioned it in the beginning. Now this reversal of its motion is an inevitable part of its nature for the following reason.
Younger Socrates: What reason?
Stranger: Absolute and perpetual immutability is a property of only the most divine things of all, and body does not belong to this class. Now that which we call heaven and the universe has received from its creator many blessed qualities, but then, too, it partakes also of a bodily nature;

therefore it is impossible for it to be entirely free from change; it moves, however, so far as it is able to do so, with a single motion in the same place and the same manner, and therefore it has acquired the reverse motion in a circle, because that involves the least deviation from its own motion. But to turn itself for ever is hardly possible except for the power that guides all moving things; and that this should turn now in one direction and now in the opposite direction is contrary to divine law. As the result of all this, we must not say either that the universe turns itself always, or that it is always turned by God in two opposite courses,

or again that two divinities opposed to one another turn it. The only remaining alternative is what I suggested a little while ago, that the universe is guided at one time by an extrinsic divine cause, acquiring the power of living again and receiving renewed immortality from the Creator, and at another time it is left to itself and then moves by its own motion, being left to itself at such a moment that it moves backwards through countless ages, because it is immensely large and most evenly balanced, and turns upon the smallest pivot.

Younger Socrates: All that account of yours appears, at any rate, very reasonable.
Stranger: Then, in the light of what has been said, let us consider and gain understanding of the event which we said was the cause of all those wonderful portents; for it is really just this.
Younger Socrates: Just what?
Stranger: The fact that at certain periods the universe has its present circular motion, and at other periods it revolves in the reverse direction.
Younger Socrates: How was this the cause?
Stranger: We cannot help believing that of all the changes which take place in the heavens this reversal is

the greatest and most complete.
Younger Socrates: It certainly seems to be so.
Stranger: Therefore we must also believe that at the same time the greatest changes come upon us who dwell within the heavens.
Younger Socrates: That is likely too.
Stranger: And animals cannot well endure many great and various changes at once. That is a familiar fact, is it not?
Younger Socrates: Of course.
Stranger: Inevitably, then, there is at that time great destruction of animals in general, and only a small part of the human race survives;

and the survivors have many experiences wonderful and strange, the greatest of which, a consequence of the reversal of everything at the time when the world begins to turn in the direction opposed to that of its present revolution, is this.
Younger Socrates: What is that experience?
Stranger: First the age of all animals, whatever it was at the moment, stood still, and every mortal creature stopped growing older in appearance

and then reversed its growth and became, as it were, younger and more tender; the hoary locks of the old men grew dark, and bearded cheeks grew smooth again as their possessors reverted to their earlier ages, and the bodies of young men grew smoother and smaller day by day and night by night, until they became as new-born babes, to which they were likened in mind and body; and then at last they wasted away entirely and wholly disappeared. And the bodies of those who died by violence in those times quickly underwent the same changes,

were destroyed, and disappeared in a few days.
Younger Socrates: But then, Stranger, how did animals come into existence in those days? How were they begotten of one another?
Stranger: It is clear, Socrates, that being begotten of one another was no part of the natural order of that time, but the earth-born race which, according to tradition, once existed, was the race which returned at that time out of the earth; and the memory of it was preserved by our earliest ancestors, who were born in the beginning of our period and therefore were next neighbors to the end of the previous period of the world's revolution,

with no interval between. For they were to us the heralds of these stories which are nowadays unduly disbelieved by many people. For you must, I think, consider what would result. It is a natural consequence of the return of the old to childhood that those who are dead and lying in the earth take shape and come to life again, since the process of birth is reversed along with the reversal of the world's revolution; for this reason they are inevitably earth-born,

and hence arises their name and the tradition about them, except those of them whom God removed to some other fate.
Younger Socrates: Certainly that follows from what preceded. But was the life in the reign of Cronus, which you mentioned, in that previous period of revolution or in ours? For evidently the change in the course of the stars and the sun takes place in both periods.
Stranger: You have followed my account very well.

No, the life about which you ask, when all the fruits of the earth sprang up of their own accord for men, did not belong at all to the present period of revolution, but this also belonged to the previous one. For then, in the beginning, God ruled and supervised the whole revolution, and so again, in the same way, all the parts of the universe were divided by regions among gods who ruled them, and, moreover, the animals were distributed by species and flocks among inferior deities as divine shepherds, each of whom was in all respects the independent guardian of the creatures under his own care,

so that no creature was wild, nor did they eat one another, and there was no war among them, nor any strife whatsoever. To tell all the other consequences of such an order of the world would be an endless task. But the reason for the story of the spontaneous life of mankind is as follows: God himself was their shepherd, watching over them, just as man, being an animal of different and more divine nature than the rest, now tends the lower species of animals. And under his care there were no states,

nor did men possess wives or children; for they all came to life again out of the earth, with no recollection of their former lives. So there were no states or families, but they had fruits in plenty from the trees and other plants, which the earth furnished them of its own accord, without help from agriculture. And they lived for the most part in the open air, without clothing or bedding; for the climate was tempered for their comfort, and the abundant grass that grew up out of the earth furnished them soft couches.

That, Socrates, was the life of men in the reign of Cronus; but the life of the present age, which is said to be the age of Zeus, you know by your own experience. Would you be able and willing to decide which of them is the more blessed?
Younger Socrates: Certainly not.
Stranger: Shall I, then, make some sort of a judgement for you?
Younger Socrates: Do so, by all means.
Stranger: Well, then, if the foster children of Cronus, having all this leisure and the ability to converse not only with human beings but also with beasts,

made full use of all these opportunities with a view to philosophy, talking with the animals and with one another and learning from every creature that, through possession of some peculiar power he may have had in any respect beyond his fellows perceptions tending towards an increase of wisdom, it would be easy to decide that the people of those old times were immeasurably happier than those of our epoch. Or if they merely ate and drank till they were full and gossiped with each other and the animals, telling such stories as are even now told about them,

in that case, too, it would, in my opinion, be very easy to reach a decision. However, let us pass those matters by, so long as there is no one capable of reporting to us what the desires of the people in those days were in regard to knowledge and the employment of speech. The reason why we revived this legend must be told, in order that we may get ahead afterwards. For when the time of all those conditions was accomplished and the change was to take place and all the earth-born race had at length been used up,

since every soul had fulfilled all its births by falling into the earth as seed its prescribed number of times, then the helmsman of the universe dropped the tiller and withdrew to his place of outlook, and fate and innate desire made the earth turn backwards. So, too, all the gods who share, each in his own sphere, the rule of the Supreme Spirit, promptly perceiving what was taking place, let go the parts of the world which were under their care.

And as the universe was turned back and there came the shock of collision, as the beginning and the end rushed in opposite directions, it produced a great earthquake within itself and caused a new destruction of all sorts of living creatures. But after that, when a sufficient time had elapsed, there was rest now from disturbance and confusion, calm followed the earthquakes, and the world went on its own accustomed course in orderly fashion, exercising care and rule

over itself and all within itself, and remembering and practising the teachings of the Creator and Father to the extent of its power, at first more accurately and at last more carelessly; and the reason for this was the material element in its composition, because this element, which was inherent in the primeval nature, was infected with great disorder before the attainment of the existing orderly universe. For from its Composer the universe has received only good things; but from its previous condition it retains in itself and creates in the animals all the elements of harshness and injustice

which have their origin in the heavens. Now as long as the world was nurturing the animals within itself under the guidance of the Pilot, it produced little evil and great good; but in becoming separated from him it always got on most excellently during the time immediately after it was let go, but as time went on and it grew forgetful, the ancient condition of disorder prevailed more and more

and towards the end of the time reached its height, and the universe, mingling but little good with much of the opposite sort, was in danger of destruction for itself and those within it. Therefore at that moment God, who made the order of the universe, perceived that it was in dire trouble, and fearing that it might founder in the tempest of confusion and sink in the boundless sea of diversity,

he took again his place as its helmsman, reversed whatever had become unsound and unsettled in the previous period when the world was left to itself, set the world in order, restored it and made it immortal and ageless. So now the whole tale is told; but for our purpose of exhibiting the nature of the king it will be enough to revert to the earlier part of the story. For when the universe was turned again into the present path of generation, the age of individuals came again to a stop, and that led to new processes, the reverse of those which had gone before. For the animals which had grown so small as almost to disappear grew larger, and those newly born from the earth with hoary hair died and passed below the earth again. And all other things changed,

imitating the condition of the universe and conforming to it, and so too pregnancy and birth and nurture necessarily imitated and conformed to the rest; for no living creature could any longer come into being by the union of other elements, but just as the universe was ordered to be the ruler of its own course, so in the same way the parts were ordered, so far as they could, to grow and beget and give nourishment of themselves under the same guidance.

And now we have come at last to the point for the sake of which this whole discourse was begun. For much might be said, and at great length, about the other animals, their previous forms and the causes of their several changes; but about mankind there is less to say and it is more to our purpose. For men, deprived of the care of the deity who had possessed and tended us, since most of the beasts who were by nature unfriendly had grown fierce, and they themselves were feeble and unprotected, were ravaged by the beasts

and were in the first ages still without resources or skill; the food which had formerly offered itself freely had failed them, and they did not yet know how to provide for themselves, because no necessity had hitherto compelled them. On all these accounts they were in great straits; and that is the reason why the gifts of the gods that are told of in the old traditions were given us with the needful information and instruction,—fire by Prometheus, the arts by Hephaestus and the goddess who is his fellow-artisan, seeds and plants by other deities.

And from these has arisen all that constitutes human life, since, as I said a moment ago, the care of the gods had failed men and they had to direct their own lives and take care of themselves, like the whole universe, which we imitate and follow through all time, being born and living now in our present manner and in that other epoch in the other manner.

So, then, let our tale be finished; but we will turn it to account for opening our eyes to the great error we made in the exposition of the king and the statesman in our earlier discussion.
Younger Socrates: How, then, did we err, and what is the great error you say we have committed?
Stranger: In one way we made a comparatively slight error, in another a very important one, much greater and more far-reaching than the first.
Younger Socrates: How did we do that?
Stranger: When we were asked about the king and the statesman of the present movement of the world and mode of generation, we told of the shepherd of the human flock in the time of the reverse movement,

and he was a god, not a man, besides. That was a very great error. Then when we declared that he was ruler of the whole state, but did not fully tell in what manner he ruled, what we said was true, though it was not complete nor clear, and therefore our error was less in this case than in the other.
Younger Socrates: True.
Stranger: Apparently, then, we must expect a complete description of the statesman only when we have defined the manner of his rule over the state.
Younger Socrates: Very good.

Stranger: And this is why I introduced the myth, not only in order to show that all men compete for the care of the flock with him whom we are now seeking, but also that we may more clearly see him who alone ought to have the care of human beings as shepherds and neatherds care for their flocks and herds, and therefore alone deserves to be honored with that appellation.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: I think, Socrates, that the form of the divine shepherd is greater

than that of the king, whereas the statesmen who now exist here are by nature much more like their subjects, with whom they share much more nearly the same breeding and education.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: And yet they would have to be investigated with precisely the same care, whether their nature be like that of their subjects or like that of the divine shepherd.
Younger Socrates: Of course.
Stranger: Then let us go back to this point: the art which we said gave its own orders and had to do with living beings,

but had charge of them not singly but in common, and which we at once called the art of the herdsman,—do you remember?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: Well, it was in connection with that, somewhere, that we made our mistake; for we never included or named the statesman; unobserved by us he slipped out of our nomenclature.
Younger Socrates: How so?
Stranger: All the other herdsmen have this in common that they feed their respective herds; but the statesman does not, yet we gave him the name of herdsman, when we ought to have given him one

which is common to them all.
Younger Socrates: True, if there were such a name.
Stranger: Is not caring for herds common to them all, with no especial mention of feeding or any other activity? If we called it an art of tending herds or caring for them or managing them, as all herdsmen do, we could wrap up the statesman with the rest, since the argument showed that we ought to do so.
Younger Socrates: Quite right; but how would the next

division be made?
Stranger: Just as we divided the art of feeding herds before by distinguishing between those that go on foot and the winged, and the unmixed breeds and the hornless, we might divide the art of tending herds by these same distinctions, embracing in the word both the kingship of the present time and that of the time of Cronus.
Younger Socrates: Evidently; but again I wonder what the next step is.
Stranger: It Is clear that if we had used the word “tending” herds,

we should never have met with the contention that there is no caring for them at all in statesmanship, though the earlier contention was justified that there is no art in the case of human beings that deserves the name of feeding, and if there be such an art, it belongs much more to many others than to the king.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: But no other art would advance a stronger claim than that of kingship to be the art of caring for the whole human community

and ruling all mankind.
Younger Socrates: You are right.
Stranger: And after all this, Socrates, do we see that another great error was committed at the very end?
Younger Socrates: What was it?
Stranger: Why, it was this: No matter how strong our belief that there was an art of feeding the biped herd, we ought not to have called it kingship and statecraft on the spot, as if it were all quite settled.
Younger Socrates: What ought we to have done, then?
Stranger: In the first place, as we said, we ought to have remodelled the name,

making it denote care, rather than feeding, and then we ought to have divided the art, for it may still admit of not unimportant divisions.
Younger Socrates: What are they?
Stranger: There is one by which we might have divided the divine shepherd from the human caretaker.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: And again it was essential that the art of caretaking thus isolated and assigned to man be divided into two parts.
Younger Socrates: On what line of division?
Stranger: On that of compulsory and voluntary.
Younger Socrates: Why is that?
Stranger: Because this was about the point at which we made our mistake before;

we were more simple-minded than we should have been, and we put the king and the tyrant together, whereas they and their respective modes of ruling are quite unlike.
Younger Socrates: True.
Stranger: But now shall we, as I said, correct ourselves and divide the care of humanity into two parts, by the criterion of the compulsory and the voluntary?
Younger Socrates: By all means.
Stranger: And if we call the art of those who use compulsion tyrannical or something of the sort and the voluntary care of voluntary bipeds political, may we not declare that he who possesses this latter art of caretaking is really the true king and statesman?

Younger Socrates: Well, Stranger, it looks as though our account of the statesman were complete now.
Stranger: That would be a fine thing for us, Socrates. But not you alone must think so; I must think so, too, in agreement with you. As a matter of fact, however, in my opinion our figure of the king is not yet perfect, but like statue-makers who sometimes in their misapplied enthusiasm make too numerous and too large additions and thus delay the completion of their several works,

we too, at this time, wishing to make quick progress, and also to make clear in a grand style the error of our previous course, and, moreover, fancying that the use of great illustrations was proper in the case of a king, have taken up a marvellous mass of myth and have consequently been obliged to use a greater part of it than we should. So we have made our discourse too long and after all have never made an end of the tale,

but our talk, just like a picture of a living creature, seems to have a good enough outline, but not yet to have received the clearness that comes from pigments and the blending of colors. And yet it is more fitting to portray any living being by speech and argument than by painting or any handicraft whatsoever to persons who are able to follow argument; but to others it is better to do it by means of works of craftsmanship.
Younger Socrates: That is true; but explain wherein you think our exposition is still deficient.

Stranger: It is difficult, my dear fellow, to set forth any of the greater ideas, except by the use of examples; for it would seem that each of us knows everything that he knows as if in a dream and then again, when he is as it were awake, knows nothing of it all.
Younger Socrates: What do you mean by that?
Stranger: I seem at present in absurd fashion to have touched upon our experience in regard to knowledge.
Younger Socrates: In what respect?
Stranger: Why, my friend, the very example I employ requires another example.

Younger Socrates: Indeed? What is it? DonÕt hesitate to tell on my account.
Stranger: I will tell, since you on your part are prepared to listen. We know that children, when they are just getting some knowledge of letters—
Younger Socrates: Well?
Stranger: Recognize the several letters well enough in the short and easy syllables, and can make correct statements about them.
Younger Socrates: Yes, of course.

Stranger: And then again in other syllables they are in doubt about those same letters, and err in opinion and speech about them.
Younger Socrates: Yes, certainly.
Stranger: Would not the easiest and best way to lead them to the letters which they do not yet know be this?
Younger Socrates: What?
Stranger: To lead them first to those cases in which they had correct opinions about these same letters and then to lead them and set them beside the groups which they did not yet recognize

and by comparing them to show that their nature is the same in both combinations alike, and to continue until the letters about which their opinions are correct have been shown in juxtaposition with all those of which they are ignorant. Being shown in this way they become examples and bring it about that every letter is in all syllables always called by the same name, either by differentiation from the other letters,

in case it is different, or because it is the same.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: Is this, then, a satisfactory definition, that an example is formed when that which is the same in some second unconnected thing is rightly conceived and compared with the first, so that the two together form one true idea?
Younger Socrates: Evidently.
Stranger: Can we wonder, then, that our soul, whose nature involves it in the same uncertainty about the letters or elements of all things,

is sometimes in some cases firmly grounded in the truth about every detail, and again in other cases is all at sea about everything, and somehow or other has correct opinions about some combinations, and then again is ignorant of the same things when they are transferred to the long and difficult syllables of life?
Younger Socrates: Surely we need not wonder at that.
Stranger: No; for could anyone, my friend, who begins with false opinion, ever attain to even a small

part of truth and acquire wisdom?
Younger Socrates: No; it is hardly possible.
Stranger: Then if this is the case, would it be a bad thing if you and I first tried to see in another small and partial example the nature of example in general, with the intention of transferring afterwards the same figurative method from lesser things to the most exalted eminence of the king, and trying by means of an example to become acquainted in a scientific way with the management of states, in order that this may be waking knowledge for us, not dream knowledge?
Younger Socrates: That is a very good idea.

Stranger: Then we must take up our former argument again, and since there are countless others who contend that they, rather than the royal class, have the care of states, we must accordingly remove all these and isolate the king; and, as we said, to accomplish this we need an example.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: What example could we apply which is very small, but has the same kind of activity as statesmanship and would enable us satisfactorily to discover that which we seek?

What do you say, Socrates, if we have nothing else at hand, to taking at random the art of weaving, and, if you please, not the whole of that? For I fancy the art of weaving wool will be enough; if we choose that part only it will probably furnish us with the illustration we desire.
Younger Socrates: Agreed.
Stranger: Then just as we divided each subject before by cutting off parts from parts,

why not now apply the same process to the art of weaving and, by going through all the steps as briefly as we possibly can, arrive quickly at that which serves our present purpose?
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: I will answer you by actually going through the process.
Younger Socrates: Excellent
Stranger: Well, then, all things which we make or acquire are for the sake of doing something or else they are for defence against suffering; and of the defensive class some are spells and antidotes, both divine and human, and some are material defences;

and of the material defences some are equipment for war and some are protections; and of protections some are screens and some are defences against heat and cold; and such defences are either shelters or coverings; and coverings are either rugs to spread under us or wrappings to wrap round us; and wrappings are either all of one piece or composed of several pieces;

and of the composite garments some are stitched and others put together without stitching; and of the unstitched some are made of the fibres of plants and some are of hair; and of those made with hair some are stuck together with liquids and cement and others are fastened without any such extraneous matter. Now to these protective coverings made of materials fastened without extraneous matter we give the name of clothes;

and just as we called the art statecraft which was concerned with the state, so we shall call the art concerned with clothes, from the nature of its activity, clothes-making, shall we not? And may we say further that weaving, in so far as the greatest part of it is, as we saw, concerned with the making of clothes, differs in name only from this art of clothes-making, just as in the other case the royal art differed from statecraft?
Younger Socrates: That is perfectly correct.
Stranger: Let us next reflect that a person might think that this description of the art of weaving was satisfactory,

because he cannot understand that it has not yet been distinguished from the closely co-operative arts, though it has been separated from many other kindred arts.
Younger Socrates: What kindred arts?
Stranger: You do not seem to have followed what I have been saying; so I think I had better go back again and begin at the end. For if you understand what I mean by kinship, we distinguished from clothing something akin to it a moment ago when we separated rugs from it by the distinction between spreading under and wrapping round.
Younger Socrates: I understand.

Stranger: And we removed the entire manufacture of cloth made from flax and broom-cords and all that we just now called vegetable fibres; and then, too, we separated off the process of felting and the kind of joining that employs piercing and sewing, most important of which is the shoemaker's art.
Younger Socrates: Yes, to be sure.
Stranger: And we separated off the art of making coverings of leather in single pieces and all the arts of making shelters, which we find in house-building and carpentering in general

and in other methods of protection against water, and all the arts which furnish protection against theft and acts of violence, the arts, that is to say, of making lids and constructing doors, which are regarded as parts of the joiner's art; and we cut off the armorer's art, which is a section of the great and various function of making defences; and at the very beginning we cut off the whole art of magic which is concerned with antidotes and spells,

and we have left, as it would seem, just the art we were seeking, which furnishes protection from the weather, manufactures a defence of wool, and is called the art of weaving.
Younger Socrates: That seems to be the case.
Stranger: But, my boy, this is not yet completely stated; for the man who is engaged in the first part of the making of clothes

appears to do something the opposite of weaving.
Younger Socrates: How so?
Stranger: The process of weaving is, I take it, a kind of joining together.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: But the first part I refer to is a separation of what is combined and matted together.
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: The work of the carder's art. Or shall we have the face to say that carding is weaving and the carder is a weaver?
Younger Socrates: No, certainly not.
Stranger: And surely if we say the art of making the warp or the woof is the art of weaving,

we are employing an irrational and false designation.
Younger Socrates: Of course.
Stranger: Well then, shall we say that the whole arts of fulling and mending are no part of the care and treatment of clothes, or shall we declare that these also are entirely included in the art of weaving?
Younger Socrates: By no means.
Stranger: But surely all these will contest the claim of the art of weaving in the matter of the treatment and the production of clothes; they will grant that the part of weaving is the most important, but will claim that their own parts are of some importance, too.

Younger Socrates: Yes, certainly.
Stranger: Then we must believe that besides these the arts which produce the tools by means of which the works of weaving are accomplished will claim to be collaborators in every work of weaving.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: Will our definition of the art of weaving (I mean the part of it we selected) be satisfactory if we say that of all the activities connected with woollen clothing it is the noblest and the greatest?

Or would that, although it contains some truth, yet lack clearness and completeness until we separate from weaving all these other arts?
Younger Socrates: You are right.
Stranger: Then shall our next move be to do this, that our discussion may proceed in due order?
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: First, then, let us observe that there are two arts involved in all production.
Younger Socrates: What are they?
Stranger: The one is a contingent cause, the other is the actual cause.
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: Those arts which do not produce the actual thing in question,

but which supply to the arts which do produce it the tools without which no art could ever perform its prescribed work, may be called contingent causes, and those which produce the actual thing are causes.
Younger Socrates: At any rate, that is reasonable.
Stranger: Next, then, shall we designate all the arts which produce spindles, shuttles, and the various other tools that partake in the production of clothing as contingent causes, and those which treat and manufacture the clothing itself as causes?
Younger Socrates: Quite right.

Stranger: And among the causal arts we may properly include washing and mending and all the care of clothing in such ways; and, since the art of adornment is a wide one, we may classify them as a part of it under the name of fulling.
Younger Socrates: Good.
Stranger: And, again, carding and spinning and all the processes concerned with the actual fabrication of the clothing under consideration, form collectively one art familiar to every one—the art of wool-working.

Younger Socrates: Of course.
Stranger: And wool-working comprises two divisions, and each of these is a part of two arts at once.
Younger Socrates: How is that?
Stranger: Carding, and one half of the use of the weaver's rod, and the other crafts which separate things that are joined—all this collectively is a part of the art of wool-working; and in all things we found two great arts, that of composition and that of division.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: Now carding and all the other processes just mentioned are parts of the art of division;

for the art of division in wool and threads, exercised in one way with the rod and in another with the hands, has all the names just mentioned.
Younger Socrates: Yes, certainly.
Stranger: Then let us again take up something which is at once a part of the arts of composition and of wool-working. Let us put aside all that belongs to division, making two parts of wool-working, by applying the principles of division and of composition.
Younger Socrates: Let us make that distinction.
Stranger: The part which belongs at once to composition and to wool-working,

Socrates, you must allow us to divide again, if we are to get a satisfactory concept of the aforesaid art of weaving.
Younger Socrates: Then we must divide it.
Stranger: Yes, we must; and let us call one part of it the art of twisting threads, and the other the art of intertwining them.
Younger Socrates: I am not sure I understand. By the art of twisting I think you mean the making of the warp.
Stranger: Not that only, but also the making of the woof. We shall not find that the woof is made without twisting, shall we?
Younger Socrates: No, of course not.
Stranger: Well, just define warp and woof; perhaps the definition

would serve you well at this junction.
Younger Socrates: How shall I do it?
Stranger: In this way: A piece of carded wool, which is lengthened out and is wide, is said to be a lap of wool, is it not?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And if any such lap of wool is twisted with a spindle and made into a hard thread, we call the thread warp, and the art which governs this process is the art of spinning the warp.
Younger Socrates: Right.
Stranger: And the threads, in turn, which are more loosely twisted and have in respect to the force used in the carding a softness adapted to the interweaving with the warp we will call the woof, and the art devoted to these

we will call the art of preparing the woof.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: So now the part of the art of weaving which we chose for our discussion is clear to pretty much every understanding; for when that part of the art of composition which is included in the art of weaving forms a web by the right intertwining of woof and warp, we call the entire web a woollen garment, and the art which directs this process we call weaving.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: Very good. Then why in the world did we not say at once

that weaving is the intertwining of woof and warp? Why did we beat about the bush and make a host of futile distinctions?
Younger Socrates: For my part, I thought nothing that was said was futile, Stranger.
Stranger: And no wonder; but perhaps you might change your mind. Now to avoid any such malady, in case it should, as is not unlikely, attack you frequently hereafter, I will propose a principle of procedure which is applicable

to all cases of this sort.
Younger Socrates: Do so.
Stranger: First, then, let us scrutinize the general nature of excess and deficiency, for the sake of obtaining a rational basis for any praise or blame we may bestow upon excessive length or brevity in discussions of this kind.
Younger Socrates: Yes, that is a good thing to do.
Stranger: Then the proper subjects for our consideration would, I fancy, be these.
Younger Socrates: What?
Stranger: Length and shortness and excess and deficiency in general;

for all of them may be regarded as the subjects of the art of measurement.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: Let us, then, divide that art into two parts; that is essential for our present purpose.
Younger Socrates: Please tell how to make the division.
Stranger: In this way: one part is concerned with relative greatness or smallness, the other with the something without which production would not be possible.
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: Do you not think that, by the nature of the case, we must say that the greater is greater than the less and than nothing else,

and that the less is less than the greater and than nothing else?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: But must we not also assert the real existence of excess beyond the standard of the mean, and of inferiority to the mean, whether in words or deeds, and is not the chief difference between good men and bad found in such excess or deficiency?
Younger Socrates: That is clear.
Stranger: Then we must assume that there are these two kinds of great and small, and these two ways of distinguishing between them; we must not, as we did a little while ago, say that they are relative to one another only, but rather, as we have just said, that one kind is relative in that way, and the other is relative to the standard of the mean. Should we care to learn the reason for this?
Younger Socrates: Of course.

Stranger: If we assert that the greater has no relation to anything except the less, it will never have any relation to the standard of the mean, will it?
Younger Socrates: No.
Stranger: Will not this doctrine destroy the arts and their works one and all, and do away also with statesmanship, which we are now trying to define, and with weaving, which we did define? For all these are doubtless careful about excess and deficiency in relation to the standard of the mean; they regard them not as non-existent, but as real difficulties in actual practice,

and it is in this way, when they preserve the standard of the mean, that all their works are good and beautiful.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: And if we do away with the art of statesmanship, our subsequent search for the kingly art will be hopeless, will it not?
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: Then just as in the case of the sophist we forced the conclusion that not-being exists, since that was the point at which we had lost our hold of the argument, so now we must force this second conclusion, that the greater and the less are to be measured in relation,

not only to one another, but also to the establishment of the standard of the mean, must we not? For if this is not admitted, neither the statesman nor any other man who has knowledge of practical affairs can be said without any doubt to exist.
Younger Socrates: Then we must by all means do now the same that we did then.
Stranger: This, Socrates, is a still greater task than that was; and yet we remember how long that took us; but it is perfectly fair to make about them some such assumption as this.
Younger Socrates: As what?

Stranger: That sometime we shall need this principle of the mean for the demonstration of absolute precise truth. But our belief that the demonstration is for our present purpose good and sufficient is, in my opinion, magnificently supported by this argument—that we must believe that all the arts alike exist and that the greater and the less are measured in relation not only to one another but also to the establishment of the standard of the mean. For if this exists, they exist also, and if they exist, it exists also, but neither can ever exist if the other does not.

Younger Socrates: That is quite right. But what comes next?
Stranger: We should evidently divide the science of measurement into two parts in accordance with what has been said. One part comprises all the arts which measure number, length, depth, breadth, and thickness in relation to their opposites; the other comprises those which measure them in relation to the moderate, the fitting, the opportune, the needful, and all the other standards that are situated in the mean between the extremes.
Younger Socrates: Both of your divisions are extensive, and there is a great difference between them.
Stranger: Yes, for what many clever persons occasionally say, Socrates, fancying that it is a wise remark,

namely, that the science of measurement has to do with everything, is precisely the same as what we have just said. For in a certain way all things which are in the province of art do partake of measurement; but because people are not in the habit of considering things by dividing them into classes, they hastily put these widely different relations into the same category, thinking they are alike; and again they do the opposite of this when they fail to divide other things into parts. What they ought to do is this: when a person at first sees only the unity or common quality of many things,

he must not give up until he sees all the differences in them, so far as they exist in classes; and conversely, when all sorts of dissimilarities are seen in a large number of objects he must find it impossible to be discouraged or to stop until has gathered into one circle of similarity all the things which are related to each other and has included them in some sort of class on the basis of their essential nature. No more need be said, then, about this or about deficiency and excess; let us only bear carefully in mind that two kinds of measurement which apply to them have been found,

and let us remember what those kinds are.
Younger Socrates: We will remember.
Stranger: Now that we have finished this discussion, let us take up another which concerns the actual objects of our inquiry and the conduct of such discussions in general.
Younger Socrates: What is it?
Stranger: Suppose we were asked the following question about a group of pupils learning their letters: “When a pupil is asked of what letters some word or other composed,

is the question asked for the sake of the one particular word before him or rather to make him more learned about all words in the lesson?”
Younger Socrates: Clearly to make him more learned about them all.
Stranger: And how about our own investigation of the statesman? Has it been undertaken for the sake of his particular subject or rather to make us better thinkers about all subjects?
Younger Socrates: Clearly this also is done with a view to them all.
Stranger: Of course no man of sense would wish to pursue the discussion of weaving for its own sake; but most people, it seems to me, fail to notice that some things have sensible resemblances which are easily perceived;

and it is not at all difficult to show them when anyone wishes, in response to a request for an explanation of some one of them, to exhibit them easily without trouble and really without explanation. But, on the other hand, the greatest and noblest conceptions

have no image wrought plainly for human vision, which he who wishes to satisfy the mind of the inquirer can apply to some one of his senses and by mere exhibition satisfy the mind. We must therefore endeavor by practice to acquire the power of giving and understanding a rational definition of each one of them; for immaterial things, which are the noblest and greatest, can be exhibited by reason only, and it is for their sake that all we are saying is said. But it is always easier to practise

in small matters than in greater ones.
Younger Socrates: Excellent.
Stranger: Let us, then, remember the reason for all that we have said about these matters.
Younger Socrates: What is the reason?
Stranger: The reason is chiefly just that irritating impatience which we exhibited in relation to the long talk about weaving and the revolution of the universe and the sophist's long talk about the existence of not-being. We felt that they were too long, and we reproached ourselves for all of them,

fearing that our talk was not only long, but irrelevant. Consider, therefore, that the reason for what has just been said is my wish to avoid any such impatience in the future.
Younger Socrates: Very well. Please go on with what you have to say.
Stranger: What I have to say, then, is that you and I, remembering what has just been said, must praise or blame the brevity or length of our several discussions, not by comparing their various lengths with one another, but with reference to that part of the science of measurement

which we said before must be borne in mind; I mean the standard of fitness.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: But we must not always judge of length by fitness, either. For we shall not in the least want a length that is fitted to give pleasure, except, perhaps, as a secondary consideration; and again reason counsels us to accept fitness for the easiest and quickest completion of the inquiry in which we are engaged, not as the first, but as the second thing to be desired. By far our first and most important object should be to exalt the method itself of ability to divide by classes,

and therefore, if a discourse, even though it be very long, makes the hearer better able to discover the truth, we should accept it eagerly and should not be offended by its length, or if it is short, we should judge it in the same way. And, moreover, anyone who finds fault with the length of discourses in our discussions, or objects to roundabout methods, must not merely find fault with the speeches for their length and then pass them quickly and hastily by,

but he must also show that there is ground for the belief that if they had been briefer they would have made their hearers better dialecticians and quicker to discover through reason the truth of realities. About other people and the praise or blame they direct towards other qualities in discourse, we need not be concerned; we need not even appear to hear them. But enough of this, if you feel about it as I do; so let us go back to the statesman

and apply to him the example of weaving that we spoke of a while ago.
Younger Socrates: Very well; let us do so.
Stranger: The art of the king, then, has been separated from most of the kindred arts, or rather from all the arts that have to do with herds. There remain, however, the arts that have to do with the state itself. These are both causes and contingent causes, and our first duty is to separate them from one another.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: It is not easy to divide them into halves, you know.

But I think the reason will nevertheless be clear as we go on.
Younger Socrates: Then we had better divide in another way.
Stranger: Let us divide them, then, like an animal that is sacrificed, by joints, since we cannot bisect them; for we must always divide into a number of parts as near two as possible.
Younger Socrates: How shall we do it in the present instance?
Stranger: Just as in the previous case, you know, we classed all the arts which furnished tools for weaving as contingent causes.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: So now we must do the same thing, but it is even more imperative.

For all the arts which furnish any implement, great or small, for the state, must be classed as contingent causes; for without them neither state nor statesmanship could ever exist, and yet I do not suppose we shall reckon any of them as the work of the kingly art.
Younger Socrates: No.
Stranger: We shall certainly be undertaking a hard task in separating this class from the rest; for it might be said that everything that exists is the instrument of something or other, and the statement seems plausible. But there are possessions of another kind in the state,

about which I wish to say something.
Younger Socrates: What do you wish to say?
Stranger: That they do not possess this instrumental function. For they are not, like tools or instruments, made for the purpose of being causes of production, but exist for the preservation of that which has been produced.
Younger Socrates: What is this class of possessions?
Stranger: That very various class which is made with dry and wet materials and such as are wrought by fire and without fire; it is called collectively the class of receptacles; it is a very large class and has, so far as I can see,

nothing at all to do with the art we are studying.
Younger Socrates: No, of course not.
Stranger: And there is a third very large class of possessions to be noticed, differing from these; it is found on land and on water, it wanders about and is stationary, it is honorable and without honor, but it has one name, because the whole class is always a seat for some one and exists to be sat upon.
Younger Socrates: What is it?
Stranger: We call it a vehicle, and it certainly is not at all the work of statesmanship, but much rather that of the arts of carpentry, pottery and bronze-working.
Younger Socrates: I understand.

Stranger: And is there a fourth class? Shall we say that there is one, differing from those three, one to which most of the things we have mentioned belong—all clothing, most arms, all circuit walls of earth or of stone, and countless other things? And since they are all made for defence, they may most rightly be called by the collective name of defence, and this may much more properly be considered for the most part the work of the art of building or of weaving than of statesmanship.
Younger Socrates: Certainly.

Stranger: And should we care to make a fifth class, of ornamentation and painting and all the imitations created by the use of painting and music solely for our pleasure and properly included under one name?
Younger Socrates: What is its name?
Stranger: It is called by some such name as plaything.
Younger Socrates: To be sure.
Stranger: So this one name will properly be applied to all the members of this class; for none of them is practised for any serious purpose, but all of them merely for play.

Younger Socrates: I understand that pretty well, too.
Stranger: And shall we not make a sixth class of that which furnishes to all these the materials of which and in which all the arts we have mentioned fashion their works, a very various class, the offspring of many other arts?
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: Gold and silver and all the products of the mines and all the materials which tree-felling and wood-cutting in general cut and provide for carpentry and basket-weaving; and then, too, the art of stripping the bark from plants and the leather-worker's art which takes off the skins of animals,

and all the other arts which have to do with such matters, and those that make corks and paper and cords and enable us to manufacture composite classes of things from kinds that are not composite. We call all this, as one class, the primary and simple possession of man, and it is in no way the work of the kingly science.
Younger Socrates: Good.
Stranger: And property in food and all the things which, mingling parts of themselves with parts of the body, have any function of keeping it in health,

we may say is the seventh class, and we will call it collectively our nourishment, unless we have some better name to give it. All this we can assign to the arts of husbandry, hunting, gymnastics, medicine, and cooking more properly than to that of statesmanship.
Younger Socrates: Of course.
Stranger: Now I think I have in these seven classes mentioned nearly all kinds of property except tame animals. See: there was the primary possession, which ought in justice to have been placed first, and after this

the instrument, receptacle, vehicle, defence, plaything, nourishment. Whatever we have omitted, unless some important thing has been overlooked, can find its place in one of those classes; for instance, the group of coins, seals, and stamps, for there is not among these any kinship such as to form a large class, but some of them can be made to fit into the class of ornaments, others into that of instruments, though the classification is somewhat forced. All property in tame animals,

except slaves, is included in the art of herding, which has already been divided into parts.
Younger Socrates: Yes quite true.
Stranger: There remains the class of slaves and servants in general, and here I prophesy that we shall find those who set up claims against the king for the very fabric of his art, just as the spinners and carders and the rest of whom we spoke advanced claims against the weavers a while ago. All the others, whom we called contingent causes, have been removed along with the works we just mentioned and have been separated

from the activity of the king and the statesman.
Younger Socrates: That seems to be the case, at least.
Stranger: Come then, let us step up and look from close at hand at those who are left, that so we may know them more surely.
Younger Socrates: Yes, that is what we should do.
Stranger: We shall find, then, that the greatest servants, when seen from near at hand, are in conduct and condition the opposite of that which we suspected.
Younger Socrates: Who are they?
Stranger: The bought servants, acquired by purchase, whom we can without question call slaves.

They make no claim to any share in the kingly art.
Younger Socrates: Certainly not.
Stranger: How about those free men who put themselves voluntarily in the position of servants of those whom we mentioned before? I mean the men who carry about and distribute among one another the productions of husbandry and the other arts, whether in the domestic marketplaces or by travelling from city to city by land or sea, exchanging money for wares or money for money, the men whom we call brokers,

merchants, shipmasters, and peddlers; do they lay any claim to statesmanship?
Younger Socrates: Possibly to commercial statesmanship
Stranger: But certainly we shall never find laborers, whom we see only too glad to serve anybody for hire, claiming a share in the kingly art.
Younger Socrates: Certainly not.
Stranger: But there are people who perform services of another kind. How about them?
Younger Socrates: What services and what men do you mean?

Stranger: The class of heralds and those who become by long practice skilled as clerks and other clever men who perform various services in connection with public offices. What shall we call them?
Younger Socrates: What you called the others, servants; they are not themselves rulers in the states.
Stranger: But surely it was no dream that made me say we should find somewhere in this region those who more than others lay claim to the art of statesmanship; and yet it would be utterly absurd

to look for them in any servile position.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: But let us draw a little closer still to those whom we have not yet examined. There are men who have to do with divination and possess a portion of a certain menial science; for they are supposed to be interpreters of the gods to men.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And then, too, the priests, according to law and custom, know how to give the gods, by means of sacrifices, the gifts that please them from us

and by prayers to ask for us the gain of good things from them; now these are both part of a servant's art.
Younger Socrates: At least they seem to be so.
Stranger: At last, then, I think we are, as it were, on the track of our quarry. For the bearing of the priests and prophets is indeed full of pride, and they win high esteem because of the magnitude of their undertakings. In Egypt, for example, no king can rule without being a priest,

and if he happens to have forced his way to the throne from some other class, he must enroll himself in the class of priests afterwards; and among the Greeks, too, you would find that in many states the performance of the greatest public sacrifices is a duty imposed upon the highest officials. Yes, among you Athenians this is very plain, for they say the holiest and most national of the ancient sacrifices are performed by the man whom the lot has chosen to be the King.
Younger Socrates: Yes, certainly.

Stranger: We must, then, examine these elected kings and priests and their assistants, and also another very large crowd of people which has just come in sight now that the others are out of the way.
Younger Socrates: Who are these people?
Stranger: A very queer lot.
Younger Socrates: How so?
Stranger: They are of very mixed race at least they seem so now, when I can just see them. For many of them are like lions and centaurs and other fierce creatures,

and very many are like satyrs and the weak and cunning beasts; and they make quick exchanges of forms and qualities with one another. Ah, but now, Socrates, I think I have just made out who they are.
Younger Socrates: Tell me; for you seem to have caught sight of something strange.
Stranger: Yes, for ignorance makes things seem strange to everybody. That was what happened to me just now; when I suddenly caught sight of them I did not recognize the troop of those who busy themselves

with the affairs of the state.
Younger Socrates: What troop?
Stranger: That which of all the sophists is the greatest charlatan and most practised in charlatanry. This, although it is a hard thing to do, must be separated from the band of really statesmanlike and kingly men, if we are to get a clear view of the object of our search.
Younger Socrates: But we certainly cannot give that up.
Stranger: No, of course not. I agree to that. And now please answer a question.
Younger Socrates: What is it?
Stranger: We agree that monarchy is one of the forms

of government, do we not?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And after monarchy one might, I should say, mention the rule of the few.
Younger Socrates: Yes, of course.
Stranger: And a third form of government is the rule of the multitude, called democracy, is it not?
Younger Socrates: Yes, certainly.
Stranger: Do not these three become after a fashion five, producing out of themselves two additional names?
Younger Socrates: What names?

Stranger: People nowadays are likely to take into consideration enforced subjection and voluntary obedience, poverty and wealth, law and lawlessness as they occur in governments, and so they divide two of the forms we mentioned, giving to the two aspects of monarchy the two names tyranny and royalty.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: And the state that is ruled by the few is called, as the case may be, aristocracy or oligarchy.
Younger Socrates: To be sure.
Stranger: In the case of democracy, however,

whether the multitude rule those who have property by violence or with their willing consent, and whether the laws are carefully observed or not, no one ever habitually changes the name.
Younger Socrates: True.
Stranger: Now then, do we believe that any of these forms of government which are defined by the distinctions between the one, the few, and the many, or wealth and poverty, or violence and willingness, or written constitution and absence of laws, is a right one?
Younger Socrates: I donÕt see why not.

Stranger: Look a bit more closely along the line I am going to point out.
Younger Socrates: What is it?
Stranger: Shall we abide by what we said in the beginning, or dissent from it?
Younger Socrates: To what do you refer?
Stranger: We said, I believe, that royal power was one of the sciences.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And not only a science, but we selected it from the rest as a science of judgement and command.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And from the science of command we distinguished one part which rules inanimate works,

and one which rules living beings; and so we have gone on dividing in this manner to the present moment, never forgetting that it is a science, but as yet unable to state with sufficient accuracy what science it is.
Younger Socrates: You are right.
Stranger: Then is this our understanding, that the distinction between forms of government ought not to be found in the words few or many, or voluntary or unwilling, or wealth or poverty, but some science must be the distinguishing feature, if we are to be consistent with our previous statement?

Younger Socrates: Yes, indeed; it cannot be otherwise.
Stranger: Necessarily, then, our present duty is to inquire in which, if any, of these forms of government is engendered the science of ruling men, which is about the greatest of sciences and the most difficult to acquire. We must discover that in order to see what men are to be distinguished from the wise king—men, I mean, who pretend to be, and make many believe that they are, statesmen, but are really not such at all.
Younger Socrates: Yes, we must do this; that is implied in what was said before.

Stranger: Does it seem at all possible that a multitude in a state could acquire this science?
Younger Socrates: By no means.
Stranger: But in a state of one thousand men could perhaps a hundred or as many as fifty acquire it adequately?
Younger Socrates: No, in that case this would be the easiest of all the arts; for we know that a city of a thousand men could never produce that number of finished draught-players in comparison with those in other Greek cities, still less so many kings. For the man who possesses the kingly science, whether he rule or not,

must be called kingly, as our previous argument showed.
Stranger: You did well to remind me. And in agreement with this, we must, I suppose, look for the right kind of rule in one or two or very few men, whenever such right rule occurs.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: And these men, whether they rule over willing or unwilling subjects, with or without written laws, and whether they are rich or poor, must, according to our present opinion, be supposed to exercise their rule in accordance with some art or science.

And physicians offer a particularly good example of this point of view. Whether they cure us against our will or with our will, by cutting us or burning us or causing us pain in any other way, and whether they do it by written rules or without them, and whether they are rich or poor, we call them physicians just the same, so long as they exercise authority by art or science, purging us or reducing us in some other way, or even adding to our weight, provided only that they who treat their patients treat them for the benefit of their health

and preserve them by making them better than they were. In this way and no other, in my opinion, shall we determine this to be the only right definition of the rule of the physician or of any other rule whatsoever.
Younger Socrates: Very true.
Stranger: It is, then, a necessary consequence that among forms of government that one is preeminently right and is the only real government, in which the rulers are found to be truly possessed of science, not merely to seem to possess it, whether they rule by law or without law, whether their subjects are willing or unwilling,

and whether they themselves are rich or poor—none of these things can be at all taken into account on any right method.
Younger Socrates: Excellent.
Stranger: And whether they purge the state for its good by killing or banishing some of the citizens, or make it smaller by sending out colonies somewhere, as bees swarm from the hive, or bring in citizens from elsewhere to make it larger, so long as they act in accordance with science and justice and preserve and benefit it by making it better than it was, so far as is possible,

that must at that time and by such characteristics be declared to be the only right form of government. All other forms must be considered not as legitimate or really existent, but as imitating this; those states which are said to be well governed imitate it better, and the others worse.
Younger Socrates: Everything else that you have said seems reasonable; but that government should be carried on without laws is a hard saying.
Stranger: You got ahead of me a little with your question, Socrates;

for I was just going to ask whether you accepted all I have said, or were displeased with anything. But now it is clear that we shall have to discuss the question of the propriety of government without laws.
Younger Socrates: Of course we shall.
Stranger: In a sense, however, it is clear that law-making belongs to the science of kingship; but the best thing is not that the laws be in power, but that the man who is wise and of kingly nature be ruler. Do you see why?
Younger Socrates: Why is it?
Stranger: Because law could never, by determining exactly what is noblest

and must just for one and all, enjoin upon them that which is best; for the differences of men and of actions and the fact that nothing, I may say, in human life is ever at rest, forbid any science whatsoever to promulgate any simple rule for everything and for all time. We agree to that, I suppose?
Younger Socrates: Yes, of course.
Stranger: But we see that law aims at pretty nearly this very thing, like a stubborn and ignorant man

who allows no one to do anything contrary to his command, or even to ask a question, not even if something new occurs to some one, which is better than the rule he has himself ordained.
Younger Socrates: True; the law treats each and all of us exactly as you describe.
Stranger: So that which is persistently simple is inapplicable to things which are never simple?
Younger Socrates: I suppose so.
Stranger: Why in the world, then, is it necessary to make laws, since law is not the most perfect right?

We must ask the reason for this.
Younger Socrates: Yes, of course.
Stranger: Well, there are here at Athens, as in other cities, classes for practice in athletics to prepare for contests in running or the like, are there not?
Younger Socrates: Yes, a great many of them.
Stranger: Now let us recall to mind the orders given by the professional trainers when they are in charge of such classes.
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: They think they cannot go into details in individual cases and order what is best for each person's physique;

they think they must employ a rougher method and give a general rule which will be good for the physique of the majority.
Younger Socrates: Good.
Stranger: And therefore they nowadays assign equal exercise to whole classes; they make them begin at the same time and stop at the same time, whether they run or wrestle or practise any other kind of bodily exercise.
Younger Socrates: That is true.
Stranger: And so we must believe that the law-maker who is to watch over the herds and maintain justice and the obligation of contracts,

will never be able by making laws for all collectively, to provide exactly that which is proper for each individual.
Younger Socrates: Probably not, at any rate.
Stranger: But he will, I fancy, legislate for the majority and in a general way only roughly for individuals, whether he issues written laws or his enactments follow the unwritten traditional customs.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: Yes, quite right. For how could anyone, Socrates,

sit beside each person all his life and tell him exactly what is proper for him to do? Certainly anyone who really possessed the kingly science, if he were able to do this, would hardly, I imagine, ever put obstacles in his own way by writing what we call laws.
Younger Socrates: No, at least not according to what has just been said.
Stranger: Or rather, my friend, not according to what is going to be said.
Younger Socrates: What is that?
Stranger: Something of this sort: Let us suppose

that a physician or a gymnastic trainer is going away and expects to be a long time absent from his patients or pupils; if he thinks they will not remember his instructions, he would want to write them down, would he not?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: What if he should come back again after a briefer absence than he expected? Would he not venture to substitute other rules for those written instructions if others happened to be better for his patients,

because the winds or something else had, by act of God, changed unexpectedly from their usual course? Would he persist in the opinion that no one must transgress the old laws, neither he himself by enacting new ones nor his patient by venturing to do anything contrary to the written rules, under the conviction that these laws were medicinal and healthful and anything else was unhealthful and unscientific? If anything of that sort occurred in the realm of science and true art,

would not any such regulations on any subject assuredly arouse the greatest ridicule?
Younger Socrates: Most assuredly.
Stranger: But he who has made written or unwritten laws about the just and unjust, the honorable and disgraceful, the good and the bad for the herds of men that are tended in their several cities in accordance with the laws of the law-makers, is not to be permitted to give other laws contrary to those, if the scientific law-maker, or another like him, should come!

Would not such a prohibition appear in truth as ridiculous as the other?
Younger Socrates: It certainly would.
Stranger: Do you know what people in general say about such a case?
Younger Socrates: I donÕt recall it just now off-hand.
Stranger: Yes, it is very plausible; for they say that if anyone has anything better than the old laws to offer, he must first persuade the state, and then he may make his laws, but not otherwise.
Younger Socrates: And is that not right?

Stranger: Perhaps. But suppose a man does not use persuasion, but makes an improvement by force. What is this force to be called? Answer me—or, no, not yet; first answer in reference to what we were talking of before.
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: Suppose a physician who has right knowledge of his profession does not persuade, but forces, his patient, whether man, woman, or child, to do the better thing, though it be contrary to the written precepts, what will such violence be called? The last name in the world to call it would be “unscientific and baneful error,” as the phrase is, would it not?

And the patient so forced might rightly say anything else rather than that he had been treated in a baneful or unscientific way by the physicians who used force upon him.
Younger Socrates: Very true.
Stranger: But what can we call the unscientific error in the field of statesmanship? Is it not baseness and evil and injustice?
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: Now if people are forced, contrary to the written laws and inherited traditions, to do what is juster and nobler and better than what they did before,

tell me, will not anyone who blames such use of force, unless he is to be most utterly ridiculous, always say anything or everything rather than that those who have been so forced have suffered base and unjust and evil treatment at the hands of those who forced them?
Younger Socrates: Very true.
Stranger: But would the violence be just if he who uses it is rich, and unjust if he is poor? Or if a man, whether rich or poor, by persuasion or by other means, in accordance with written laws or contrary to them, does what is for the good of the people, must not this be the truest criterion of right government,

in accordance with which the wise and good man will govern the affairs of his subjects? Just as the captain of a ship keeps watch for what is at any moment for the good of the vessel and the sailors,

not by writing rules, but by making his science his law, and thus preserves his fellow voyagers, so may not a right government be established in the same way by men who could rule by this principle, making science more powerful than the laws? And whatever the wise rulers do, they can commit no error, so long as they maintain one great principle and by always dispensing absolute justice to them

with wisdom and science are able to preserve the citizens and make them better than they were, so far as that is possible. Is not this true?
Younger Socrates: There is no denying the truth of what you have just said.
Stranger: And those other statements cannot be denied, either.
Younger Socrates: What statements?
Stranger: That no great number of men, whoever they may be, could ever acquire political science and be able to administer a state with wisdom,

but our one right form of government must be sought in some small number or one person, and all other forms are merely, as we said before, more or less successful imitations of that.
Younger Socrates: What do you mean by that? I did not understand about the imitations a little while ago, either.
Stranger: And yet it is quite a serious matter if after stirring up this question we drop it and do not go on and show the error

which is committed in relation to it nowadays.
Younger Socrates: What is the error?
Stranger: I will tell you what we must investigate; it is not at all familiar or easy to see, but let us try to grasp it nevertheless. Tell me this: Assuming that the form of government we have described is the only right form, donÕt you see that the other forms must employ its written laws if they are to be preserved by doing that which is approved of nowadays, although it is not perfectly right?
Younger Socrates: What is not perfectly right?
Stranger: That no citizen shall dare to do anything contrary to the laws, and that he who does shall be punished by death

and the most extreme penalties. And this is perfectly right and good as a second choice, as soon as you depart from the first form of which we were just speaking. Now let us tell in some detail how this which we called the second choice comes about. Shall we do so?
Younger Socrates: By all means.
Stranger: Let us return once more to the images which we always have to use in portraying kingly rulers.
Younger Socrates: What images?
Stranger: The noble captain of a ship and the “physician who is worth as much as many others. ” Let us make a simile of them and use it to help us to discover something.
Younger Socrates: What is your simile?

Stranger: Something of this sort: Imagine that we all thought in regard to captains and physicians: “We are most abominably treated by them. For whomsoever of us either of them wishes to save, he saves, one of them just like the other, and whomsoever he wishes to maltreat, he maltreats. They cut us up and burn us and order us to bring them payments of money, as if they were exacting tribute, of which they spend little or nothing for their patients; they themselves and their servants use the rest.

And finally they are bribed by the patient's relatives or enemies and actually bring about his death. And as for the captains, they commit countless other misdeeds they make plots and leave us deserted ashore when they put out to sea, they bring on mishaps at sea and so cast us into the water, and are guilty of other wrong-doings.” Now suppose, with these thoughts in mind, we deliberated about them

and decided that we would no longer allow either of these arts to rule without control over slaves or free men, but that we would call an assembly either of all the people or of the rich only, and that anyone, whether he were engaged in some other form of skilled labor or were without any special qualifications, should be free to offer an opinion about navigation and diseases, how drugs and surgical or medical instruments should be applied to the patients, and how

ships and nautical instruments should be used for navigation and in meeting dangers, not only those of winds and sea that affect the voyage itself, but also those met in encounters with pirates, and if battles have to be fought between ships of war; and that whatever the majority decided about these matters, whether any physicians or ship captains or merely unskilled persons took part in the deliberations, should be inscribed upon tablets and slabs

or in some instances should be adopted as unwritten ancestral customs, and that henceforth forever navigation and the care of the sick should be conducted in accordance with these provisions.
Younger Socrates: That is a most absurd state of things that you have described.
Stranger: And suppose that rulers of the people are set up annually, whether from the rich or from the whole people, on the principle that whoever is chosen by lot should rule, and that these rulers exercise their authority in commanding the ships or treating the sick in accordance with the written rules.
Younger Socrates: That is still harder to imagine.
Stranger: Now consider what comes next. When the year of office has passed for each set of rulers, there will have to be sessions of courts in which the judges are chosen by lot

either from a selected list of the rich or from the whole people, and the rulers will have to be brought before these courts and examined as to their conduct in office, and anyone who pleases can bring against the captains an accusation for failure to command the ships during the year in accordance with the written laws or the ancestral customs, and similarly against the physicians for their treatment of the sick; and if any of them is found guilty, the court shall decide what his punishment or his fine shall be.
Younger Socrates: Surely anyone who consents voluntarily

to hold office under such conditions would richly deserve any penalty or fine that might be imposed.
Stranger: And then, in addition to all this, there will have to be a law that if anyone is found to be investigating the art of pilotage or navigation or the subject of health and true medical doctrine about winds and things hot and cold, contrary to the written rules, or to be indulging in any speculation whatsoever on such matters, he shall in the first place not be called a physician or a ship captain, but a star-gazer, a kind of loquacious sophist, and secondly anyone who is properly qualified may bring an accusation against him and hale him into court for corrupting the young and persuading them

to attack the arts of navigation and medicine in opposition to the laws and to govern the ships and the sick according to their own will; and if he is found to be so persuading either young or old contrary to the laws and written rules, he shall suffer the most extreme penalties. Nothing, they say, ought to be wiser than the laws; for no one is ignorant of medicine and the laws of health or of the pilot's art and navigation, since anyone who pleases can learn

the existing written rules and ancestral customs. Now if these regulations which I speak of were to be applied to these sciences, Socrates, and to strategy and every part of the entire art of hunting and to painting or every kind of imitation and to carpentry including every kind of utensil-making, or even to husbandry and all the art that is concerned with plants, or if we were to see an art of horse-breeding conducted by written rules, or herdsmanship in general or prophecy or everything that is included in the art of serving,

or draught-playing or the whole science of number, whether arithmetic or plane geometry or solid geometry or problems of motion—what would you think of carrying on all these in such a way, by written rules and not by knowledge?
Younger Socrates: Clearly all the arts would be utterly ruined, nor could they ever rise again, through the operation of the law prohibiting investigation; and so life, which is hard enough now,

would then become absolutely unendurable.
Stranger: Here is a further point. If we ordained that each of the aforesaid arts must be carried on by written rules and that the observance of our written rules be under the charge of the man who is elected or chosen by lot, but he should disregard the written rules and for the sake of some gain or to do a favor to some one should try to act contrary to them, without possessing any knowledge, would not this be a greater evil than the former?
Younger Socrates: Most assuredly.

Stranger: Since the laws are made after long experience and after commissioners of some kind have carefully considered each detail with delicate skill and have persuaded the people to pass them, anyone, I fancy, who ventured to violate them would be involved in error many times greater than the first, and would cause even greater ruin than the written laws to all kinds of transactions.
Younger Socrates: Of course he would.
Stranger: Therefore the next best course for those who make laws or

written rules about anything whatsoever is to prohibit any violation of them whatsoever, either by one person or by a greater number.
Younger Socrates: Right.
Stranger: These laws, then, written by men who know in so far as knowledge is possible, are imitations in each instance of some part of truth?
Younger Socrates: Of course.
Stranger: And yet we said, if we remember, that the man of knowledge, the real statesman, would by his art make many changes in his practice without regard to his writings, when he thought another course was better though it violated the rules he had written

and sent to his absent subjects.
Younger Socrates: Yes, we did say that.
Stranger: But is it not true that any man or any number of men whatsoever who have written laws, if they undertake to make any change in those laws, thinking it is all improvement, are doing, to the best of their ability, the same thing which our true statesman does?
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: If, then, they were to do this without science, however, imitate badly in every case;

but if they were scientific, then it would no longer be imitation, but the actual perfect reality of which we spoke?
Younger Socrates: Yes, assuredly.
Stranger: And yet we agreed definitely a while ago that no multitude is able to acquire any art whatsoever.
Younger Socrates: Yes, that is definitely agreed.
Stranger: Then if there is a kingly art, neither the collective body of the wealthy nor the whole people could ever acquire this science of statesmanship.
Younger Socrates: No; certainly not.
Stranger: Such states, then, it seems, if they are to imitate well, so far as possible, that true form of government—

by a single ruler who rules with science—must never do anything in contravention of their existing written laws and ancestral customs.
Younger Socrates: You are quite right.
Stranger: Then whenever the rich imitate this government, we call such a state an aristocracy; and when they disregard the laws, we call it an oligarchy.
Younger Socrates: Yes, I think we do.
Stranger: And again, when one man rules according to laws

and imitates the scientific ruler, we call him a king, making no distinction in name between the single ruler who rules by science and him who rules by opinion if they both rule in accordance with laws.
Younger Socrates: Yes, I think we do.
Stranger: Accordingly, if one man who is really scientific rules, he will assuredly be called by the same name, king, and by no other; and so the five names of what are now called the forms of government have become only one.
Younger Socrates: So it seems, at least.
Stranger: But when a single ruler acts in accordance with neither laws nor customs, but claims,

in imitation of the scientific ruler, that whatever is best must be done, even though it be contrary to the written laws, and this imitation is inspired by desire and ignorance, is not such a ruler to be called in every instance a tyrant?
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: Thus, we say, the tyrant has arisen, and the king and oligarchy and aristocracy and democracy, because men are not contented with that one perfect ruler, and do not believe that there could ever be any one worthy of such power or

willing and able by ruling with virtue and knowledge to dispense justice and equity rightly to all, but that he will harm and kill and injure any one of us whom he chooses on any occasion, since they admit that if such a man as we describe should really arise, he would be welcomed and would continue to dwell among them, directing to their weal as sole ruler a perfectly right form of government.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: But, as the case now stands, since, as we claim, no king is produced in our states who is, like the ruler of the bees in their hives, by birth pre-eminently fitted from the beginning

in body and mind, we are obliged, as it seems, to follow in the track of the perfect and true form of government by coming together and making written laws.
Younger Socrates: Yes, I suppose we are.
Stranger: Can we wonder, then, Socrates, at all the evils that arise and are destined to arise in such kinds of government, when they are based upon such a foundation, and must conduct their affairs in accordance with written laws and with customs, without knowledge?

For every one can see that any other art built upon such a foundation would ruin all its works that are so produced. Ought we not rather to wonder at the stability that inheres in the state? For states have labored under such conditions for countless ages, nevertheless some of them are lasting and are not overthrown. Many, to be sure, like ships that founder at sea, are destroyed, have been destroyed, and will be destroyed hereafter, through the worthlessness of their captains and crews who have the greatest ignorance of the greatest things,

men who have no knowledge of statesmanship, but think they have in every respect most perfect knowledge of this above all other sciences.
Younger Socrates: Very true.
Stranger: Is it, then, our duty to see which of these not right forms of government is the least difficult to live with, though all are difficult, and which is the most oppressive, although this is somewhat aside from the subject we had proposed for ourselves? On the whole, however, perhaps all of us have some such motive in mind in all that we are doing.
Younger Socrates: Yes, it is our duty, of course.

Stranger: Well then, you may say that of the three forms, the same is both the hardest and the easiest.
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: Just this: I mean that there are three forms of government, as we said at the beginning of the discussion which has now flowed in upon us—monarchy, the rule of the few, and the rule of the many.
Younger Socrates: Yes, there were those three.
Stranger: Let us, then, by dividing each of these into two parts, make six, and by distinguishing the right government from these, a seventh.
Younger Socrates: How shall we make the division?

Stranger: We said that monarchy comprised royalty and tyranny, and the rule of the few comprised aristocracy, which has a name of good omen, and oligarchy; but to the rule of the many we gave then only a single name, democracy; now, however, that also must be divided.
Younger Socrates: How? On what principle shall we divide that?
Stranger: On the same that we used for the others, though the name of this form is already twofold in meaning. At any rate, the distinction between ruling according to law

and without law applies alike to this and the rest.
Younger Socrates: Yes, it does.
Stranger: Before, when we were in search of the right government, this division was of no use, as we showed at the time but now that we have set that apart and have decided that the others are the only available forms of government, the principle of lawfulness and lawlessness bisects each of them.
Younger Socrates: So it seems, from what has been said.
Stranger: Monarchy, then, when bound by good written rules, which we call laws, is the best of all the six; but without law it is hard and most oppressive to live with.

Younger Socrates: I fancy it is.
Stranger: But just as few is intermediate between one and a multitude, so the government of the few must be considered intermediate, both in good and in evil. But the government of the multitude is weak in all respects and able to do nothing great, either good or bad, when compared with the other forms of government, because in this the powers of government are distributed in small shares among many men; therefore of all these governments when they are lawful, this is the worst, and when they are all lawless it is the best;

and if they are all without restraint, life is most desirable in a democracy, but if they are orderly, that is the worst to live in; but life in the first kind of state is by far the first and best, with the exception of the seventh, for that must be set apart from all the others, as God is set apart from men.
Younger Socrates: That statement appears to be true to the facts, and we must do as you say.
Stranger: Then those who participate in all those governments with the exception of the scientific one—are to be eliminated

as not being statesmen, but partisans and since they preside over the greatest counterfeits, they are themselves counterfeits, and since they are the greatest of imitators and cheats, they are the greatest of all sophists.
Younger Socrates: This term “sophist” seems to have come round quite rightly to the so-called statesmen.
Stranger: Well, this part has been exactly like a play. Just as we remarked a moment ago, a festive troop of centaurs or satyrs was coming into view, which we had to separate from the art of statesmanship;

and now we have succeeded in doing this, though it has been very difficult.
Younger Socrates: So it seems.
Stranger: But another group remains, which is still more difficult to separate, because it is more closely akin to the kingly class and is also harder to recognize. I think we are in somewhat the same position as refiners of gold.
Younger Socrates: How so?
Stranger: Why, the refiners first remove earth and stones and all that sort of thing;

and after that there remain the precious substances which are mixed with the gold and akin to it and can be removed only by fire—copper and silver and sometimes adamant. These are removed by the difficult processes of smelting and tests, leaving before our eyes what is called unalloyed gold in all its purity.
Younger Socrates: Yes, that is said, at least, to be the process.
Stranger: By the same method I think all that is different and alien and incompatible has now been eliminated by us from the science of statesmanship, and what is precious and akin to it is left. Herein are included the arts

of the general and of the judge and that kind of oratory which partakes of the kingly art because it persuades men to justice and thereby helps to steer the ship of state. Now in what way shall we most easily eliminate these and show him whom we seek alone by himself and undisguised?
Younger Socrates: Clearly we must do this somehow.
Stranger: Then if it is a question of trying, he will be shown. But I think we had better try to disclose him by means of music. Please answer my question.
Younger Socrates: What is it?

Stranger: Shall we agree that there is such a thing as learning music and the sciences of handicraft in general?
Younger Socrates: There is.
Stranger: And how about this? Shall we say that there is another science connected with those, which tells whether we ought or ought not to learn any one of then?
Younger Socrates: Yes, we shall say that there is.
Stranger: And shall we agree that this is different from those?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And shall we say that none of them ought to have control of any other,

or that those sciences should control this one, or that this should control and rule all the others?
Younger Socrates: This should control those others.
Stranger: You mean that the science which decides whether we ought to learn or not should control the science which is learnt or teaches?
Younger Socrates: Emphatically.
Stranger: And the science which decides whether to persuade or not should control that which can persuade?
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: Well, then, to what science shall we assign the power of persuading a multitude or a mob by telling edifying stories,

not by teaching?
Younger Socrates: It is, I think, clear that this must be added to rhetoric.
Stranger: But the power of deciding whether some action, no matter what, should be taken, either by persuasion or by some exercise of force, in relation to any person, or whether to take no action at all—to what science is that to be assigned?
Younger Socrates: To the science which controls the sciences of persuasion and speech.
Stranger: And that would, I think, be no other than the function of the statesman.
Younger Socrates: A most excellent conclusion.
Stranger: So rhetoric also seems to have been quickly separated from statesmanship

as a different species, subservient to the other.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: Here is another function or power; what are we to think about it?
Younger Socrates: What is it?
Stranger: The power of determining how war shall be waged against those upon whom we have declared war, whether we are to call this a science or not a science?
Younger Socrates: How could we think it is not a science, when generalship and all military activity practise it?
Stranger: And the power which is able and knows how to deliberate and decide whether to make war or peace, shall we assume that it is the same as this or different?
Younger Socrates: If we are consistent, we must assume that it is different.

Stranger: Shall we, then, assume that it controls the other, if we are to agree with our views in the former examples?
Younger Socrates: Yes.
Stranger: And what other art shall we make bold to declare is mistress of that great and terrible art, the art of war as a whole, except the truly kingly art?
Younger Socrates: No other.
Stranger: We shall, then, not call the art of the generals statesmanship, since it is subservient.
Younger Socrates: No; that would not be reasonable.

Stranger: Now let us examine the function of the righteous judges.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: Has it any power beyond that of judging men's contracts with one another, pronouncing them right or wrong by the standard of the existing laws which it has received from the king and law-giver; showing its own peculiar virtue in that it is not so perverted by any bribes, or fears, or pity,

or enmity, or friendship, as ever to consent to decide the lawsuits of men with each other contrary to the enactments of the lawgiver?
Younger Socrates: No; the business of this power is about as you have described it.
Stranger: Then we find that the strength of judges is not kingly, but is guardian of laws and a servant of the kingly power.
Younger Socrates: So it appears.
Stranger: The consideration of all these arts which have been mentioned leads to the conclusion that none of them is the art of the statesman. For the art that is truly kingly ought not to act itself,

but should rule over the arts that have the power of action; it should decide upon the right or wrong time for the initiation of the most important measures in the state, and the other arts should perform its behests.
Younger Socrates: Right.
Stranger: Therefore those arts which we have just described, as they control neither one another nor themselves, but have each its own peculiar sphere of action, are quite properly called by special names corresponding to those special actions.

Younger Socrates: That appears, at least, to be the case.
Stranger: But the art which holds sway over them all and watches over the laws and all things in the state, weaving them all most perfectly together, we may, I think, by giving to its function a designation which indicates its power over the community, with full propriety call “statecraft.”
Younger Socrates: Most assuredly.
Stranger: Shall we then proceed to discuss it after the model supplied by weaving, now that all the classes in the state have been made plain to us?
Younger Socrates: By all means.
Stranger: Then the kingly process of weaving must be described,

its nature, the manner in which it combines the threads, and the kind of web it produces.
Younger Socrates: Evidently.
Stranger: It has, apparently, become necessary, after all, to explain a difficult matter.
Younger Socrates: But certainly the explanation must be made.
Stranger: It is difficult, for the assertion that one part of virtue is in a way at variance with another sort of virtue may very easily be assailed by those who appeal to popular opinion in contentious arguments.
Younger Socrates: I do not understand.
Stranger: I will say it again in another way. I suppose you believe

that courage is one part of virtue.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: And, of course, that self-restraint is different from courage, but is also a part of virtue of which courage is a part.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: Now I must venture to utter a strange doctrine about them.
Younger Socrates: What is it?
Stranger: That, in a way, they are in a condition of great hostility and opposition to each other in many beings.
Younger Socrates: What do you mean?
Stranger: Something quite unusual; for, you know, all the parts of virtue

are usually said to be friendly to one another.
Younger Socrates: Yes.
Stranger: Now shall we pay careful attention and see whether this is so simple, or, quite the contrary, there is in some respects a variance between them and their kin?
Younger Socrates: Yes; please tell how we shall investigate the question.
Stranger: Among all the parts we must look for those which we call excellent but place in two opposite classes.
Younger Socrates: Say more clearly what you mean.
Stranger: Acuteness and quickness, whether in body or

soul or vocal utterance, whether they are real or exist in such likenesses as music and graphic art produce in imitation of them—have you never yourself praised one of them or heard them praised by others?
Younger Socrates: Yes, of course.
Stranger: And do you remember in what way they praise them as occasion offers?
Younger Socrates: Not in the least.
Stranger: I wonder if I can express to you in words what I have in mind.

Younger Socrates: Why not?
Stranger: You seem to think that is an easy thing to do. However, let us consider the matter as it appears in the opposite classes. For example, when we admire, as we frequently do in many actions, quickness and energy and acuteness of mind or body or even of voice, we express our praise of them by one word, courage.
Younger Socrates: How so?
Stranger: We say acute and courageous in the first instance, also quick and courageous, and energetic and courageous; and when we apply this word as a common term applicable to all persons and actions of this class, we praise them.
Younger Socrates: Yes, we do.
Stranger: But do we not also praise

the gentle type of movement in many actions?
Younger Socrates: We do, decidedly.
Stranger: And in doing so, do we not say the opposite of what we said about the other class?
Younger Socrates: How is that?
Stranger: We are always saying “How quiet!” and “How restrained!” when we are admiring the workings of the mind, and again we speak of actions as slow and gentle, of the voice as smooth and deep, and of every rhythmic motion and of music in general as having appropriate slowness;

and we apply to them all the term which signifies, not courage, but decorum.
Younger Socrates: Very true.
Stranger: And again, on the other hand, when these two classes seem to us out of place, we change our attitude and blame them each in turn; then we use the terms in the opposite sense.
Younger Socrates: How is that?
Stranger: Why, whatsoever is sharper than the occasion warrants, or seems to be too quick or too hard, is called violent or mad, and whatever is too heavy or slow or gentle, is called cowardly and sluggish;

and almost always we find that the restraint of one class of qualities and the courage of the opposite class, like two parties arrayed in hostility to each other, do not mix with each other in the actions that are concerned with such qualities. Moreover, if we pursue the inquiry, we shall see that the men who have these qualities in their souls are at variance with one another.
Younger Socrates: In what do you mean that they are at variance?
Stranger: In all those points which we just mentioned,

and probably in many others. For men who are akin to each class, I imagine, praise some qualities as their own and find fault with those of their opposites as alien to themselves, and thus great enmity arises between them on many grounds.
Younger Socrates: Yes, that is likely to be the case.
Stranger: Now this opposition of these two classes is mere child's play but when it affects the most important matters it becomes a most detestable disease in the state.
Younger Socrates: What matters does it affect?

Stranger: The whole course of life, in all probability. For those who are especially decorous are ready to live always a quiet and retired life and to mind their own business; this is the manner of their intercourse with every one at home, and they are equally ready at all times to keep peace in some way or other with foreign states. And because of this desire of theirs, which is often inopportune and excessive, when they have their own way they quite unconsciously become unwarlike, and they make the young men unwarlike also; they are at the mercy of aggressors; and thus in a few years they

and their children and the whole state often pass by imperceptible degrees from freedom to slavery.
Younger Socrates: That is a hard and terrible experience.
Stranger: But how about those who incline towards courage? Do they not constantly urge their countries to war, because of their excessive desire for a warlike life? Do they not involve them in hostilities with many powerful opponents and either utterly destroy their native lands or enslave and subject them to their foes?

Younger Socrates: Yes, that is true, too.
Stranger: Then in these examples how can we deny that these two classes are always filled with the greatest hostility and opposition to one another?
Younger Socrates: We certainly cannot deny it.
Stranger: Have we not, then, found just what we had in view in the beginning, that important parts of virtue are by nature at variance with one another and also that the persons who possess them exhibit the same opposition?
Younger Socrates: Yes, I suppose that is true.
Stranger: Let us then take up another question.
Younger Socrates: What question?

Stranger: Whether any constructive science voluntarily composes any, even the most worthless, of its works out of good and bad materials, or every science invariably rejects the bad, so far as possible, taking only the materials which are good and fitting, out of which, whether they be like or unlike, it gathers all elements together and produces one form or value.
Younger Socrates: The latter, of course.
Stranger: Then neither will the true natural art of statecraft

ever voluntarily compose a state of good and bad men; but obviously it will first test them in play, and after the test will entrust them in turn to those who are able to teach and help them to attain the end in view; it will itself give orders and exercise supervision, just as the art of weaving constantly commands and supervises

the carders and others who prepare the materials for its web, directing each person to do the tasks which it thinks are requisite for its fabric.
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: In the same way I think the kingly art, keeping for itself the function of supervision, will not allow the duly appointed teachers and foster fathers to give any training, unless they can thereby produce characters suitable to the constitution it is creating, but in these things only it exhorts them to give instruction. And those men who have no capacity for courage and self-restraint and the other qualities which tend towards virtue, but by the force of an evil nature are carried away into godlessness,

violence, and injustice, it removes by inflicting upon them the punishments of death and exile and deprivation of the most important civic rights.
Younger Socrates: That is about what people say, at any rate.
Stranger: And those in turn who wallow in ignorance and craven humility it places under the yoke of slavery.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: As for the rest of the people, those whose natures are capable, if they get education, of being made into something fine and noble

and of uniting with each other as art requires, the kingly art takes those natures which tend more towards courage, considering that their character is sturdier, like the warp in weaving, and those which incline towards decorum, for these, to continue the simile, are spun thick and soft like the threads of the woof, and tries to combine these natures of opposite tendencies and weave them together in the following manner.
Younger Socrates: In what manner?

Stranger: First it binds the eternal part of their souls with a divine bond, to which that part is akin, and after the divine it binds the animal part of them with human bonds.
Younger Socrates: Again I ask What do you mean?
Stranger: I mean that really true and assured opinion about honor, justice, goodness and their opposites is divine, and when it arises in men's souls, it arises in a godlike race.
Younger Socrates: That would be fitting, at any rate.
Stranger: Do we not know, then, that the statesman and good lawgiver

is the only one to whom the power properly belongs, by the inspiration of the kingly art, to implant this true opinion in those who have rightly received education, those of whom we were just now speaking?
Younger Socrates: Well, probably.
Stranger: And let us never, Socrates, call him who has not such power by the names we are now examining.
Younger Socrates: Quite right.
Stranger: Now is not a courageous soul, when it lays hold upon such truth, made gentle,

and would it not then be most ready to partake of justice? And without it, does it not incline more towards brutality?
Younger Socrates: Yes, of course.
Stranger: And again if the decorous nature partakes of these opinions, does it not become truly self-restrained and wise, so far as the state is concerned, and if it lacks participation in such qualities, does it not very justly receive the shameful epithet of simpleton?
Younger Socrates: Certainly.
Stranger: Then can we say that such interweaving and binding together of the bad with the bad or of the good with the bad ever becomes enduring, or that any science would ever seriously make use of it in uniting such persons?
Younger Socrates: Of course not.

Stranger: But we may say that in those only who were of noble nature from their birth and have been nurtured as befits such natures it is implanted by the laws, and for them this is the medicine prescribed by science, and, as we said before, this bond which unites unlike and divergent parts of virtue is more divine.
Younger Socrates: Very true.
Stranger: The remaining bonds, moreover, being human, are not very difficult to devise or, after one has devised them, to create, when once this divine bond exists.

Younger Socrates: How so? And what are the bonds?
Stranger: Those made between states concerning intermarriages and the sharing of children by adoption, and those relating to portionings and marriages within the state. For most people make such bonds without proper regard to the procreation of children.
Younger Socrates: How is that?
Stranger: The pursuit of wealth or power in connection with matrimony—but why should anyone ever take the trouble to blame it, as though it were worth arguing about?
Younger Socrates: There is no reason for doing so.
Stranger: We have better cause, however, to speak our minds about those

whose chief care is the family, in case their conduct is not what it should be.
Younger Socrates: Yes; very likely.
Stranger: The fact is, they act on no right theory at all; they seek their ease for the moment; welcoming gladly those who are like themselves, and finding those who are unlike them unendurable, they give the greatest weight to their feeling of dislike.
Younger Socrates: How so?
Stranger: The decorous people seek for characters like their own; so far as they can they marry wives of that sort and in turn give their daughters in marriage to men of that sort;

and the courageous do the same, eagerly seeking natures of their own kind, whereas both classes ought to do quite the opposite.
Younger Socrates: How so, and why?
Stranger: Because in the nature of things courage, if propagated through many generations with no admixture of a self-restrained nature, though at first it is strong and flourishing, in the end blossoms forth in utter madness.
Younger Socrates: That is likely.
Stranger: But the soul, on the other hand, that is too full of modesty and contains no alloy of courage or boldness,

after many generations of the same kind becomes too sluggish and finally is utterly crippled.
Younger Socrates: That also is likely to happen.
Stranger: It was these bonds, then, that I said there was no difficulty in creating, provided that both classes have one and the same opinion about the honorable and the good. For indeed the whole business of the kingly weaving is comprised in this and this alone,—in never allowing the self-restrained characters to be separated from the courageous, but in weaving them together by common beliefs and honors and dishonors and opinions and interchanges of pledges, thus making of them a smooth and, as we say, well-woven fabric,

and then entrusting to them in common for ever the offices of the state.
Younger Socrates: How is that to be done?
Stranger: When one official is needed, by choosing a president who possesses both qualities; and when a hoard is desired, by combining men of each class. For the characters of self-restrained officials are exceedingly careful and just and conservative, but they lack keenness and a certain quick and active boldness.
Younger Socrates: That also seems, at least, to be true.

Stranger: The courageous natures, on the other hand, are deficient in justice and caution in comparison with the former, but excel in boldness of action; and unless both these qualities are present it is impossible for a state to be entirely prosperous in public and private matters.
Younger Socrates: Yes, certainly.
Stranger: This, then, is the end, let us declare, of the web of the statesman's activity, the direct interweaving of the characters of restrained and courageous men,

when the kingly science has drawn them together by friendship and community of sentiment into a common life, and having perfected the most glorious and the best of all textures, clothes with it all the inhabitants of the state, both slaves and freemen, holds them together by this fabric, and omitting nothing which ought to belong to a happy state, rules and watches over them.
Younger Socrates: You have given us, Stranger, a most complete and admirable treatment of the king and the statesman.